Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко

– Заполните, пожалуйста. Можете сесть за тот стол. Ручка – в ящике стола.

Я заполнил бланки, написав кое-где ложь, а кое-где полуправду, – так, как мы договорились с доктором Камероном, – и вернул девушке. Та бегло их просмотрела, попросила меня подписать еще две бумаги, а потом поднялась:

– Давайте поищем кого-нибудь, кто проводит вас в вашу комнату.

– А самому мне ее не найти?

– Сомневаюсь, – сказала она. – Вам потребуется несколько дней, чтобы здесь сориентироваться. Мы подумывали о том, чтобы составить карту и дать каждому постояльцу по экземпляру, но никто не знает дом достаточно хорошо для такого дела.

Она вывела меня из канцелярии, и мы пошли по коридорам, которые заворачивали и разветвлялись без какой-либо видимой логики. Впереди слышался звук, издаваемый шариком для пинг-понга. Девушка подошла к двери и открыла ее – звук прыгающего шарика усилился. Она просунула голову внутрь и позвала:

– Джерри, ты не занят? Послышался невнятный ответ.

– Пожалуйста, покажи новичку его комнату. Последовал еще один невнятный ответ. Девушка с улыбкой повернулась ко мне, оставив дверь приоткрытой. Спустя несколько секунд оттуда вышел человек, который сперва показался мне довольно молодым, однако, разглядев его получше, я понял, что первое впечатление было ошибочным. На нем были брюки защитного цвета и тенниска, как и на парнях, работавших на улице, а на ногах – потертые кроссовки. Его седые волосы были так коротко острижены, что он мог сойти за блондина. Он был невысокий и жилистый, с узким лицом, острым носом и большим ртом, который в данную минуту был растянут в широкой улыбке, позволяющей увидеть его зубы, настолько белые и ровные, что они наверняка были вставными. Девушка сказала:

– Джерри, это Митчелл Тобин. Мистер Тобин, Джерри Кантер.

Я попросил Джерри Кантера называть меня по имени, отметив про себя, что он совсем не похож на тот портрет, который я мысленно составил на основе его досье. Мне почему-то думалось, что убийцы семерых человек должны быть здоровенными мрачными типами, а вовсе не низкорослыми и худощавыми людьми с доброжелательной улыбкой. Девушка обратилась ко мне:

– А я Дебби Латтимор.

Мои мысли занимал Джерри Кантер, и чуть было не произнес “я знаю”, что означало бы полную катастрофу, но вовремя спохватился и сказал:

– Очень приятно. Джерри спросил:

– Куда поселили Митча?

– В комнату Марти, – сказала она, пояснив для меня:

– Марти уехал несколько недель назад.

– Отличное место, – похвалил Джерри комнату. – Вы готовы к прогулке?

– Полагаю, да, – ответил я.

– Если вам что-нибудь понадобится, – сказала Дебби, – вы найдете меня в канцелярии. Или там будет доктор Камерон.

– Думаю, мне следует его повидать, – сказал я. Общество человека, в присутствии которого мне не нужно лгать, было бы для меня передышкой.

– Он будет там, – заверила меня Дебби. – Увидимся позже. – Она кивнула с улыбкой и пошла по коридору. Джерри сказал:

– Сюда.

Я переложил чемодан в другую руку и последовал за ним.

– Вы будете жить на втором этаже, – пояснил он. – Мы поднимемся по черной лестнице.

Черная лестница была довольно узкой, но места там все же хватало для того, чтобы мы могли идти бок о бок. Джерри спросил:

– Вы откуда?

Это была первая настоящая проверка.

– Из “Риво-Хилл”, – сказал я. Он нахмурился:

– Не думаю, что мне знакомо это заведение.

– В Коннектикуте.

– По-моему, у нас оттуда никого нет. Я это знал. Именно потому доктор Камерон и выбрал это место.

Коридор на втором этаже, в который мы попали, был длинным и широким, по обеим его сторонам тянулись двери. Между ними на стенах висели потемневшие портреты адмиралов былых времен. Потом Джерри долго вел меня по лабиринту коридоров, а я шел даже медленнее, чем было необходимо, чтобы запомнить дорогу. Наконец он открыл дверь справа от нас.

– Если вам будет трудно найти свою комнату, – сказал он, – просто спросите у кого-нибудь. Не оставляйте на столе хлебные крошки – тут у нас мыши.

– Я запомню.

– Ну что ж, увидимся, – сказал он.

– Спасибо, что проводили меня.

– К вашим услугам. Вы играете в футбол?

– Немного. Давно уже не играл.

– Ну, это понятно, – сказал он.

Я не сразу сообразил, что был на грани провала. Если меня только что выпустили из “Риво-Хилл”, то я, разумеется, давно не играл в футбол. Этого не надо было говорить.

Я начинал понимать, что жить двойной жизнью совсем не так просто, как это изображают в фильмах и книгах. На прямо поставленные вопросы следовало отвечать не задумываясь, но как при этом контролировать свои бессознательные импульсы?

Впрочем, Джерри не заметил ничего странного и заверил меня в том, что для меня найдется место на футбольном поле, когда бы я ни захотел поиграть. После чего он удалился, а я прошел в свою комнату.

Она была и в самом деле большой и казалась еще больше из-за почти полного отсутствия в ней мебели. Кровать стояла справа и была слишком мала для такого помещения. То же самое можно было сказать и о металлическом комоде коричневого цвета у противоположной стены. Ковер, немного похожий на персидский, имел приличные размеры, но двух стульев, письменного стола и торшера явно не хватало для того, чтобы заполнить все пространство комнаты.

Поставив чемодан на пол, я закрыл дверь, подошел к одному из трех окон и выглянул наружу. Я увидел лужайку и деревья, а сквозь листья и ветви просматривалась оранжевая кирпичная стена соседнего дома. Окно выходило на сторону, противоположную той, где был навес и где работали Роберт О'Хара и Уильям Мерривейл.

Я распаковал чемодан и разложил свои вещи в шкафу и комоде, не обнаружив при этом никаких следов прежнего постояльца. Комната была безликой, когда я вошел сюда, и осталась такой же, когда я закончил разбирать чемодан: огромное помещение, в котором недоставало мебели и которое ожидало кого-то, но только не меня.

Мне не хотелось оставаться здесь, да и вообще пора было заняться делом. Я еще не видел никого из пострадавших. Я вышел, чувствуя себя довольно неуютно из-за того, что не мог запереть дверь, и один раз свернул не в ту сторону, потом все же отыскал лестницу, по которой мы поднимались. Открыл дверь, вышел на лестничную площадку, начал спускаться, и вдруг кто-то схватил меня за лодыжку.

Чувствуя, что падаю, я попытался удержать равновесие, но перил не было, а ухватиться за стену мне не удалось. Я видел перед собой длинную лестницу с острыми краями ступеней, торчащими как зазубрины ножа для разделки мяса, а ее конец маячил далеко-далеко внизу.

Конечно, мне следовало расслабить мышцы, чтобы тело стало ватным, и падать, как тряпичная кукла, чтобы избежать травмы, но, поддавшись панике, я уже ни о чем не мог думать. Я покатился вниз, раскинув в стороны руки с открытыми ладонями. Последним, что я услышал, был сухой хруст в правом предплечье.

Мне снилось, будто я строю стену, и моя рука вдруг оказывается замурованной в ней. Я смотрю на руку, испытывая ужас и замешательство: она увязает в стене по локоть, ее сковывает цемент и со всех сторон сжимают кирпичи. Я не могу понять, как вышло, что рука попала в ловушку, а я этого не заметил. Я пытаюсь пошевелить ею, но тяжесть, навалившаяся со всех сторон, слишком велика, и мое усилие вызывает противную вяжущую боль, которая поднимается к горлу, а потом опускается в желудок. Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание. Вместо этого я очнулся.

Мне не сразу удается осознать, где я и что находится у меня перед глазами. Единственным, за что я мог уцепиться в охватившем меня смятении, была мысль о стене.

Это замечательная стена. Я строю ее сам, медленно и аккуратно продвигаясь шаг за шагом. Я не спешу, смысл стены в ее сооружении, и она потихоньку растет – ровная, прочная и незыблемая. По окончании работы она будет в два фута толщиной и в десять – высотой и огородит задний двор моего дома сплошной линией с трех сторон, следовательно, туда можно будет попасть только через дом. Я работаю над стеной уже год, с перерывом на самое холодное зимнее время, и сейчас она уже достигает двух футов в высоту по всему периметру. Может показаться, что дело продвигается слишком медленно, а вот мне иногда кажется – слишком быстро, потому что я понимаю – придет день, стена будет закончена, и чем тогда я стану заниматься?

Я повернул голову – на уме у меня все еще была стена, – постепенно различая кое-какие детали комнаты, в которой я находился. Но тут ко мне вернулась память, и я вспомнил, где я, почему и все, что со мной случилось, – падение, летящие мне навстречу ступени, сухой хруст в предплечье.

Моя рука. Я попытался ею пошевелить, но не смог, казалось, будто к ней привязаны тяжеленные гири. Тогда я приподнял голову и увидел гипс, наложенный почти от самого локтя до середины пальцев. А моя голова – она ныла от противной, одурманивающей мозги боли – была забинтована.