Бернард Корнуэлл - Вытащить из петли

— Естественно, не может, — поддакнул Логан.

— Хоть и не по своей вине, но остался Райдер Сандмен без гроша, — покачал головой сэр Генри. — Как есть без гроша.

— Он должен получать офицерскую пенсию, — нахмурился Логан, — разве нет?

— Он продал патент, а деньги отдал на содержание матери и сестры.

— Элинор, полагаю, не осталась без воздыхателей?

— Отнюдь, — мрачно заметил сэр Генри. — Хоть пруд пруди, но Элинор в каждом находит недостатки.

— Ну, это она умеет, — тихо заметил Логан без всякого осуждения — он любил дочь друга, хотя и считал ее крайне избалованной. — Тем не менее она, конечно же, скоро выйдет замуж?

— Можно не сомневаться, — ответил сэр Генри.

Его дочь была и сама по себе привлекательна, а сэр Генри не делал тайны из того, что весьма щедро обеспечит будущего зятя. Поэтому его порой искушала мысль выдать Элинор за Рай-дера Сандмена, но жена не желала и слышать об этом. Флоренс хотелось, чтобы Элинор достался титул, а у Райдера Сандмена титула не было, теперь же не стало и денег. Тут размышления сэра Генри о видах дочери прервал вопль осужденной. Он обернулся и увидел, что Джеймс Боттинг набросил ей на плечи петлю и она съежилась от ужаса.

Преподобный Коттон раскрыл молитвенник. Все осужденные уже стояли со связанными руками.

Шериф и его заместитель, оба в длинных одеждах и при символах должности — цепях и жезлах с серебряными наконечниками, подошли к смотрителю. Тот отвесил поклон и вручил шерифу бумагу.

— «Я есмь воскресение и жизнь, — нараспев читал преподобный, — верующий в Меня, если и умрет, воскреснет».

До тех пор четверо осужденных пребывали в ведении смотрителя Ньюгейта, но теперь поступили в распоряжение шерифа лондонского Сити. Шериф извлек из кармашка часы, щелкнул крышкой и произнес:

— Думаю, пора идти.

Он первым вышел из Общей залы, остальные потянулись за ним. Преподобный Коттон направлял девушку, положив руку ей на плечо, и громко читал заупокойную молитву. Шериф провел процессию вниз по каменным ступеням в темный унылый проход под главным тюремным зданием.

— Я ничегошеньки не украла! — вдруг взвизгнула девушка.

— Тише, девица, — цыкнул смотритель.

Мужчины тревожились — им хотелось без хлопот довести осужденных до места.

— «Скажи мне, Господи, кончину мою», — молился священник.

— Прошу вас! — стонала девушка. — Не надо! Прошу!

Надзиратель был рядом, готовый в случае чего ее поддержать, но она продолжала идти на подгибающихся ногах.

Сэр Генри смотрел, как осужденные поднимаются по ступеням, и думал, что не нужно ему было приходить.

— Господа, — обратился шериф к приглашенным, — соблаговолите подняться на эшафот. Слева и справа для вас поставлены кресла.

Прямо перед собой сэр Генри увидел темное пространство под эшафотом, который держался на свежеотесанных балках. Передняя и боковые стенки помоста были обтянуты грубым черным сукном, так что свет сочился только через щели между досками верхнего настила. Деревянные ступеньки вели в крытый павильон.

Толпа встретила появившихся на помосте гостей радостными криками. Сами по себе они ее не интересовали, но следом должны были выйти осужденные. Олд-Бейли была забита народом. В каждом выходящем на улицу окне мелькали лица, люди сидели даже на крышах.

— За место у окна берут десять шиллингов, — заметил Логан и добавил, указав на трактир прямо напротив эшафота: — В «Сороке и пне» самые дорогие окна — из них видна яма, куда проваливаются висельники. — Он хихикнул: — Но нам, конечно, отсюда куда лучше видно.

Сэр Генри хотел занять место подальше, но Логан уселся в первом ряду, и он сел рядом. Сэр Генри был потрясен. Столько народу! Море лиц, и все обращены к эшафоту. Помост перед павильоном был двенадцать метров длиной, пятнадцать — шириной, над ним шла массивная балка, в которую снизу были ввинчены крючья, на какие мясники вешают туши. К балке была приставлена лестница.

— Пришли поглазеть на девушку, — сказал Логан.

Он, судя по всему, наслаждался происходящим. Плохо же мы знаем наших друзей, подумал сэр Генри и пожалел, что рядом с ним Логан, а не Райдер Сандмен. Последний всегда ему нравился. Сандмен — солдат и, как предполагал сэр Генри, тот вряд ли пришел бы в восторг от такого примитивного умерщвления.

— Надо было разрешить ей за него выйти, — произнес сэр Генри.

— Что? — Логану пришлось повысить голос: толпа ревела, требуя, чтобы скорее вывели осужденных.

— Так, ничего, — ответил сэр Генри.

Тут собравшаяся публика заметила девушку — та выбралась на помост следом за тюремщиком. Раздался оглушительный рев, все на улице разом подались к эшафоту. Сэру Генри сделалось дурно, он вдруг заметил на краю помоста четыре гроба со снятыми крышками. Рот у девушки был открыт, по щекам текли слезы. Боттинг поставил ее на крышку люка посреди эшафота, крышка скрипнула. Палач вытащил из кармана белый мешок и натянул девушке на голову. Она завизжала и попыталась вырваться, но преподобный Коттон стиснул ей руку, а Боттинг тем временем взял наброшенную ей на плечи веревку и полез по лестнице. Он насадил веревку «ушком» на крюк, спустился, накинул петлю на голову осужденной, закрепил скользящий узел под левым ухом и легонько дернул. Девушка закричала.

Сэр Генри закрыл глаза.

— «Научи нас так счислять дни наши, — читал нараспев священник, — чтобы нам приобрести сердце мудрое».

— Аминь! — с жаром отозвался сэр Генри.

Теперь все четверо осужденных стояли на крышке люка — со скрытыми под мешками лицами и с удавками на шеях.

— Покайтесь в грехах своих! — возгласил преподобный Коттон.

— Я ничего такого не сделала! — крикнула девушка.

— Давайте, Боттинг! — распорядился шериф, которому хотелось поскорее со всем покончить.

Палач скользнул мимо него к лесенке в глубине павильона.

На залитом солнцем помосте остались только осужденные и священник. Девушка пошатывалась, сэр Генри видел, что под мешком ее рот судорожно открывается и закрывается.

Под помостом палач дернул канат, прикрепленный к деревянному брусу, что удерживал крышку люка. Брус подался, но застрял на полпути. Толпа взвыла как один человек, но разом смолкла, поняв, что жертвы так и не провалились в люк. Боттинг изо всех сил потянул за канат, крышка упала, и четыре тела рухнули вниз. Их падение было коротким — всего полтора метра или чуть больше.

— В Тайберне вешали с телеги и получалось быстрей, — сказал Логан, — но зато здесь висельники дольше пляшут.

Сэру Генри не понадобилось спрашивать у Логана, что тот имел в виду: повешенные извивались и дергались. То была пляска висельников в петле, предсмертные коленца тех, кто расстается с жизнью в муках удушья. Ничего этого сэр Генри не видел, потому что закрыл глаза. Толпа охрипла от крика, когда Боттинг взобрался разбойнику на плечи и присел, чтобы тот поскорее испустил дух.

— Ну вот, с первым покончено, — сказал Логан, когда Боттинг слез с мертвого тела. — У меня, ей-богу, разыгрался волчий аппетит.

Трое остальных продолжали дергаться, хотя и слабо. Мертвый разбойник покачивался в петле с запрокинутой набок головой. Боттинг всем телом повис на лодыжках девушки. От этого зрелища сэру Генри сделалось совсем дурно, он неуверенно спустился по ступенькам в прохладный мрак каменной пещеры перед эшафотом, и его вывернуло наизнанку.

В понедельник Райдер Сандмен проснулся поздно: ему заплатили семь гиней за игру в команде сэра Джона Харта против команды Суссекса (победившая сторона получала в награду сто гиней), Сандмен набрал шестьдесят три пробежки за первый период и тридцать две за второй, но команда сэра Джона все равно проиграла. Это было в субботу. Наблюдая за отбивающими своей команды, Сандмен понял, что они нарочно заваливают игру. Букмекеров основательно обобрали — все рассчитывали, что ребята сэра Джона без особого труда одолеют противника, не в последнюю очередь потому, что за них выступал знаменитый Райдер Сандмен, но кто-то, видимо, поставил на суссекских изрядные деньги. Поговаривали, что сэр Джон сделал ставку против собственных игроков.

Так что капитан Райдер Сандмен, бывший офицер Пятьдесят второго королевского пехотного полка, возвратился в Лондон пешим порядком. Он не пожелал ехать в одном экипаже с игроками, проигравшими матч за деньги. Сандмен любил крикет, прекрасно в него играл, но не терпел продажности и отличался твердым характером. Он насмерть разругался с вероломными товарищами по команде, и, когда те заночевали в удобном особняке сэра Джона, а наутро со всеми удобствами доехали до Лондона, его с ними не было. Не позволила гордость.

Он заночевал на сеновале, прошагал весь день и почти насквозь протер подошву на правом сапоге. До чердачной комнатенки, что он снимал в таверне на Друри-лейн, он добрался поздно вечером, разделся догола, рухнул на узкую койку и погрузился в сон. Он спал — и все. Когда на Олд-Бейли упала крышка люка, он все еще видел сон: в ушах у него стояли конский топот, треск мушкетов и грохот орудийной канонады. Сон должен был завершиться прорывом кавалерии сквозь тонкие ряды красных английских мундиров, но тут цокот копыт превратился в звук торопливых шагов на лестнице и легкий стук в дверь. Он открыл глаза и не успел сказать ни слова, как Салли Гуд уже была в комнате.