Барри Лансет - Убийства в «Маленькой Японии»

Человек, который путешествовал под именем Дермотта Саммерса, распластался на крыше дома и наблюдал, как лейтенант Фрэнк Ренна направляется в закрытую зону вместе с прибывшим незнакомцем. Саммерс подправил фокусировку своего инфракрасного бинокля и нахмурился. Джинсы, фланелевая рубашка, бейсболка, удостоверение, которого толком не разглядеть. Ни одно официальное лицо не приехало бы сюда в подобном виде. Полицейский под прикрытием? Возможно. Но тогда почему сам лейтенант не поленился выйти, чтобы встретить его?

Саммерс пристальнее вгляделся в незнакомца. Было что-то в его походке… Нет, он не из полиции. Отложив бинокль в сторону, Саммерс взялся за фотоаппарат. Поймав новичка в кадр длиннофокусного объектива, сделал несколько снимков. И на сей раз разглядел буквы ХТ на бейсболке, от чего у него холодок пробежал по спине. Японский бейсбольный клуб? Это уже плохая новость. Но разве не для того он здесь и находился, чтобы вовремя узнать плохие новости и принять меры? И разве не в этом сила Соги? Обеспечивая скрытное наблюдение за местом преступления после убийства, они всегда опережали врага.

Саммерс направил объектив камеры на автомобиль незнакомца, сфотографировав внешний вид и регистрационный номер «катласса», а затем передал информацию. Через тридцать минут он узнает имя владельца и все необходимые сведения о нем.

При этой мысли палец, которым Саммерс обычно нажимал на спусковой крючок, приятно заныл. Он сработал великолепно. Когда его отстранили от участия в убийстве, настроение испортилось, но теперь само небо посылало ему вознаграждение. Вероятно, именно ему вскоре предстоит действовать.

Место преступления располагалось на равном удалении от двух зон отдыха.

Участок Бьюканен-стрит от Пост-стрит до Саттер-стрит, протяженностью в один квартал, превратили в пешеходную улицу уже давно. Черный асфальт мостовой тогда заменили мягкой красноватой плиткой, а по обеим сторонам открылись рестораны-суши, салоны массажа шиацу и магазины. Кроме того, были разбиты два сквера для отдыха, с удобными скамейками и скульптурами, где, нагулявшись по округе, можно было присесть, чтобы дать покой телу и душе. А теперь как раз между ними я увидел сцену, какую мне не забыть до конца дней своих.

Когда мы приблизились, при свете переносных софитов стали видны жертвы: трое взрослых и двое детей. Мне пришлось напрячь брюшной пресс, потому что нечто из моего желудка внезапно запросилось наружу. Внутри обнесенного желтой полицейской лентой круга можно было наяву созерцать худший из ночных кошмаров любого родителя в мире. Передо мной отчетливо предстали маленькие и жалкие тельца мальчика и девочки. Чья-то дочурка. И ровесница моей Дженни, может, чуть моложе. Рядом лежали трупы двух мужчин и женщины. Семья. Японская семья. А тогда это уже не просто убийства, а высшая степень кощунства.

– Боже мой, Фрэнк!

– Понимаю. Ты с этим справишься?

Ну почему это именно дети?

– Ты все еще можешь уйти, – напомнил Ренна. – Последний шанс.

Но я лишь отмахнулся от него. Кто-то безжалостно уничтожил еще недавно полную жизни семью, пустив в ход мощное оружие, которое искромсало в клочья плоть и одежду, скрепив месиво уже запекшейся кровью. В желудке продолжало крутить.

– Дело рук законченного психопата. Ни один человек в здравом уме не способен на подобное.

– По всему видно, давненько ты не попадал на места бандитских разборок.

– Верно.

После развода родителей пять лет я прозябал в самом чреве печально известного района Лос-Анджелеса, буквально кишевшего уличными бандами, а потом еще два года обитал в трущобах Мишн-дистрикт Сан-Франциско, прежде чем позволил себе переехать в приличный район на Сансет, а после женитьбы – в мой нынешний, напоминающий комод, многоквартирный дом на Ист-Пасифик-Хайтс. Так что в прежние времена вид трупа не являлся для меня чем-то из ряда вон выходящим. Но это по своей жестокости превосходило все, что могла изобрести самая изощренная бандитская фантазия. Скользкие с виду, пурпурно-красные лужи крови натекли между телами, и зловещие ручейки застыли в стыках между кирпичами тротуара.

Чтобы успокоить нервы, я несколько раз глубоко вдохнул. А потом мне бросилась в глаза посмертная маска матери. Лицо, искаженное мукой и отчаянием. В последние мгновения жизни она ясно осознавала весь ужас происходившего.

При виде этого лица остаток сил, казалось, покинул меня. Стало трудно дышать. Наверное, я все-таки не был готов к чему-либо подобному. Сжав кулаки, я мог лишь скрежетать зубами от переполнявшего меня гнева.

Совсем недавно эта семья безмятежно прогуливалась по «Маленькой Японии», а теперь погрузилась во мрак и холод смерти на далекой чужбине.

Прошли годы с тех пор, как еще до нашей женитьбы эти поэтические строки прошептала мне на ухо Миеко, пытаясь облегчить скорбь по только что ушедшей матери, и тогда я слышал их уже во второй раз. Они опять вспомнились мне, когда погибла сама Миеко, оставив нас с Дженни сражаться с этим миром без нее. Вот и сейчас слова пришли на ум снова, и я знал почему. В них, в столь бесхитростных на первый взгляд стихах запечатлелась некая вечная истина, утешающее зерно мудрости, накопленной поколениями людей.

– Эй, ты меня слушаешь?

– Да.

Ренна играл желваками, словно перекатывая во рту воображаемые камушки и оценивая правдивость моего ответа. У него была густая копна темных волос над бесстрастными глазами копа и испещренным морщинами лицом. Черты его я бы назвал излишне резкими, но каждая будто сглаживалась по краям. При взгляде на него приходило на ум сравнение с бейсбольной перчаткой, кожа которой с годами удобно обмялась по руке игрока.

Ренна ступил на место преступления.

– Какие новости, Тодд? – спросил он.

Внутри обнесенной лентой территории эксперт-криминалист соскребал образцы крови. Волосы он стриг коротко, и они не прикрывали крупных розоватых ушей.

– Есть хорошие, но больше плохих. Дело было поздним вечером, когда народа в торговой зоне совсем мало, и потому место не слишком затоптано. Это хорошая новость. А плохо то, что Хендерсон ворчал громче обычного. Заявил, что ничего конкретного получить сразу не удастся, хотя обработает все материалы в срочном порядке. Он собрал какие-то мелкие осколки, волокна, снял отпечатки следов и уже умчался обратно в лабораторию, но оптимизма не излучал. Говорит, волокна старые и едва ли их оставил здесь убийца.

– Что за следы? – поинтересовался Ренна.

Тодд бросил взгляд в мою сторону, а потом вопросительно посмотрел на Ренну, который представил нас друг другу:

– Тодд Уиллер – Джим Броуди. Мы привлекли Броуди консультантом по делу, но лучше держи пока эту информацию при себе.

Мы с экспертом кивнули друг другу. Затем Тодд повернул голову в сторону переулка.

– Дождя не было давно, и мы обнаружили отпечатки подошв в боковом проходе вдоль ресторана. Какая-то обувь на резиновом ходу или мягкие мокасины, но нечто бесшумное. Предполагаем, что именно там сидел в засаде стрелок.

Мы с Ренной всмотрелись в глубь переулка. Это был узкий и темный коридор без единого фонаря, который между рестораном и магазином кимоно тянулся к автостоянке. Нависавший почти по всей длине балкон лишь усугублял мрак. Я изучил магазины, располагавшиеся слева и справа. От противоположной стороны улицы отходил точно такой же переулок, но укрыться в нем было бы значительно труднее.

Спазм мышц живота заставил меня вновь обратить внимание на положение тел жертв. Они лежали вплотную друг к другу, причем конечности местами неестественно переплелись, как в какой-то головоломке со спичками. В резком белом свете софитов надбровные дуги отбрасывали густые тени на глазницы, подчеркивали округлость скул, модные прически и дорогую одежду. Похожих людей я встречаю три раза в год, когда самолетом пересекаю Тихий океан. Эта японская семья была из Токио. И вообще, если бы все это произошло в старой Японии, то представшая перед нами сцена скорее всего стала бы сюжетом для ксилографии, когда жанр уже отошел от изображения только лишь «образов изменчивого мира» и прочих приятных глазу предметов. У меня были клиенты, которые жадно охотились на укие-э[2], запечатлевшие привидения, гоблинов или даже мертвецов. Разумеется, на картинках это выглядело далеко не так рельефно, как то, что мы видели сейчас перед собой, но вполне реалистично, потому что до повсеместного внедрения фотографии укие-э и ее разновидности становились уже не только искусством, но и приобрели вполне прикладное значение иллюстраций к повседневным происшествиям. Позднее они сделались прообразами современных газет, а потому и стали впервые попадать в Европу не как художественные ценности, а в качестве упаковочного материала для хрупких товаров – их использовали так, как мы сейчас поступаем со старой газетной бумагой.