Последний день осени - Влада Ольховская

– Они на нас с тобой молиться должны, – заметила Женя. – Мы идеальны. Только двое, говорим тихо, никого не пытаемся ушатать термосом с куриным бульоном.

– Какой дипломатичный способ указать, что я никому не нужен, – усмехнулся Костя.

– Глупостей не говори. Мы могли бы пустить сюда стаю твоих дружков – и они были бы рады. Но кому в итоге пришлось бы сгонять этих баранов обратно в отару? Нет, спасибо, у меня есть дела поважнее! Да и вообще, тебе меня мало?

– Да я же шучу, Жень…

Казалось, что он действительно шутит, однако Женя прекрасно знала: у таких шуток было неприятное серьезное ядро внутри. Перед выступлением Костя всегда волновался – чем ближе час выхода на сцену, тем больше. В голову ему лезли мрачные мысли, от которых он старался избавиться, превращая их в шутки.

Мысли о том, что он действительно никому не нужен. Брошенный один раз, чуть не брошенный во второй… И все его нынешние попытки доказать, что и для него, Кости, уготовано место под солнцем, смотрятся просто жалкими. Куда он вообще суется такой – без армии мамушек-бабушек-нянюшек, без толпы гыгыкающих друзей, с одной лишь старшей сестрой? Которая и не сестра ему на самом деле…

Доказывать ему, что все не так, бесполезно. В прошлый раз Женя была вооружена лишь взвешенными аргументами и здравым смыслом. Тогда битву панике она благополучно проиграла: Костю накрыло прямо на сцене, он не сумел издать ни звука, так и ушел, провожаемый смешливыми заявлениями о том, что все в порядке и со всеми случается.

Он сейчас наверняка думает о том моменте. Боится. Потому и шутит все чаще, все глупее.

Женя прекрасно знала: с этим нужно что-то делать, иначе история повторится. Но ведь нельзя добиться нового результата старыми методами, правда? Поэтому она предпочитала не тратить время на лишние слова, орудуя кистью, легкой бабочкой метавшейся по целой палитре теней.

– Голову подними, осталось только подбородок закончить, – велела Женя.

– Я буду выглядеть как дебил!

– То есть как обычно? Нет, я как раз работаю над этим.

– Спасибо, блин, – фыркнул Костя, но голову все же поднял. – Говорю тебе, я буду смотреться как та школота, которой на утренниках незнакомые тетки пальцами аквагрим малюют.

– Ты вот так меня оцениваешь?

– Скажешь, получится иначе?

– Скоро сам увидишь, не болтай.

– До моего выхода пятнадцать минут…

– Константин, «не болтай» – это такое состояние, при котором у тебя челюсти не двигаются, а не при котором ты трындишь не затыкаясь!

– Хмпф!

– Очень зрелое поведение.

Женя и сама следила за временем. Со стороны она казалась невозмутимой – потому что кто-то должен был сохранять хладнокровие. Но сердце в груди колотилось все быстрее, воздуха как будто не хватало, рыжий свет больно бил по глазам. Женя просто не могла позволить себе такую роскошь, как откровенная паника, потому что тогда и брат перестал бы сдерживаться, да и у нее дрогнули бы руки, портя такой великолепный пока результат. В истерике нет смысла даже выходить на сцену, будет как в прошлом году. Поэтому Женя была насмешливо-уверенной, и брат, не признаваясь в этом, копировал ее поведение.

Когда до выхода оставалось пять минут, Женя отложила кисточку, взяла большое зеркало и поднесла к лицу Кости. Ее брат, все это время показательно скептичный, будто делающий ей одолжение позволением нанести грим, теперь сумел выдать лишь одно:

– Ого!

– Вот именно, – усмехнулась Женя.

Это не было похоже на детский аквагрим, которого так опасался Костя. Работа получилась чуть ли не лучшей на памяти Жени – должно быть, от волнения. Казалось, что светлая кожа подростка шелушится и отваливается, высвобождая сияющую серебром чешую дракона. Женя постаралась заострить и без того тонкие черты лица Кости, превращая его в нечто среднее между человеком и ящером, который уже вышел на охоту.

Грим был выбран не случайно, он идеально подходил к внешности парня. Костя смотрелся старше своих шестнадцати лет, он рано повзрослел. Поэтому теперь он был не мальчиком, который балуется маминой косметикой, а потусторонним существом – рослым, плечистым, с длинными черными волосами и пронзительными голубыми глазами, сиявшими среди нарисованной чешуи.

А главное, он был в маске, той, которую невозможно снять или потерять. Женя видела, что это уже влияет на него – отгоняет то самое стеснение, которое так часто ему мешало и которое он никак не мог подавить. Парень смотрел в зеркало и понимал, что это сейчас не он, а нечто новое. Если и будут смеяться, то не над Костей, бояться нечего. А раз так, зачем же давать им повод для насмешек?

– Это будет твой день, я чувствую, – усмехнулась Женя.

Ответить очередной колкостью Костя не успел – в их далекий угол пробился один из координаторов:

– Рябинин здесь? Константин Рябинин, сколько можно звать? Ох, ни хрена ж себе…

На Костю Рябинина координатор готов был наорать, срывая злость за всех кудахчущих родственниц, которые сегодня высказывали ему свое недовольство. Но от человека-ящера, будто выбравшегося из параллельного мира, он лишь испуганно шарахнулся.

– Вот примерно так Константин Рябинин и выглядит, – с невинным видом заметила Женя, подмигнув брату.

В соседний павильон, где шли съемки, они прошли вместе: Костя – на сцену, Женя – в комнату для болельщиков. По пути туда она встретилась с родителями, уводившими куда-то рыдающую девочку в нарядном платье. Не прошла, значит… Ей наверняка сказали много хорошего. Про то, что она молодец, но нужно еще немного поработать над собой. Или про то, что «вы так хороши, что вас больше нечему учить». Или про то, что это конкурс, иногда просто не везет.

Слова не имели большого значения на самом-то деле. Не для подростков так точно. Важен был только результат: ты проходишь или нет. Победитель или неудачник. Здесь работали с возрастной группой, которая при желании могла стать официальным лицом юношеского максимализма. С учетом этого рыдающие дети были не так уж плохи, скоро они восстанавливались и готовы были снова карабкаться к вершине. Куда внимательней нужно было следить за теми, кто продолжал натужно улыбаться и часто моргать, чтобы скрыть слезы.

Костя был из молчаливых. Год назад ему потребовался месяц, чтобы прийти в себя. Но каждая новая неудача оставляет шрам, и раны заживают дольше. Женя понятия не имела, что будет делать, если и на этот раз все сорвется.

Впрочем, о таком пока рано было думать. Из комнаты болельщиков открывался великолепный вид на сцену, и Женя могла наблюдать, как ее брат выходит в яркий