Аркадий Вайнер - Потерпевшие претензий не имеют

– Задача? – как всегда немногословно, поинтересовался Уколов.

– Мне кажется, что Степанов каким-то образом попал, вмешался, а может, и участвовал в хорошо налаженной сети по хищению и сбыту мяса через общепит. И вся история с наездом на Дрозденко и Егиазарова имеет движущей пружиной именно это обстоятельство.

– У вас есть какие-то доказательства? Или факты?

– Нет, пока у меня ничего нет. Только догадки и ощущения. Поэтому я и подключил к нашим поискам ОБХСС. А вас прошу помочь им. И постоянная связь со мной…

– Сделаю, – коротко и внушительно пообещал Уколов.

Снова неприятная процедура прохода через тюремную вахту до кабинета в следственном корпусе. Распахивается дверь, и конвойный докладывает:

– Заключенный Степанов доставлен…

Я отпускаю его и без всяких прелюдий сообщаю подследственному:

– Если мы с вами сегодня не договоримся, я выхожу из игры…

– В каком смысле? – поразился Степанов. – Вернете дело старому следователю?

– Что-нибудь в этом духе… – подтвердил я. – Мне надоело играть с тобой в подкидного дурака.

– А почему? При чем здесь подкидной?..

– Потому что в руках у меня гниет дело, похожее на икебану из дураков и жуликов. С одной стороны, меня терзает начальство, давит общественное мнение, истекают сроки следствия, а с другой – ты мне подкидываешь своих самодельных валетов…

– А вы бы чего хотели от меня услышать? – прищурился Степанов.

Я закурил сигарету и перебросил ему пачку через стол.

– Правду. Ты мне все или почти все врешь! – сказал я с яростью. – В самом первом объяснении ты написал правду или что-то близкое к ней, а потом спасовал – видно, испугался этих гладких жуликов… И теперь пляшешь под их дудку!

– Ну да, конечно, – скривил губы Степанов, глубоко затянулся. – Мне сам смысл им поддакивать!.. Глядишь, мне за убийство медаль дадут…

– Не знаю, в чем твой смысл. Но логически могу объяснить только одним. Либо ты с ними вместе воруешь… либо они про тебя что-то знают и поэтому ты боишься их!

Честное слово, я не ожидал такого эффекта: у него затряслось лицо, побелели глаза. Уставившись на меня, Степанов сказал свистящим шепотом:

– Я? Я-а?.. Ворую с ними?.. Да ты, сыскарь, совсем ополоумел!.. Я, я… – Он захлебывался словами, горло его удавкой сжала ненависть. – Я честный человек… Я в жизни чужой копейки не взял…

– Врешь! – заорал я и затопал ногами. – Врешь! Не верю я в твою честность! Ты сейчас, сидя здесь, в тюрьме, какой-то свой – понимаешь, сво-ой! – интерес защищаешь! Ишь ты, «честный»! А укрываешь отъявленное жулье!..

Он как-то сник враз, осел на стуле, вяло, с досадой сказал:

– Да не орите вы! Как бы пупок от усердия не развязался! Все-то вы про меня знаете, все понимаете…

– Не понимаю! К сожалению, многого не понимаю. Но знаю уже немало. Знаю, что ты остановился, когда они Плахотина вовсю лупцевали… И не бил ты его… по тыкве! Знаю, что они на тебя с ножом бросились! И нож я этот нашел! И чей он установил. Почему же ты им поддакиваешь?..

– Нож?! – крикнул Степанов и закусил губу. И замолчал. Потом сказал устало: – Да что нож… – Он закурил еще сигарету. – Они и без ножа кого хошь зарежут. Они пострашнее уголовников… Раньше блатного за версту опознать можно было по сапогам да по челке… А эти в «адидас» попрятались, на «жигулях» катаются, по премьерам…

– Что же ты мне мешаешь их выкинуть из этих раковин? Ты же правдолюб, борец за справедливость, что же ты не даешь мне их по закону прищучить? – тихо спросил я.

– А что толку? – грустно усмехнулся он. – У нас законы справедливые и люди в большинстве хорошие, а живут лучше всех, выходит, эти жулики. Как-то получается, что, стоит прихватить одного – все на их стороне! И свидетели у них готовы, и алиби доказано, и улик никаких, и заступников армия! Даже случай счастливый и тот у них в колоде припрятан! Непотопляемые они, сволочи! И везде у них рука мохнатая имеется…

Я сочувственно вздохнул и в тон ему добавил:

– Ты еще об одном забыл – множество как бы честных людей смотрят на их делишки и плечиками пожимают: что поделаешь? И отворачиваются стыдливо или брезгливо. А результат один – я хочу их воровской крейсер затопить, а ты, как понтон, в него вцепился, не даешь, зубами на поверхность вытягиваешь. Ведь ты знаешь, что они воруют?

– Конечно, воруют, – просто сказал Степанов. – С чего бы еще у них такая роскошная житуха?

Я взял ручку, подвинул к себе протокол допроса, но Степанов быстро сказал:

– Нет-нет, вы перо свое отложите… Я для протокола ничего вам говорить не стану… Мне это ни к чему… Да и доказать конкретно ничего сейчас не сумею…

– А что ты можешь сказать не для протокола?

– Ну, не сказать, спросить хотя бы: сколько ваша жена покупает мяса в дом?

– Точно не знаю, – пожал я плечами. – Килограмма два, я думаю…

– И что она из них готовит?

– Борщ или суп, жаркое, пирожки, котлеты… Ну, что придется…

– Ага, что придется… И стоит все это четыре рубля вашей семье. А теперь посчитайте: если не два кило, а полтонны мяса в вашем ассортименте приготовить и по ресторанным ценам – а это шесть-семь рублей за килограмм – растолкать в людных местах! А сколько стоит пять тысяч шашлыков по рублику штука, можете посчитать?

– Посчитать-то можно, – засмеялся я. – Но это как в анекдоте со слоном: я бы съел, да кто ж мне полтонны мяса даст?

– А вы с кольцевого завоза, с базы – по больницам, магазинам, санаториям и детским садам – удержите полтонны, вот и дадут вам с вашим слоном по тысчонке на хобот!..

– Что значит «удержите»? Украсть, что ли?

– Не совсем так… Разные есть способы. Кой у кого – в домах отдыха, пансионатах… Можно отнять…

– Не понял…

– Ну, полагается дому отдыха по фонду, допустим, тонна… Им на базе говорят: доставим девятьсот, и не рыпайтесь. Те знают: с базой ругаться – себе дороже, на одной рванине насидишься, да и ту получишь в последнюю очередь. А им самим навар нужен… Вот кто посмирнее и берет мясо – поменьше, зато вовремя и хорошее…

– С этим ясно. А какие, говоришь, есть еще способы?

– Да с магазинами. Там проще: недогрузил десяток туш и рассчитался за них наличными… по два рэ за кэгэ. Конечно, магазинщики тоже этому не радуются, да что делать – с базой не поспоришь…

– Это и значит «удержать»? – задумчиво пробормотал я. – Ясно, ясно… Выходит, если я правильно тебя понял, ты отказался из их корыта со слоном вместе жрать? Так я понимаю?

– Да никто меня не спрашивал! – махнул рукой Степанов. – В березовую кашу бросили кукиш с маслом и накормили до отвала. Они ребята бесстрашные, от безнаказанности совсем тормозные колодки стерлись, по людям едут, как по булыжному проселку… Угораздил меня черт!..

И замолчал. Я походил по кабинету, потом спросил:

– Кто на тебя с ножом нападал? Ахмет? Егиазаров? Дрозденко?

– Ничего больше не скажу, никто на меня не нападал, – замотал головой Степанов.

– Почему? Ты ведь и так сказал мне много важного…

Он резко перебил:

– Вот и хватит… А больше ничего не скажу… Разговорился, потому что на душе накипело, сердце от злости прогоркло… Все, не буду больше ничего говорить…

– Смотри, тебе жить, – устало сказал я. – Между прочим, как ты думаешь: из-за чего я так с тобой ломаюсь? Посадить тебя крепче мечтаю? Может, полагаешь, мне за тебя медаль дадут?

– Не знаю! – сердито выкрикнул он. – И думать об этом не хочу! Может быть, вас повысят за это дело… или план квартальный у вас недовыполнен…

Я видел, как он напрягается: видно, хотелось нагрубить мне покруче, позлее.

– Зря ты так, – сказал я спокойно. – Я ведь помочь тебе хочу…

– Ага! Знаю! – сердито помотал Степанов головой. – Все вы мне помочь хотите! Нарасхват я стал по части помощи… Не залечите любовью своей до смерти!

– Да я тебя не лечу. Доктор не может лечить больного, который скрывает от него симптомы болезни…

– А я не больной, я здоровый, и нечего меня уговаривать…

– Я тебя не уговариваю и не сулю поблажек, просто объяснить хочу: если будет доказано, что они на тебя напали сами, реально угрожая огромным ножом, суд может усмотреть в твоих действиях необходимую самооборону… Попытка вырваться от них на машине не может рассматриваться в этом случае как умышленное убийство…

– Не ищу я себе снисхождений, – недоверчиво глядя на меня, упрямо сказал Степанов. – Сам виноват, сам теперь и отвечать буду…

– Так в чем же ты виноват? Мне интересно, в чем ты усматриваешь свою вину?

– В глупости собственной. – Он достал из пачки сигарету, постукал фильтром по столешнице. – В армии еще, в шоферском классе, инструктор-сержант предупреждал: следите за полотном шоссе, объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак…

Мы долго молчали, пока я не спросил его: