Фридрих Незнанский - Ошибка президента

И собак конвоя грозный вой...

Леха неторопливо оглядел худощавого молодого человека. Отутюженные брюки, цветастая заграничная ковбойка. Взгляд серых глаз был умным, внимательным, изучающим и довольно нахальным.

—        Ну что, шпана, давай знакомиться.

—        Константин.

—        Алексей Дмитрич, можно Леха-Алай— швец и скокарь. Только что с курорта, припухал у комиков. Чабан крутой, гайдамаки борзые, штевка — полный локш, вот к вам на фестиваль за балагасом подался.

Костя почти ничего не понял; он вдруг оробел и неожиданно для себя перешел на «вы», стараясь подладиться к блатному языку.

—        Долго срок мотали?

—        Ерунда, пару лет. Фуфло прогнал: шмелъцером проходил. А вы тут с братаном из чиграшей без гувернера в шлепера вышли?

Костя совсем растерялся и как-то неопределенно пожал плечами.

—        Э-э, я думал, ты блатной, а ты голодный... — усмехнулся Леха. — Посмотрим, как ты по географии кнокаешь. Щелья-Юр — что такое?

Костя повеселел, в географии он был король:

—        Это на Средней Печоре; щелья — такой высокий берег, а юр значит «голова», Щелья-Юр — «голова щельи», а выше по течению есть еще Щелья-Бож — «хвост щельи».

Теперь настала Лехина очередь удивляться:

—        Ну ты даешь! Я там чалился и то не знаю.

—        У меня отец — географ, топонимикой занимается, это про происхождение названий, так что я по картам и читать учился.

—        Вот-вот, мне брательник уже сообщил, как вы по картам читаете, где туз бубей, где крестовая шестерка, — уже без всякой фени сказал Леха; пацан почему-то ему был ужасно симпатичен.

—        Трепло!

Леха на минуту задумался.

—        Вообще-то ты прав, про дело каждому свистеть не стоит. Но мы с ним больше чем родня. Его мать меня в эвакуацию в Казань взяла. Жорка там родился. А в сорок пятом тетя Даша померла, помыкались мы с брательником по России, пока до Москвы добрались. Да и здесь поначалу в сарае жили... Вот так, Профессор. Зачем тебе-то хрусты понадобились? Твое дело всякая там химия с географией, так потихоньку в начальство выйдешь, на «Победе» будешь ездить.

—        Без денег не выйдешь.

—        Да-а? И много тебе надо? Тыщ сто хватит?

—        Сто тысяч? — ухмыльнулся мальчишка. — Это так, на житье. А чтобы в люди выйти — я прикидывал — миллиона полтора для начала, а там само пойдет, по учению Карла Маркса.

—        Ну тогда учи язык коми, на северах половина вертухаев из комиков. Мать твою вирэн-орэн!

—        Знаешь, Леха, за сто тысяч можно и в Воркуту, и в Магадан залететь, а на миллион — собственных мусоров купить, с шинелями, сапогами и овчарками. А еще миллион будет — собственную зону можно построить.

«Вот так короед!» — подумал Леха и с уважением взглянул на парнишку; он ему нравился все больше.

Скрипнула калитка, и появился Славка — в каждой руке по сумке.

—        Гуляй, ребята! И белое, и марганцовка «Три семерки», вермут «Кызыл». Бацилла на любой вкус. Пошли на берег!

Через час компания удобно устроилась на берегу. Разговор ни о чем шел неторопливо, перемежаясь песнями под гитару. Почему-то пьянка выходила не очень веселая.

Аккуратно подложив пиджак под ковбойку, Костя лежал на спине, глядел в прозрачное голубое небо и играл что-то щемяще-тоскливое, но совсем не блатное.

—        Испанская вещь, — пояснил он, продолжая играть.

Вдруг со стороны пруда послышался звонкий голос:

—        Мальчики! Можно к вам? — К берегу причаливала лодка с тремя девушками.

—        Во! Щас нас цыпочки развеселят, — откомментировал порядочно захмелевший хозяин.

Леха знал только Зинку, к двадцати годам имевшую уже бывалый вид.

—        Откуда такие?

—        Рыжая — Верка, Зинкина сестра, что ли, двоюродная. В общем, родня из Сталинграда. А вторая ее подруга откуда-то из Владимирской области, кажись. Валя. На фестиваль приехали, — пояснил Жора.

Тем временем Костя встрепенулся, отряхнул пиджак и протянул его приятелю, проговорив манерно:

—        Жора, подержи мой макинтош, — а сам направился навстречу девушкам, наигрывая цыганочку и приплясывая в такт. Он резко оборвал последний аккорд, сорвал три чахлых одуванчика и, галантно поклонившись, вручил каждой даме по цветку. И запел нечто разухабисто-игривое:

Ах, Катюха, милое созданье,

Что же не пришла ты на свиданье?

Коль в окошке горит свет,

Значит, мужа дома нет,

Чап-чарап-чарари-чупчарари!..

—        Ой, как вы здорово устроились! Вера, Зина! Девочки, садитесь ближе, я вас всех на память сфотографирую, — защебетала одна из девушек, вынимая из кожаного футляра новенький «ФЭД». — Или, Зина, ты щелкни, я тебе покажу, куда нажимать, а я сяду со всеми! Я же сегодня уезжаю...

Хозяин пил больше других и быстро пьянел. Хлопнув очередной стакан, он монотонно затянул:

Друзья накро-о-о-ют меня бушлатиком

И над моги-илой прочтут указ...

Взгляни, взгляни-и-и...

—        Смотри, накаркаешь! — холодно сказал совершенно трезвый Леха, поднимаясь. — Спать пошли! — Он приподнял Славика и, преодолевая легкое сопротивление, увел его в дом.

Через пару минут он вышел на крыльцо и бросил, ни к кому не обращаясь:

—        Пойду прошвырнусь...

Был уже двенадцатый час, когда Леха, насвистывая, подходил к приютившей его «малине». Жорка выскочил из калитки как ошалелый и чуть не сбил братана с ног:

—        Леха, беда! Костька Верку замочил!

—        Какой Костька? Какую Верку?

—        Ну кореш мой, ты его тут сегодня видел, сеструху Зинкину.

—        Дела-а-а! — Леха огляделся, взял братана повыше локтя и не спеша пошел с ним назад к трамвайным путям. — Рассказывай!

Жорка молчал.

—        Ну-ну, ближе к телу.

—        Короче, Попердяка проспался к вечеру, мы как раз подошли. Он говорит: «Ну что, салабоны, перекинемся по маленькой?» — мы и сели в три листа.

—        Колода чья была?

—        Попердяка новую открыл.

—        И правда салабоны. Нашли с кем садиться! У него новых колод заряженных, хоть жопой ешь.

—        Короче, я сдавал — у них по три картинки. Сварили, я вступил. Костьке очко сдал, а Славке — точно считал — двадцать. Вскрылись — а у него крестовый туз с шахой! И как я так пробросался!

—        Дурак! Пороть вас некому! У него в каждом кармане по шахе. Так вы что, на человека играли?

—        Да деньги уже кончились, Славка и предложил...

—        Ой, уркаганы! Жиганьё вонючее! Какая разница, кто проиграет! Мокрое-то вам зачем?!

—        Да как-то так вышло...

—        Ладно, шалашовка-то эта откуда взялась?

—        Они подругу эту, ну Вальку, на Курский проводили, уезжала она к себе в Князев, возвращались назад к Зинке. А Зинка парня какого-то встретила и с ним на рыбные пруды пошла, а Верке велела, что ли, здесь обождать — я толком не понял. Короче, мы отыграли, Славка Костьке свое перо дал; вышли к калитке, а она как раз идет: «Мальчики, можно у вас часик посидеть, а то Зинаида меня бросила». А этот, гад, еще издевается: «Во фарт прет! Ты ведь на нее с утра глаз положил. Действуй, мальчоночка!»

—        Ну-ну. Давай малость покумекаем, — сказал Леха и присел на подвернувшийся валун. Он соображал минут пять, прерывая собственные размышления короткими вопросами:

—        Давно?

—        Минут десять вроде...

—        Крестная где?

—        Она уж час как к себе пошла, спит, наверное.

—        Перышко, говоришь, Попердякино?

—        Угу...

—        А девка где?

—        Тут где-то, в кустах...

—        Корешок твой здесь?

—        Он чумовой совсем вернулся. На сеновале вроде...

—        Ладно, — сказал он, наконец вставая. — Не дрейфь, прорвемся. Пошли к девке.

Леха резко шагнул через молодую поросль бузины. Несколько оставшихся до берега метров занимали заросли высокой полыни. Почти мгновенно он наткнулся на труп девушки. В лунном свете все было видно до малейших деталей. Она лежала, раскинув руки, головой к воде. Горло перерезано. Лужа крови. Внимательно оглядевшись, он деловито принялся за работу: задрал юбку, приспустил и порвал трусы, потом рванул блузку. Крепдешин подавался легко, и Леха выдрал большой кусок ткани. Несколько мгновений он осматривал место событий и, кажется, остался, доволен. Потом осторожно обмакнул клочок ткани в кровавой луже, слегка отжал и вернулся на тропинку. Тряпку он нес несколько на отлете, стараясь не запачкаться.

—        Пошли, — коротко бросил он брату, который наблюдал за происходившим издалека. Подойдя к дому, он положил кровавую тряпку возле крыльца, спустился к пруду и старательно вымыл руки.

Потом вернулся к дому, рукой сделал Жорке знак следовать за собой, постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.