Александр Чернобровкин - Последнему - кость

А на следующий день Порфиров лишний раз убедился, как быстро разносятся слухи по поселку. Во-первых, все с ехидными улыбочками посматривали на него и на Светку, а во-вторых...

После уроков он пошел за школу. Сигареты у него были, стянул у бати. Угостив Тюхнина, стал с ним чуть поодаль от всех, под деревом с ярко-зелеными распускающимися почками, и прислушался к гулу машин на дороге. Он уже научился по гулу отличать КамАЗы и даже иногда угадывал Вовкин.

За школу пришел Гилевич. Избегая смотреть на Порфирова, подошел к Филиппскому и попросил без вчерашней наглости:

– Дай закурить, Филя.

Семиклассник покосился на Лешку. Тот отвернулся: меня это не касается. Филиппский сквозь зубы матюгнулся, предложив вместо сигареты кое-что потолще.

– Ты чего – деловой стал?! – возмутился Гилевич.

Не успело замолкнуть последнее слово, как Вовка, дернув головой, полетел на землю. Тело его загудело под ногами Филиппского, как мешок с картошкой. Бил Филя долго и от души.

Когда Гилевич прекратил закрываться руками и вскрикивать, Порфиров остановил Филиппского:

– Хватит!

Филя не удержался и еще разок врезал.

– Ну?!

Семиклассник нехотя отошел.

Порфиров швырнул окурок в лежавшего на земле Гилевича. Бычок серой головкой стукнулся о грязную щеку, скатился в густую бурую лужицу у рта. Лешкиному примеру последовали остальные, но не у всех получалось так же метко. А один пятиклассник, дохлый и зашуганный, проходя мимо Гилевича, радостно всхлипнул и заехал ногой по ребрам.

– Так ты говоришь, пошутил Мишка с Надькой, а она надулась?! – насмешливо переспросил Жук.

– Ага! – хохотнув, подтвердил Лешка.

– Значит, завтра свадьба – самогоночки попьем от пуза?

– Тюхнины много наварили. Гришка давал попробовать: крепкая, – сообщил Алексей. – А Кузины водки накупили.

– Где достали? Сейчас же сворачивают везде, «сухой закон» собрался вводить – повесить бы его за яйца! – ругнулся Вовка Жук.

Ключ соскочил с гайки. Жук рукой ударился о раму автомобиля.

– Черт!.. Нет, без выпивки – это не работа, даже гайки не слушаются. Леха, а ну, плесни полстакашка.

КамАЗ стоял на эстакаде в дальнем углу леспромхозовского автохозяйства. Солнце нагрело кабину, внутри было душно. Алексей достал из-за сидения чекушку самогона, выпил сам, налил наставнику.

– Подержи, я докручу, – попросил наставник. Справившись с гайкой, стукнул по ней ключом. – Держит, собака. Давай стопарь.

Жук медленно и со вкусом выпил, аппетитно захрустел моченым яблоком. Вытирая усы, он с сожалением произнес:

– Да, гробанули за зиму рулевку, придется помудохаться с ней.

– Может, заменим? Вон с того снимем, – показал Алексей на разбитый, но пока не раскулаченный КАМАЗ.

– Ух ты, шустрый какой! – Вовка снисходительно улыбнулся. – Тогда уж лучше поменять прокладку.

– Какую?

– Между рулем и седушкой!

Лешка обиженно засопел.

– Ладно, не дуйся, – примирительно сказал Жук, опускаясь на землю у столба эстакады. – Эх, лето подходит! Ишь, трава как полезла. Хорошо тебе, до осени гулять будешь. Экзамены сдаешь?

Алексей пожал плечами:

– Пришел, трояк поставили, ушел.

– Лишь бы не двойки. Получишь аттестат, вези сразу в ПТУ, в группу на водителя-автослесаря.

– Туда, говорят, конкурс, просто так не попадешь. Придется на тракториста.

– Возьмут, – пообещал Жук. – Вдвоем поедем, у меня там знакомые есть, похлопочу.

Во двор заехала черная «Волга» и директорский «уазик».

– 0, начальство прикатило. Давай за работу, – приказал Вовка Жук.

Лешка взял ключ, полез под кабину закручивать гайки у колеса, куда не просовывалась рука наставника. За работой не услышал, как к машине подошли люди.

– Ремонтируют? В такое время? – спросил незнакомый голос.

Алексей наклонился и увидел рядом с эстакадой двоих мужчин в костюмах и белых рубашках с галстуками. Из района, наверное, а может, из города. Сопровождали их директор и главный инженер.

– А этот что здесь делает? – кивнул на Порфирова худощавый мужчина с высоким лбом, разделенным наискось вздувшейся жилой.

– Братуха, помогает, – виновато ответил Жук.

Начальник гмыкнул, пошел дальше.

– А это что? – вопрос относился к разбитой машине.

Директор начал было объяснять, но худощавый оглянулся на Порфирова и пошел дальше. Метрах в пятнадцати от эстакады остановился и принялся негромко отчитывать директора. Алексей не слышал слов, но по выражению лица догадался, что ругает крепко. Директор стоял со склоненной головой и опустив руки по швам, бульдожья щека покраснела, бордовым было и ухо.

Затем начальство пошло дальше, а главный инженер вернулся к эстакаде.

– Выезжай, – с просьбой в голосе приказал он Жуку.

– Доделать же надо! Все равно придется...

– В начале месяца станешь на ремонт, – пообещал главный инженер.

– И поздно уже. Пока разгрузят – это когда я вернусь? – по инерции сопротивлялся Жук, но Лешка понимал, что он выедет.

Инженер молча смотрел на шофера.

– Ладно, потом доделаю, – пряча глаза, сдался Жук. Когда главный инженер ушел, объяснил: – После праздников прикрыл он меня, вместо прогулов ремонт протабелировал... Собирай включи, поедем. Хотя нет, один мотанусь – быстрее будет.

– И меня возьми, – попросился Алексей.

– Успеешь баранку накрутиться, вся жизнь впереди. Лучше иди девкам подолы над головами закручивай: стране солдаты нужны1 – хохотнул Владимир Жук.

До производства солдат Порфиров и Смирнова еще не добрались, сидели в обнимку у ее дома. Лавка была вделана в забор, пока не поравняешься с ней, видишь только ноги сидящих. Светкин дед все делал с выдумкой, чтоб не так, как у других. Смирнова уже привыкла к визитам Лешкиных рук ей за пазуху, стеснялась не столько его, сколько любопытных. Было даже что-то материнское в том, как она поводила плечами, спуская бретельки лифчика, чтобы Лешка быстрее добрался до маленьких, торчащих вбок грудей с большими упругими сосками. Затем клала голову ему на плечо и вертела пуговицу на рубашке, а он – привычно, больше доказывая право делать это, а не из желания – теребил сосок, вдавливая в податливое тело, словно хотел дотронуться им до тревожно бьющегося сердца.

– Больно, Леш! – шепотом взмолилась Света.

Он вынул руку из выреза платья. Светка прижала ее к своей щеке, потерлась об нее.

– Какие у тебя руки... большие, сильные! – И вдруг сообщила. – Скоро экзамены кончатся.

– Скорей бы.

– А мне не хочется. – Она помолчала, отпустила его руку. – Мама письмо прислала, пишет, чтобы я приехала на каникулы. Ее пароход все лето будет на Черном море. Ты когда-нибудь видел море?

– Нет. В кино только.

– А я видела. Красивое. Голубое-голубое!.. Только мне не хочется уезжать, – печально закончила она. – Леш, а давай ты со мной поедешь?

– Не отпустят. И на пароход не возьмут.

– А ты работать к ним устройся. Юнгой или кем там?

– Молодой еще работать. Вот получу паспорт, тогда... Но все равно я буду шофером.

– Уезжать не хочется, – со вздохом повторила она.

Закрапал мелкий дождь. Лешка обнял Свету за худенькие плечи, сильно прижал к себе, будто расстаться должны прямо сейчас. А может, к лучшему, что она уедет...

Ночью его мучил кошмар, преследующий с детства. Из угла комнаты выкатился черный шарик. Он не спеша надвигался на Лешку и с каждым оборотом, словно наматывал на себя темноту, становился в несколько раз больше. Беззвучный оборот, еще один – шар заполнил всю комнату, навис над кроватью. И катится дальше. Непроницаемая, жуткая от неземной тяжести масса подминает угол одеяла, утягивает к полу. Вот-вот она доберется до Лешки. Непослушные руки не в силах остановить шар, надо отползти, вжаться в стену. Поздно. И вопль отчаяния и ужаса рвется из сведенного спазмом живота... И пробуждение: то ли от собственного крика, то ли от холода стены, всасывающей пот со спины. Слабая, трясущаяся рука размазывает по лбу, вискам ледяные капли, а сердце бьется гулко, как полное ведро о стенки бетонного колодца... Надо покурить, успокоиться.

На кухне было прохладно, пахло березовыми поленьями. Сигаретный дым перебил этот запах и наполнил комнату сизыми облаками. И на небе такие же облака, только крупнее и с белесыми кромками, подсвеченными яркой, надбитой луной.

Выхоложенная постель согревала медленно, замерзшие ноги казались чужими. Не успел Алексей вжиться в простыню и одеяло, как на соседней койке совсем по-щенячьи заскулили. И Вальке достается. Скуление повторилось. Четыре шага по холодному полу, привычное поглаживание мягких растрепанных волос – и сестра перевернулась на спину, задышала ровнее: отпустил щенок. И опять ноги как чужие и желание скорее заснуть. Плотнее сжать веки, отвернуться от темного угла и преодолеть желание глянуть туда.