Иван Лазутин - Бомба Геринга

Вчера целый день Фред пролежал в кабинете Стивенсона, куря сигарету за сигаретой. Вставал, выпивал рюмку коньяка, ложился и, тщетно пытаясь заснуть, вновь вставал и прикладывался к коньяку. Пил и не пьянел. О, как он ругал русских! Это одержимое племя фанатиков, для которых собственная жизнь есть ничто, если ценой этой жизни можно пронести знамя идей и убеждений.

К вечеру, окончательно опьянев и обессилев, Фред заснул тяжелым сном человека, сделавшего крупную ставку на любимую и испытанную лошадь, которая не пришла к финишу первой по коварной причине: в игру вмешались более опытные люди и спутали все его карты. И этим «виновником» для Фреда был русский капитан, совершивший чудо: имея один шанс на жизнь против тысячи шансов на смерть, он, добровольно полез в суму жеребьевки и вытащил из нее этот единственный шанс на жизнь… И он победил! Фред видел лицо этого капитана в ту минуту, когда тот с окровавленной рукой, болезненно морщась, подходил к машине.

А сегодня Стивенсон, Фред и Лаура не отходят с утра от телевизора. Все трое испытывали стыдливую неловкость оттого, что уж слишком уверены они были в своих расчетах на большую сенсацию в эфире.

Вот крупным планом, почти заполнив собой весь экран, проплыла последняя стратегическая ракета. И снова телевизионная камера выхватила лица людей, стоявших на трибуне Мавзолея.

Фред инстинктивно потянулся к фотоаппарату, но тут же, словно раздумав, отрешенно махнул рукой. Этот его выразительный жест означал: «Все к черту!.. Все ужасно надоело!..»

Часы пробили одиннадцать…

Кутая в клетчатый плед свои худенькие плечи, Лаура жадно курила, картинно стряхивая пепел в перламутровую пепельницу, подаренную ей в день рождения.

— Ну что же, мальчики, чем будем заниматься? Смотреть, как русские пьянеют от улыбок. Или… — Лаура не договорила.

Неторопливо затушив сигарету, она пружинно оперлась о край дивана и, стремительно откинувшись всем корпусом, вскочила на ноги. Звонко щелкнула большим и указательным пальцами правой руки и, топнув ножкой, словно собираясь плясать испанский танец, весело и солнечно улыбнулась.

— А впрочем, французы правы: a la guerre comme а la guerre[2]! — С этими словами она грациозно тряхнула светлокудрой головой и сделала широкий жест в сторону телевизора. — Вы ожесточайтесь, а я пойду готовить завтрак.

Когда за Лаурой закрылась дверь, некоторое время ни Стивенсон, ни Фред не решались заговорить. Каждый из них знал, что первый, кто проронит слово, встретит ответное раздражение второго.

Фред встал и приглушил звук телевизора. Встретившись взглядом со Стивенсоном, который ждал, чтоб первым заговорил его младший друг, Фред спросил:

— Что будем делать?

— Продолжим наш урок по геометрии! — Слова Стивенсона прозвучали резко.

— Кто учитель?

— На этот раз — я!..

— Слушаю вас, мой учитель, — с покорностью в голосе проговорил Фред.

Стивенсон зажег сигару, неслышно, пружинисто ступая, прошелся по ковру вдоль длинного стола и остановился, заслонив спиной телевизор.

— Дано… — Стивенсон сделал продолжительную паузу, глядя на Фреда сверху вниз. — Двое мужчин и одна женщина. Армянский коньяк, французское шампанское, английские бифштексы и русская холодная закуска…

По лицу Стивенсона пробежала улыбка. Ему было приятно видеть встрепенувшегося Фреда, который остановил руку с сигаретой на полпути ко рту. Растерянно моргая, он ожидал или злой шутки своего старшего друга, или его очередной издевки.

— Не бойся, Фред, я сегодня добр… Я сегодня твой настоящий друг. Мы оба ранены. И ранены в одно место — Стивенсон приложил правую руку к левой стороне груди. — Я знаю, тебе тяжело. Но мне тоже нелегко. Мы оба просчитались.

Фред поверил в искренность слов Стивенсона, и ему стало легче.

— Что же требуется доказать, мой учитель?

Стивенсон выключил телевизор.

— Требуется доказать, что мы с тобой, черт возьми, все-таки не Сизифы. Да-да, не Сизифы, которыми мы были до сегодняшнего дня!.. Ты готов пить за это?

— Готов… И только за это… — мрачно ответил Фред. На минуту он закрыл глаза и стал припоминать детали позавчерашнего дня. Вдруг перед глазами его встал русский капитан с окровавленной рукой. Вот он идет к машине… Вот он… О, этот взгляд, брошенный капитаном в оконницу-бойницу старинного особняка, где с биноклем стоял Фред! И улыбка капитана… Какая она тяжелая и страшная!..

В это утро маршал встал раньше обыкновенного. Чтобы не разбудить домочадцев, он тихо оделся и, неслышно закрыв за собой дверь, вышел в сад. Со стороны водохранилища тянул свежий ветерок. Заложив руки за спину, маршал неторопливо свернул на узкую боковую дорожку сада.

Есть свой особенный, неповторимый драматизм в глубокой осени средней полосы России. Сбросив с себя увядший златотканый наряд, в котором она щеголяла сентябрь и октябрь, природа, не стыдясь своей наготы, уже заказывает мудрому портному жизни новый зелено-листый царственный наряд. И этот наряд она будет терпеливо и безмолвно ждать всю зиму, стоя по колени в холодных немых сугробах. И она дождется… У нее, у природы, прочные, как корни дуба, нервы. Она мудрая. Она не уподобится нетерпеливой столичной моднице, которая, не дождавшись условленного срока, почти каждый день звонками тревожит портниху и напоминает ей, что праздник на носу, а еще не было первой примерки…

Эти ассоциации и сравнения пришли в голову маршалу, когда он шагал по погруженному в прозрачную тишину, заметеленному багрово-желтой листвой саду.

Вспоминалась вчерашняя встреча с московскими писателями. Их было немного, всего человек двадцать — двадцать пять. Текла сердечная мужская беседа. Маршал рассказывал, что такое готовность к обороне граждан страны, если случится большая беда… Он тихо и неторопливо, словно разговаривая с добрым другом, говорил, стоя за маленькой трибуной, и сердцем чувствовал, как слова его в горячем воображении сидящих в зале вставали зримыми явлениями огромных людских трагедий, страшными картинами стертых с лица земли городов, леденящими душу эпизодами человеческих страданий и потрясений… «На то они и писатели, чтобы мертвое слово воскрешать в зримый живой образ, — думал маршал, — и этим живым, горячим словом стучать в душу человека, будить эту душу и звать ее на бой… На бой за жизнь, за свет… И ведь удивительно: можно всего лишь одной-двумя строками ударить по тем струнам сердца, которые уже давно не звучали…»

Высокий и прямой, маршал размеренно вышагивал по черной асфальтированной дорожке и думая… Он думал над тем, как бы эту могучую силу писательского воздействия на народ подключить к решению тех огромных государственных задач, которые поставили перед ним Центральный Комитет партии и правительство.

«Нужно людей убедить… Убедить, что никакая война, будь она атомной или термоядерной, не способна до конца убить жизнь на земле. От всех бед есть защита. Из всякого положения есть выход. Против всякого удара существует контрудар. Нужно только научить…»

По лицу маршала проплыла мягкая улыбка. Научить… Легко сказать — научить!.. Можно показать одиночному бойцу, как нужно правильно окопаться и, заняв в цепи оборону, стоять до конца. Можно этому нехитрому, но обязательному искусству войны научить отделение, взвод… Все это у маршала уже было. Было в восемнадцатом году. Было и после… Командовал взводом, отвечал за судьбу роты, водил за собой батальон. В девятнадцать лет командовал полком. И неплохо, говорят, командовал. Сам Тухачевский двадцатого июля тысяча девятьсот девятнадцатого года написал донесение в Москву, в котором говорилось: «Попытка белогвардейцев оказать сопротивление южнее и юго-восточнее Екатеринбурга также потерпела неудачу. В районе селения Капсекуль колчаковцы собрали большие силы и 19 июля задержали продвижение 5-й дивизии. Тогда в бой вступил лучший в дивизии 43-й полк. Командир полка В. И. Чуйков, сковав противника с фронта, с конными разведчиками обошел белогвардейцев с юга и нанес им удар с тыла. Противник в панике бежал, 43-й полк захватил 1100 пленных и 12 пулеметов. 43-й полк представляется к награждению Почетным революционным знаменем».

Или другое боевое донесение тех лет, когда юношеских усов командира полка еще не касалась бритва.

«У деревни Бугрово 43-й полк весь день вел жаркий бой с двумя частями противника, поддержанными сильным артиллерийским огнем. Колчаковцам удалось окружить и обезоружить один из батальонов соседнего 237-го полка и создать угрозу обхода 43-го полка. Тогда командир полка В. И. Чуйков применил искусный маневр. Он выдвинул один батальон для прикрытия фланга, а остальными частями начал сам быстро обходить противника и вскоре окружил его. Для спасения пленного батальона он во главе конной разведки в количестве 14 человек смело бросился на казаков, разоруживших советский батальон, застрелил несколько неприятельских солдат и произвел панику в рядах белогвардейцев. Своей храбростью он увлек в наступление весь полк. В результате батальон был освобожден, а противник бежал, оставив 300 пленных и много оружия. За умелое руководство 43-м полком и личную храбрость В. И. Чуйков представлен к ордену Красного Знамени».