Эдриан Маккинти - Кладбище

Гузи — мелкий хулиган откуда-то из лондонского Ист-Энда — внезапно загорелся идеей немедленно учинить серию налетов на эти самые пансионы. Он хотел, чтобы мы действовали в стиле «Заводного апельсина», [1] грабя, хватая все, что подвернется под руку, избивая кого попало и поднимая как можно больше шума. Но это было не по мне, и я поспешил остудить его пыл. У обитателей пансионов могут быть стволы, сказал я, и Гузи, признав, что это вполне возможно, нехотя отказался от своего плана.

Вместо этого мы свернули к лавовым полям, продрались сквозь мангровые заросли и пальмовые рощи и вскоре оказались на высоте около тысячи футов над городом. Заночевали мы в каком-то сарае, пропахшем птичьим пометом и прелым сеном. Я первый раз нормально выспался с тех пор, как начались беспорядки, а начались они аж два дня назад, когда трое болельщиков «Милволла» напали на какого-то парня из Дублина, после чего легавые забрали их в участок и, предположительно, до полусмерти избили. Дальнейшие события развивались со скоростью и силой тропического урагана: хулиганы громили лавки и магазины, переворачивали и жгли машины и в конце концов взяли штурмом местную тюрьму, освободив троих лондонцев и заодно целую компанию мелких нарушителей порядка, расположившихся в ее камерах почти что на условиях таймшера. Во время штурма полицейские ранили одного из нападавших в плечо, что только подлило масла в огонь.

Сейчас от города нас отделяло мили четыре, но этому можно было только радоваться, потому что военизированная полиция пленных не брала. Легавые использовали собак, слезоточивый газ, кнуты и водометы, и им удалось довольно быстро справиться с хулиганами. Они гнали их как овец. В городе еще кое-где бушевали пожары, и вертолеты носились в дымном небе, но, насколько мы могли судить, когда проснулись, с беспорядками было покончено.

— Agua?! — спросили мы у какого-то пастуха, и он показал нам ручей. Мы пошли вверх по течению и поднялись в горы еще примерно на тысячу футов, пока не уперлись в высокую каменную стену какого-то поместья. Ручей огибал его стороной, а мы недолго думая перемахнули через стену и прошли еще примерно четверть мили. Тут к нам подъехал на трехколесном мотоцикле какой-то субъект в костюме. Он спросил, что, черт нас побери, мы здесь делаем? Боясь, что Гузи брякнет какую-нибудь глупость, я поспешил объяснить, что мы — мирные туристы, напуганные массовыми беспорядками в Плайя-де-лас-Америкас. Субъект поправил солнечные очки и пробормотал несколько слов в портативную рацию, которую достал из кармана. После чего он отконвоировал нас к асьенде, откуда нам навстречу вышла очень красивая женщина лет сорока. Она провела нас в дом, усадила за дубовый стол в гостиной, потолок которой поддерживали балки из лиственницы, и дала нам воды и бренди.

— Muchas gracias, bella senorita, [2] — поблагодарил я.

В ответ женщина рассмеялась и что-то сказала субъекту в очках, а когда тот ушел, объяснила мне по-английски, что она уже не senorita, потому что давно замужем, и что она совсем не красивая. На это я ей совершенно искренне возразил, но она снова рассмеялась и попросила рассказать, что же случилось на побережье. Я не стал отмалчиваться и поведал ей о беспорядках, опустив, впрочем, некоторые подробности, касающиеся нашего участия в происшедшем.

Потом она накормила нас и объяснила, как добраться до городка Гайя-де-Исора.

Мы двинулись дальше, но уже к полудню наши запасы воды и еды, которую женщина дала нам с собой, истощились, а сами мы окончательно заблудились в каменистой пустынной местности, очень похожей на тот район Марса, куда раз за разом опускаются американские автоматические станции. Скалы, камни, тонкий слой красноватой почвы... С каждой минутой жара становилась все невыносимее, и Гузи начало пошатывать, но вокруг была все та же пустыня, все та же черная лава и палящее солнце, от которого некуда было укрыться. В конце концов мы присели под скалой, дававшей немного тени, и решили, что дальше пойдем только ночью. Вскоре солнце село за горы, резко похолодало, и мы увидели над собой то, что создал Господь, когда только собирался сотворить Землю. Звезды... Миллионы звезд, и они были совсем разными: красными, голубоватыми и даже фиолетовыми благодаря доплеровскому эффекту.

Поначалу я решил, что в темноте нам нипочем не найти дороги, но ночь была так чудесна, что мы не могли не поддаться ее очарованию. И волшебство ночи каким-то чудесным образом помогло: к рассвету мы пересекли гористые пустоши и начали спускаться вниз. Когда рано утром над песчаными дюнами взошло солнце, мы были уже возле проволочной изгороди, ограждавшей банановую плантацию. Перебраться через проволоку было делом нескольких секунд, после чего мы с бесчисленными ужимками и прибаутками принялись карабкаться на пальмы и набивать рты незрелыми плодами. Пребывание на лоне природы явно подействовало на нас благотворно: Гузи, во всяком случае, решительно отказался от своего намерения совершить несколько ограблений а-ля «Заводной апельсин» и возжелал простого и естественного существования. Из его сбивчивой, но горячей речи я понял только, что ему хочется навсегда поселиться в каком-нибудь уголке этого райского сада. Мы могли бы построить каноэ и торговать с Африкой, сказал он, что, по его мнению, дало бы нам возможность обеспечивать себя мясом, одеждой и фруктами. Словно настоящие изгои общества, мы могли бы ловить рыбу, коптить ее над выкопанными в земле жаровнями с древесным углем и мечтать, как однажды мы поплывем в нашем утлом каноэ через океан, доверившись, как древние полинезийцы, одним лишь звездам, ветрам и течениям. Его мечты напоминали скорее «Коралловый остров», чем «Повелителя мух», [3] поэтому я сказал, что, прежде чем отправляться в путь, я, пожалуй, отправлю в «Таймc» письмо, в котором опишу новый способ превращать молодых хулиганов в романтических пацифистов. Для этого, как мне представлялось, достаточно было дать им возможность провести несколько ночей на безлюдных плато Тенерифе. Не зря же в свое время Плутарх назвал Канары «Счастливыми островами». Дарвин и вовсе был от них в телячьем восторге. Примерно те же соображения, что пришли мне в голову, почти два века назад высказывал и Александр Гумбольдт, который писал: «Похоже, ни одно другое место в мире не обладает такой, как Тенерифе, счастливой способностью рассеивать глубокую меланхолию и приводить в порядок смятенные умы».

Собственно говоря, именно поэтому я и отправился сюда. Пяти лет в чистилище Программы защиты свидетелей оказалось достаточно, чтобы заработать ту самую меланхолию и смятение ума. ФБР и Служба федеральных маршалов [4] контролировали каждый мой шаг и каждый чих, и в конце концов я решил, что мне просто необходимо сменить обстановку. Но отдохнуть по-настоящему я мог, только покинув Штаты, поэтому я остановил выбор на Тенерифе. Мне уже приходилось тут бывать, и остров мне понравился: здесь было тихо и спокойно, к тому же я хорошо говорил по-испански.

Идея показалась мне блестящей, поскольку выбирать приходилось между Испанией и какой-нибудь идиотской дырой вроде Перу. Я подбросил монетку. Выпала «решка», и моя судьба была решена.

Тысячи людей пострадали из-за того, что понадеялись на такой вот фокус с монеткой.

Я в том числе.

Бананы — тяжелая пища, и много их не съешь. Покинув плантацию, мы остановили попутную машину, в которой, на наше несчастье, сидели трое полицейских в штатском. Наши майки болельщиков и акцент выдали нас с головой, и не успел я сказать: «Я требую встречи с представителем британского посольства», как нас разделили и отправили в тюрьму предварительного содержания, находившуюся в подземном бункере неподалеку от аэропорта.

Беспорядки в Плайя-де-лас-Америкас были подавлены, а хулиганы задержаны в соответствии с испанским антитеррористическим законодательством. Об этом я узнал от одного из надзирателей, который жизнерадостным тоном сообщил мне, что всем нам светит по десять лет тюрьмы.

Мою камеру, находившуюся глубоко под землей, освещала маломощная желтая лампочка, почти не дававшая света. Воздух был сырым, холодным. Понять, день снаружи или ночь, было совершенно невозможно. Я, впрочем, находил испанскую тюрьму достаточно сносной. Мне приходилось сидеть и в куда худших условиях. Здесь меня кормили три раза в день, в углу имелся туалет со смывным бачком, да и представители местной фауны меня почти не беспокоили.

Я сидел на койке и в третий раз перечитывал любовную мелодраму Макмиллан «Как Стелла пришла в себя», когда дверь камеры открылась.

Я встал.

Их было двое — мужчина и женщина. Высокий, подтянутый мужчина держал в руках складной стул и бутылку минеральной воды. На нем был полотняный костюм, белая сорочка и галстук школы Харроу. [5] В полутьме я не мог рассмотреть его как следует, но мне показалось, что ему лет тридцать пять, максимум — сорок, и что у него жесткое лицо и светлые с проседью волосы. Держался он как старший армейский чин — спина прямая, плечи развернуты, живот втянут. Разложив стул, он уселся на него; я заметил у него под мышкой пистолет в кобуре. Любопытно...