Фридрих Незнанский - ...Имеются человеческие жертвы

А Ирина, поняв по его лицу, что сегодня — ее власть, ее победа, что она одолела без боя несметное множество всесильных головастых мужиков, всех этих друзей-товарищей прокуроров-распрокуроров, помощников и заместителей, и прежде всего вечных своих соперников — Славу Грязнова и Костю Мер­кулова, — снова весело унеслась на кухню и минут через десять потребовала, чтобы эти жуткие турец­кие звери и бродяги без минуты промедления кон­чали свои дурацкие глупости и взапуски мчались к столу, а иначе...

И был миг счастья, и уютный шар лампы светил­ся, как луна, над семейным столом, и Турецкий, чувствуя себя едва ли не хозяином вселенной, не спеша уплетал вкуснейшую куриную ногу из како­го-нибудь Вайоминга или Арканзаса — «лапку Буша», как именовал он это популярное столичное блюдо постперестроечной поры.

Жена славно потрудилась над «лапкой»... Чрево­угодник Турецкий в восхищении закатывал глаза, качал головой и, причмокивая губами, украдкой строил дочери жуткие рожи, Нинка хохотала и па­дала головой на стол, и, ловя минуту этой домашней идиллии, Ирина не делала ей замечаний, не грозила пальцем и не шептала дочке на ухо: «Перестань же! Уймись! Смотри, как папа устал!..»

Ужин подходил к концу, когда разомлевший и чуть осоловевший Турецкий, кинув взгляд на часы, барственно кивнул в сторону маленького кухонного телевизора.

— Ну-ка, что там за вести у нас в этом черном ящике?

Ирина потянулась за пультом, нажала маленькую зеленую кнопку, и по экрану, навстречу им, помчалась из синевы не то гоголевская Русь-тройка, не то удалая тачанка из девятнадцатого года с каким-нибудь лихим матросиком за пулеметом... По экрану замелькали знакомые лица из редеющей президентской рати, и Турецкий сделал громкость поменьше: давно оскомину набили все эти прили­занные откормленные физиономии!..

Вот, чуть сутулясь, с папочкой под мышкой, прошмыгнул из «мерседеса» в подъезд Березов­ский... За ним — насупленный, озабоченный Рыб­кин... С нагловатой ухмылкой, играя блестящими глазами, мелькнул Немцов... Важно закинув свою «золотую голову», что-то иронично ронял в подне­сенные к его устам разноцветные микрофоны само­уверенный Чубайс... Куда-то тяжелой поступью ко­мандора, в черном плаще, величественно прошест­вовал красноярский генерал-губернатор Лебедь...

Потом на экране замелькали возбужденные кав­казские лица: чеченцы, осетины, абхазы... Пошли зарубежные новости и на зеленой лужайке кому-то, прищурясь на солнце, помахивая рукой, улыбался Клинтон, потом...

Вдруг на экране появился знакомый зал заседа­ний Мосгорсуда. Сначала — во весь экран — мрач­ное, как туча, бледное лицо, седовласого председа­тельствующего — судьи Корчагина, который стоя зачитывал что-то с дрожащего белого листа. А перед судейским столом — стоящие люди в зале и за пру­тьями решетки... напряженно ждущие, повернутые в сторону судей такие знакомые лица подсудимых... и вдруг... о, черт! что такое?!— их одинаково облег­ченные, внезапно широко расплывшиеся самодо­вольные улыбки... И сразу зал загудел, послыша­лись выкрики, аплодисменты... Все задвигались, люди из первых рядов, толкаясь, повалили куда-то...

Там явно произошло что-то из ряда вон выходя­щее и, кажется, неожиданное даже для тех, кто сидел на черной скамье.

Сердце Турецкого рванулось, испуганно скакнуло в груди, быстро-быстро заколотилось, словно пересчитывая ребра, и — замерло.

—   Ну, б-блин косой!.. — заорал он и выхватил из рук жены дистанционный пульт, лихорадочно ища, ошибаясь и не находя впопыхах кнопочку увеличе­ния громкости звука. Но вот поймал наконец, при­бавил...

Но судьи Корчагина уже не было на экране, камера выхватывала возмущенные, радостные, смя­тенные лица, а чуть ироничный мужской голос за кадром привычно-невозмутимо гнал в эфир диктор­ский текст:

—   Как нам только что сообщили, события в зале заседаний Московского городского суда этим вече­ром приняли драматичный и, прямо скажем, не­ожиданный оборот... Итак, судебный процесс по делу об убийстве Виктора Грозмани завершен... Вы видели кадры, переданные нашей съемочной груп­пой около часа назад из зала суда в тот момент, когда зачитывался приговор... Основные подсуди­мые, в том числе главный обвиняемый, Никита Горланов, вопреки, казалось бы, доказанным неос­поримым фактам...

Турецкий стоял, вытаращив глаза, весь подав­шись к экрану, словно не понимая того, что только что услышал из динамиков телевизора.

—   ...оправданы и освобождены из-под стражи в зале суда за недоказанностью обвинения... И здесь можно только руками развести... Еще накануне ничто не предвещало столь стремительного и вне­запного исхода этого захватывающего процесса...

На экране возникло знакомое лицо молодого комментатора и в углу над ним титры «Прямое включение»:

—    Да, уважаемые телезрители, никто не мог предвидеть такой развязки. Тотчас после оглашения этого в высшей степени странного приговора мы решили обратиться за разъяснениями к присутство­вавшим на суде известным юристам... Но, к сожа­лению, все они, словно сговорившись, наотрез отказались выступить перед камерой... Однако в част­ном порядке высказывается единое мнение квали­фицированных юристов — окончательная точка в этом деле, видимо, еще не поставлена...

Появилась заставка, и как ни в чем не бывало на экран выдали следующий сюжет. Жизнь поехала дальше своим чередом.

Почти полминуты Турецкий и Ирина просидели в каком-то шоке. Александр Борисович, по-преж­нему не мигая, смотрел в одну точку, Ирина боялась проронить хоть слово, а Нинка испуганно перево­дила глаза с папы на маму, готовясь вот-вот зареветь от того непонятного и страшного, что обрушилось вдруг.

—   А!.. К черту! К дьяволу! — вдруг трахнул кула­ком по столу и заревел Турецкий. — Все, ребятки! Кранты!

Лицо его стало красным, в висках застучало, и где-то по краю сознания пронеслась не то пугаю­щая, не то утешительная мысль, что вот так и ша­рахают еще молодых мужиков, его сверстников, ранние инсульты, вот так и рвутся сердца от ин­фарктов.

—   Саша...

—   Все-е... не могу больше! — заметался он по кухне. — Довольно! Пусть все катится, пусть прова­ливается в тартарары! — Он расхохотался, и лицо его стало страшным. — Поставлена точка, не по­ставлена... Пусть другие как хотят, а я свою точку — ставлю!

—    Сашка, миленький... ради бога, прошу тебя...

—   Не боись, жена, не пропаде-ем, проживе-ем... Ты же знаешь, — он резко повернул к ней искажен­ное гневом, перекошенное лицо, — ты помнишь, какая адская была работа — и наша, и оперов — собрать все, объединить... выявить... найти и выло­вить всю эту падаль... Из Франции, из Греции вы­дернули, в Германии достали... С Интерполом брали... Сколько раз буквально по лезвию бритвы ходили! Какие скалы свернули, чтобы уличить эту мразь! На что только нам с Меркуловым идти не пришлось, чтобы расследовать дело, привлечь их к уголовной ответственности и довести дело до суда! И все — в яму!

—  И... что теперь будет?

—   А то ты не понимаешь?! — наклонив голову, оскалился он. — А ничего не будет! Разлетятся пташ­ки по белу свету — и фью... ищи-свищи! Вот и все! Да и как иначе? Они же в авторитете! Утерли нос властям, показали, кто тут теперь в дому хозяин. Не мы, а они заправляют и крутят кем хотят и как хотят, понимаешь! Их час!

Он опустошенно опустился на стул, тут же снова порывисто вскочил и выключил телевизор:

—   У... Исчадие цивилизации!

Решительно достал из кухонного буфета початую бутылку армянского коньяка, плеснул полстакана, поднес ко рту, опрокинул... Но словно не ощутил знакомого вкуса и в безвыходной ярости по инер­ции с остервенением воткнул в розетку вилку от­ключенного телефонного провода.

И в ту же секунду аппарат взорвался пронзитель­ным звонком. Александр Борисович сорвал крас­ную трубку:

—   Слушаю!

—   Он слушает! — на том конце провода изме­нившимся от бешенства голосом заорал Грязное. — Слушает он, видите ли! Ты куда провалился? Мы уже обзвонились с Меркуловым! Так и царство не­бесное прослушаешь! Ты хоть знаешь, что стряс­лось?

—  Имею счастье! — чувствуя, что распаляется все больше, неудержимо и добром это все не кон­чится, рявкнул Турецкий. — По телику лицезрел. Сейчас наших красавчиков в «Вестях» показали. Скалились на весь экран, во все сорок четыре зуба!

—  Значит, знаешь... — упавшим безнадежным голосом сказал Грязнов. — Вот такие, брат Турец­кий, пироги.

—  Корчагин, он что, сбрендил ни с того ни с сего? И к нему, значит, золотой ключик нашелся? Не устоял наш неподкупный?! Видно, не поскупи­лись ребята, хорошо дали!

—   Да для нас для всех это просто плевок в рожу! — тоже не сдерживая эмоций, выкрикнул Грязнов. — Ну, я понимаю там — отправить дело на доследование... Но вот так, прилюдно и откровен­но, никого не стыдясь, взять оправдать и выпустить эту сволоту на свободу ввиду «недостаточности улик» и за «недоказанностью обвинения»...