Владимир Безымянный - Смерть отбрасывает тень

В это время свет в зале стал меркнуть. Глядя на сцену, где волнами шевелился занавес, Голиков уселся поудобнее, готовясь погрузиться в иной мир, - мир блистательного и бескомпромиссного искусства. Но куда он мог уйти от себя?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

...В тело Борисова вливается необъяснимая легкость, так что оно становится почти невесомым. Он стремительно мчится по спокойному морю на голубой моторной лодке, нос которой победоносно вздернут, и кажется, что она летит, едва касаясь бегущей навстречу стеклистой глади. Ненадоедливо стрекочет мотор. Мелкая зыбь со звонкими хлопками ударяет о днище, от чего корпус моторки мелко дрожит, как самолет перед стартом, и кажется - добавь еще немного газу - и она птицей взлетит над необозримым водным простором. Послушная его воле лодка, кренясь, закладывает крутые виражи то в одну, то в другую сторону, и веер брызг радужно раскрывается за спиной Валентина. Лодка как бы торопится встретиться с опускающимся к горизонту громадным, уже не слепящим глаза солнцем. В блаженном восторге Борисов протягивает руки к угасающему светилу.

Как в сказке, из морских глубин впереди возникает остров, густо опушенный зеленью. Отчетливо видна белая полоса прибоя у подножья отвесных каменных скал с изломанными верхушками. Но Валентину легко и весело. Он не испытывает ни малейшего страха, и даже не пытается изменить направление движения.

Так же внезапно он чувствует, что рядом с ним Ольга. Валентин жадно и крепко прижимает ее к своей груди, а она, заглядывая ему в глаза, с дрожью в голосе спрашивает:

- Тебе не тяжело, милый?

- Господи, конечно же, нет!.. В тебе-то живого веса килограммов пятьдесят, не больше, - глупейшим образом успокаивает он ее... - Живого... живой... живая, - с мукой шепчет он, - живая... Оля... Оленька, - Борисов вздрагивает, открывает глаза, и еще долго не может понять, где находится...

Окончательно возвратил Борисова к действительности режущий свет лампочки над железной дверью камеры. Этот свет да еще шушуканье трех сокамерников не давали уснуть всю ночь. Только утром, когда их увели на допрос, Валентин неожиданно забылся в коротком, полном видений, сне. После ослепительно яркого, ярче любой действительности, сна серый осенний день, с трудом цедивший сквозь оконную решетку, угнетал, давил безысходностью. Глухой болью пронизывала сердце мысль, что уже завтра должен состояться суд, где будет рассматриваться дело по обвинению его, Валентина Борисова, в убийстве Ольги... Чудовищней ничего нельзя было себе представить!..

- Факты - упрямая вещь, - тусклым голосом повторял банальности при последней встрече с Борисовым майор Голиков. - Все против вас... И я ничем не могу вам помочь.

Обреченно уставившись в пол, Борисов безропотно кивал в такт словам майора, который с самой первой беседы стал ему симпатичен своей спокойной убежденностью, умением и желанием слушать собеседника, не спеша с выводами. Собственно говоря, его и к Ольге потянуло потому, что в ней он почувствовал жертвенную веру в правоту того, что она делает. Этого-то Валентину как раз и не хватало.

Понимая, что никакое чудо его уже не спасет, Борисов, однако, когда завершился последний допрос, попытался вызвать майора на откровенность.

- Александр Яковлевич, я сердцем чувствую, что вы сами не очень-то верите в мою виновность.

- Так может рассуждать только дилетант, - возразил майор.

- Неужели для вас ловко подтасованные факты важнее, чем человеческая судьба?

- Для меня важнее всего добросовестно и профессионально исполнять порученную мне работу.

- А все-таки... кто или что вами движет?.. Кто или что заставляет вас не верить мне?

Сам того не ведая, Борисов коснулся больного места, и майор не смог отмолчаться.

- Как бы там ни было, вас уже ничто не спасет.

- А вас?

- Что вы хотите этим сказать?

- Я говорю о совести... Ведь это вам жить, зная, что вы расправились с невиновным...

Голиков понимал, что Борисов в слепой надежде, как утопающий, хватается за любую подвернувшуюся соломинку, пытается хоть как-то изменить сложившуюся ситуацию.

- А вы сами себе верите? - спросил Голиков, пристально глядя на Борисова, и, видя его смущение, добавил: - Не знаю, как решит вашу судьбу суд, но у меня ваша вина перед Петровой не вызывает сомнений... Обидно, конечно, что вы своим поведением сами себе выкопали довольно глубокую яму... Но что особенно отвратительно, так это то, что не без вашего попустительства истинные хищники, крупные и кровожадные, останутся на свободе.

Борисов вновь не мог не признать правоты Голикова. Со всей очевидностью Валентин понимал, что нынешнее его положение прямо связано с той злополучной беседой, которая состоялась поздним вечером на квартире Леонова. Видит Бог, он не хотел этой встречи, шестым чувством предугадывая ее роковые последствия.

"И вот - скорбный итог!.. Разумеется, для меня... Эти-то, Леонов и его команда, пожалуй, и не ожидали такого благоприятного исхода, навязчиво вертелось в голове Борисова. - Да, уж они-то возрадовались!.. Идиотская случайность - и все их проблемы решены... Комар носа не подточит... Ольга гордая - она бы им сроду не подчинилась. Вот они и хлопотали, чтобы убрать ее с дороги... А вот мне вряд ли когда с ними развязаться", - Борисов сморщился, растирая виски, а беспощадная память услужливо подбрасывала подробности вечернего разговора в квартире Леонова, со дня которого минуло почти две недели.

...Валентина так и тянуло сорвать галстук, расстегнуть ворот рубашки, распахнуть окно и высунуться наружу, жадно хватая прохладный осенний воздух. Борисов, хотя и сам курил, плохо переносил табачный дым. Леонов, словно угадав, сказал:

- Эдак мы с вами окончательно затуманим мозги нашему другу, - и тяжело засмеялся. - Кто там поближе - откройте окно!

- Действительно, этак дойдет до галлюцинаций, - поддержал его Шульман.

- Сейчас, сейчас, мы вам впрыснем некоторую дозу кислорода, - снялся со стула Селезнев. - Этого добра в природе пока еще хватает.

Сразу стало легче дышать.

- Пиявцы ненасытные, что мы людям оставляем - только воздух, так, кажется, сказано у классика, - пробасил толстый Шульман.

- Попрошу без лирики, - осек его Леонов. - Давайте поконкретнее. Так вот, уважаемый Валентин Владимирович, как вы убедились, здесь собрались исключительно мои друзья. Надеюсь, легко уяснить, что они не только обеспокоены создавшимся положением, но и не намерены... - в его голосе прозвучала плохо скрытая угроза, - да, не намерены и дальше смотреть сквозь пальцы на литературные забавы вашей пассии.

- Мне не нравится такая постановка вопроса, - твердо сказал Борисов. - Эта ситуация возникла еще до моего знакомства с Петровой. Более того, я полагаю, что детали моей личной жизни здесь можно опустить... Хотелось бы узнать, почему вы, Дмитрий Степанович, не предприняли до сих пор никаких шагов, чтобы погасить конфликт в самом зародыше? - с вызовом спросил Борисов.

- Не разводите антимонии, любезнейший! - взорвался Леонов. - Мы платим вам приличные деньги не за то, чтобы выслушивать бестактную болтовню... Кстати, именно вас в первую очередь при случае спросят: "Чем вы, уважаемый товарищ Борисов, занимались, когда у вас под носом орудовали лица, расхищающие народное достояние?.." Последние три слова - цитата из писульки вашей... Петровой.

Бледноватое лицо Борисова пошло багровыми пятнами. Он готов был вспыхнуть, сорваться на крик, но, мгновенно оценив ситуацию, промолчал и лишь брезгливо поморщился.

В разговор неожиданно вклинился Селезнев:

- Наш друг, - сказал он, не спуская с Валентина воспаленных, как при хроническом коньюнктивите глаз, - уже прикинул, что дельце жареным пахнет, и решил слинять втихаря, - он хихикнул, прикрыв рот рукой. - А главное...

- Костя! - прикрикнул Леонов, - по-моему, я не давал тебе слова. Помолчи, будь добр...

- Еще чего! - Селезнев, уязвленный пренебрежительным тоном Леонова, поднялся и воинственно пригладил седые волосы. - Я извиняюсь, конечно... Но уж позвольте мне, Дмитрий Степанович, кое-что добавить к сказанному вами, - он скрестил руки и выкатил по-петушиному грудь: - Буквально два словечка, для примера. Вчера я повстречал одного знакомого, даже можно сказать, друга. Неприятности там у него... А работает он в хитрой организации с очень трудным названием. Никак не запомню, - он снисходительно ухмыльнулся, коротко взглянув на Борисова. - Постояли, поболтали, и выяснилось, что некий зеленый ревизоришко уж больно рьяно принялся потрошить ту организацию. Принципиальный, знаете ли, придирчивый. Буквально землю носом рыл... Но довести дело до конца ему не удалось... Вошли двое в предоставленный ему для работы кабинет. Предъявили удостоверения. Пригласили понятых и - представьте себе! - изъяли из стола, за которым тот сидел, скромный пакетик с довольно круглой суммой... Сами понимаете, какой финал напрашивается... А все из-за того, что до этой ревизии он крепко насолил кое-кому из наших друзей... Но, - Селезнев удрученно развел руками, - справедливости на сей раз не пришлось восторжествовать. Нашелся некий умник...