Эдмунд Бентли - Последнее дело Трента

Миссис Мандерсон опустилась на диван, опустошенная и измученная откровенностью, на которую ее вынудил Трент. Наступило затяжное молчание. Трент, пораженный ее незащищенностью, горькой выразительностью ее рассказа, пытался совместить свои ощущения с теми, утренними, когда увидел ее мечтательной и раскрепощенной. Он был в смятении. Впечатление от ее мрачной красоты было подобно страху. Она казалась ему неземной – так величественно выглядела она в красоте и горе. Трент с трудом заставил себя вернуться к делу.

– Я чувствую, что вынудил вас сказать больше, чем вы хотели, или больше, чем мне хотелось бы знать, – сказал он. – И все-таки есть у меня еще один вопрос, я готовлюсь к нему, как к прыжку в холодную воду… Миссис Мандерсон, можете ли вы сказать мне, что на ваши изменившиеся отношения с мужем не повлиял Джон Марлоу?

И то, чего он опасался, наступило.

– О! – воскликнула миссис Мандерсон, вскинув голову и выбросив к нему руки, как бы прося пощады, и тут же опустила лицо в подушки, и он не видел ничего, кроме черного пучка ее вздрагивающих волос.

Трент встал. Лицо его было бледно и спокойно. Он положил конверт на середину маленького полированного стола и пошел к двери, бесшумно закрыл ее; улица встретила его дождем. Он шел все равно куда, ничего не видя перед собой, борясь с искушением вернуться, обвинять, просить прощения, просто припасть к ногам женщины, чей муж еще не похоронен, к ногам женщины, которая любила другого человека.

«Дорогой Моллой! Пишу на тот случай, если не застану тебя в конторе. Я выяснил, кто убил Мандерсона. Это было моей задачей; ваше дело – как использовать то, что мной написано. Я обвиняю в убийстве человека, который не входил в число подозреваемых, поэтому и не думаю, что вы опубликуете мои выводы до его ареста. Материал в вашем распоряжении. Не возражаю, если вы покажете его Скотланд-ярду. С тайной Мандерсона я покончил и сожалею, что прикоснулся к ней. Далее следует мое послание.

Марлстон, 16 июня».

«Я начинаю третье и, вероятно, последнее донесение „Рекорду“ по делу об убийстве Мандерсона с противоречивыми чувствами. Утешение одно: в двух предыдущих очерках я не назвал имени человека, который мог это совершить…

Вы, вероятно, помните по моим описаниям ситуацию, в которой я оказался во вторник утром. Я сообщал, как было обнаружено тело и в каком положении, подробно излагал предварительные версии на основе того, что узнал о среде, окружающей Мандерсона, об обстановке в его семье, о последних часах его жизни. Отмечал также незначительный факт, который, казалось, мало относился к делу. Я имею в виду опустевший графин Мандерсона.

Сейчас, когда я пишу эти строки, все встало на свой места. Я в конце пути, приведшем меня к человеку, который должен отчитаться за смерть Мандерсона… Однако по порядку.

В ходе расследования рядом с основной тайной, заключавшейся в том, что Мандерсон встал необычно рано, чтобы выйти в сад и встретить свою смерть, возникли еще два странных обстоятельства. Первое: тело обнаружено в пределах тридцати ярдов от дома, но никто в доме не слышал ни крика, никакого другого шума, хотя следы на запястьях свидетельствуют о борьбе и был произведен как минимум один выстрел. (Я говорю – как минимум, потому что, как правило, при убийстве, которому предшествует борьба, стреляющий делает промах). Все это показалось мне еще более загадочным, когда выяснилось, что слуга Мартин страдает бессонницей и к тому же наделен чутким слухом, а его открытое окно как раз выходит на сарай, возле которого было обнаружено тело.

Вторая маленькая странность была очевидна с самого начала и заключалась в том, что Мандерсон, полностью одевшись – вплоть до галстука и часов с цепочкой, ушел, не вспомнив о зубных протезах. Мне стоило немалых трудов убедить себя, что это не было следствием безумной спешки.

Поначалу казалось, что обе эти странности никуда не, ведут и мало что объясняют. Однако за ними стояла некая тайна, которую, я чувствовал, и необходимо было прояснить.

Итак, вслед за этим пространным вступлением я приступаю к сути моего открытия.

Я уже описывал спальню Мандерсона, строгая простота которой так контрастировала с обилием одежды и обуви. На верхней из двух длинных полок, на которых была выстроена обувь, я обнаружил пару открытых кожаных туфель, которые, как мне сказали, Мандерсон надевал вечером накануне смерти. Я увлекся мандерсоновской коллекцией не потому, что ждал какой-либо разгадки. Просто добротная обувь – моя слабость, и я знаю в ней толк… В названной паре мое внимание привлекла одна, казалось бы, незначительная деталь: легкие разрывы в местах соединения „союзки“ с подошвой. Так случается, когда туфли жмут и их натягивают с усилием…

Учитывая щепетильность Мандерсона, его стремление не столько к красоте, сколько к комфорту, а также единичность этого разрыва среди обуви одной колодки, я пришел к выводу, что туфли надевал кто-то иной. Разрывы были свежие.

Обо всем этом еще предстояло думать, однако джин уже был выпущен из бутылки. Мысль моя обретала довольно четкую опору: кому-то необходимо было надевать ботинки Мандерсона; в доме, помимо Мандерсона, всего трое мужчин слуга и двое секретарей; неслыханно, чтобы Мандерсон пил на ночь столько виски; несвойственна ему эта неопрятность в одежде – втянутые в рукава манжеты, неровно зашнурованные туфли, вчерашняя сорочка; не умылся перед выходом из дома; часы не в том кармане, что подбит для них замшевой подкладкой; неожиданная разговорчивость в спальне жены; и, наконец, эти забытые зубы.

Все это роилось в моей голове. Но когда детали совместились вдруг таким образом, что напросилось предположение: „Это не Мандерсон был в доме прошлой ночью“, я не очень уверенно обозвал себя идиотом. Конечно, Мандерсон ужинал дома, а затем уехал с Марлоу. Люди видели его. Но он ли вернулся в десять? Вопрос достаточно нелепый, но я не мог избавиться от него: ведь перечень фактов убеждал меня в том, что я имею дело с поступками, которых не мог совершить Мандерсон.

Мне навязчиво представлялся этот человек, виделись все его преступные заботы: как он втискивается в узкие туфли Мандерсона, как тщательно печатает у окна мандерсоновские следы, как приглядывается к действиям горничной, которая находит туфли на обычном месте у порога спальни, чистит их и устанавливает на полку уже после того, как обнаружено тело убитого. Иначе говоря, все должно было убедить окружающих в том, что ночью Мандерсон был дома. В этой версии находилось свое место и оставленным зубным протезам, неотделимым от владельца. Если моя догадка верна, получалось так, что таинственному человеку в ботинках Мандерсона пришла в голову разумная мысль вернуть протезы в спальню и устранить тем самым все возможные сомнения, ночевал ли Мандерсон в своей постели… Все это привело меня к выводу, что Мандерсон был уже мертв, когда его двойник вернулся в дом.

Вещи умеют говорить. Надев ботинки Мандерсона, неизвестный, конечно, воспользовался его брюками, жилеткой и курткой. Мартин подтверждает, что „Мандерсон“, сидевший у телефона в библиотеке, был именно в этой куртке.

Порой мои предположения казались мне абсурдными. Что же помогало выстроить версию, которую не пришлось отбрасывать? Психологический эффект: кто же мог предположить, что в библиотеке Мандерсона сидит не Мандерсон. Ни миссис Мандерсон, ни Мартин не утверждают, что видели его лицо. Да, миссис Мандерсон говорила с ним, но в полусне. Мартин видел в сумраке только его спину, правда, в позе, характерной для Мандерсона, и тут же широкополая шляпа Мандерсона. А теперь предположим, что неизвестный был того же сложения, что Мандерсон, и обладал достаточным искусством мимикрии…

Теперь о виски, опять же в русле моей версии. Виски исчезает при очень странных обстоятельствах, особенно в доме, где восемь-десять душ. Однако почему именно в этот вечер? Удивление Мартина говорило о многом. Представьте себе ситуацию: неизвестный занят непривычно тяжким делом – убийство, переодевание трупа… Без сомнения, он мог обратиться к графину как к другу и в начале замысла, когда еще нужно было поговорить с Мартином, и после того, когда все удалось… Но он знал, когда остановиться. Самое сложное было еще впереди: ему предстояло занять комнату Мандерсона, а тут риск немалый – рядом, через раскрытую дверь, женщина, которая может обнаружить присутствие мужа по сотне привычных признаков… Он, этот неизвестный, конечно, хорошо знал распорядок дня в доме, и у него были все основания считать, что миссис Мандерсон спит. Он учитывал и отчуждение, наступившее в отношениях супругов. Во всяком случае, он знал, что Мандерсон, вернувшись домой, может провести ночь в одиночестве.

Так, наращивая свою гипотезу, я проследил путь неизвестного до спальни, увидел, как он приступает к перевоплощению, и меня брала оторопь, когда я представлял, как он разговаривает с полусонной миссис Мандерсон.