Антти Туомайнен - Шахта

– Я хотел сказать, что в жизни случаются моменты, когда… – он начал подыскивать подходящее слово, понимая, что не справится, – хочется увидеть, что было, что есть и что останется. В общем-то всегда это связано с людьми. Не могу сказать лучше или складнее.

Янне посмотрел на улицу, потом опять на него. До этого момента все шло лучше, чем он предполагал.

– Тридцать лет, – сказал Янне. – Это много.

– Много для чего?

– Для того, чтобы осталось что-нибудь, чтобы осталось хоть что-то.

Пожалуй, Эмиль обрадовался понапрасну.

– Извини, если тебе кажется…

– И опять ты извиняешься.

– Извиняюсь – да. Мне кажется, что тридцать лет – это не слишком много. Это совсем даже немного.

Янне покачал головой.

– Не знаю, что здесь хуже всего. Ты хоть понимаешь, в какой ситуации я нахожусь?

– Я знаю, каково это – потерять семью.

– Потерять? Но ведь ты как раз-таки ничего не потерял! Ты оставил нас. Ты… У меня просто нет слов. Откуда мне знать, кто ты такой?

– Я знаю ощущение одиночества.

– Что тебе нужно?

Забыть. Помнить.

– Быть твоим отцом.

Появилась официантка, собрала тарелки, оставила кофейник с чашками. Эмиль налил обоим. Такими обыденными могут быть только самые важные моменты. С жизнью ничего не происходит, когда стреляет шампанское, – она просто рвется на части, солнце и звезды начинают светить иначе. Ты садишься в автобус, едешь по дождливому городу или моешь посуду с болью в спине, и в этот момент тебе звонят, и останавливается сердце, потому что именно в такие моменты твой спутник, которому ты доверял все эти годы, рассказывает за ужином, что нашел другого хорошего человека и что завтра съезжает от тебя.

Он не хотел навязываться, но позволить этому моменту уйти в небытие, утратить, возможно, единственный шанс Эмиль тем более не мог.

– Скажи, что ты можешь предложить мне как отец? – спросил Янне. – Научишь меня разным способам умерщвлять людей?

Вопрос был циничным, он звучал как удар ниже пояса.

– Конечно, нет, – честно ответил Эмиль и опять посмотрел вокруг. Зал был пуст. Вести такие разговоры на людях было бы по меньшей мере глупо.

– Что же тогда?

– Я умею слушать. Мы сможем разговаривать.

– О чем?

– О чем угодно. О жизни.

– Ладно. Давай немного поговорим о жизни, – сказал Янне. Его локти уперлись в стол, плечи приподнялись. – Предлагаю начать с того, что ты соврал мне уже при первой нашей встрече.

– Я это сделал, чтобы уберечь тебя. Родители так поступают.

– Вряд ли тогда, когда их детям по тридцатнику.

– Тогда – в особенности. То, что остается нерассказанным тогда, остается нерассказанным навсегда.

– Я так не считаю.

– Хорошо. Смотри, мы общаемся.

– Знает ли мать, моя мама, о тебе? О том, чем ты занимаешься?

Уверен, что знает. Где-то внутри. Потому что случившееся…

– Нет.

– Ты собираешься ей рассказать?

– Нет.

– А если я расскажу?

– Все в твоих руках.

– Как думаешь, что она скажет, когда узнает?

– Она скажет то, что скажет.

Янне замолчал.

– Не понимаю, о чем ты?

– О том, что я верю: у каждого человека есть собственные причины совершать поступки или не совершать их. Другое дело – способен ли ты понять их.

– Зачем ты рассказываешь мне это?

– Ты мой единственный ребенок, мой единственный сын, и я хочу, чтобы ты знал меня.

– Ты сильно рискуешь.

– Знаю.

– Я – журналист, фактически мы находимся по разные стороны баррикад. Я даже уже вижу статью перед глазами – такую, скажем, под заголовком «Портрет ближним планом: трагизм и счастье, преломленные временем».

– Сильно сомневаюсь, что ты занимаешься такой писаниной.

Янне выпил воды. Стакан до дна.

– Ты убил тех людей в лесу? – спросил он.

– Да.

– Зачем?

– Один из них застрелил вашего спутника, конечно, я испугался. Стрелок был умелый, он легко мог попасть в тебя. У них вообще были все козыри на руках: мотосани, карабин, два обученных…

– Так их было двое?

– Да.

– И ты убил их обоих?

– Да.

Янне посмотрел на него. Черная оправа очков лишь подчеркивала острый взгляд.

– Стрелял один из них, это значит, второй был ни при чем.

– Уверен, что он причинил бы тебе вред. Я знал его, ну, не в смысле лично знал, я просто знаю подобный тип людей, знаю, что они из себя представляют, на что способны, чем занимаются.

– Разве… – начал было Янне, но замолчал.

Эмиль обернулся и увидел официантку, направлявшуюся к ним, чтобы унести посуду. Он попросил счет. «Вместе или раздельно?» – спросила та. «Вместе», – ответил Эмиль. «Раздельно», – сказал Янне. Девушка застыла в ожидании. Эмиль еще раз произнес «вместе» голосом, не оставлявшим сомнений. Она ушла.

– Неужели, если бы ты только помешал им, этого не было бы достаточно? – спросил Янне.

– Все произошло очень быстро, так оно всегда в жизни случается. Сначала – ничего, а потом все наваливается разом.

Официантка положила счет перед Эмилем и ушла. Никто из них даже не взглянул ей вслед. Они смотрели друг на друга.

– Можно и так сказать, – наконец произнес Янне.

– Я на машине. Если ты в Хельсинки…

– Поеду на автобусе в Рованиеми. Оттуда самолетом домой. Или на поезде.

Еще некоторое время они сидели друг напротив друга. Потом поднялся Янне, надел куртку, завязал шарф, закинул рюкзак и, не прощаясь, вышел из ресторана.

Заснеженный пейзаж за окном был полон движения: он вздымался, уходил вниз, поднимался, падал, выравнивался. Иногда рядом шумели деревья, потом они исчезали и вместо них появлялась равнина. Я был один на последнем ряду сидений автобуса, окно холодило плечо. Пришлось долго держать телефон в руке, прежде чем он нашел сеть и я смог позвонить. Объяснил, что хочу сделать анализ воды из колодца в нашем родовом поместье и что все пробы уже взяты. В ответ послышалось, что лаборатория находится неподалеку от Хельсинки, в Вантаа, и что я могу принести их к ним, предварительно заполнив бланк с указанием места расположения поместья и прочие обязательные сведения. Ответил, что все решаемо.

Еще через секунду я послал сообщение. Маарит ответила тут же. Сообщила, что уже в Хельсинки и что мы можем встретиться. Судя по всему, ее тоже устраивала переписка – вряд ли мы оба хотели бы сейчас слышать голоса друг друга. Подумалось, в чем можно было бы обвинить Маарит, или в чем она могла бы меня обвинить, да и вообще, в чем суть дела. Между нами случилось много неподходящего и неприличного: мы видели, как погибает человек, и были даже частично виновны в этом, а еще раньше у нас была пьяная ночь страсти, и она, как мне теперь казалось, была либо обоюдной ошибкой, либо сознательным стремлением просто воспользоваться другим.

И отец – вся наша встреча, все, о чем мы говорили, – не выходил у меня из головы. Слова обрели новые смыслы, интервалы между строками стали больше. Его голос то звучал громогласно, то затихал, то слышался вблизи, то доносился издалека, как бы с другого берега. Значения и смыслы случившегося не укладывались в голове, но при этом казались такими обыденными и, более того, разумными. Надо подумать о нем как о человеке: шестидесятилетний, уже немолодой мужчина пытается завязать отношения с людьми, которых он оставил когда-то в позапрошлой жизни. Одно это ощущение вызывает грусть и шок, а самым сложным здесь является то, что я вполне могу вжиться в такое его состояние. Я понимаю своего отца. В этой части. В остальном же… То, в чем он сознался, казалось тотальным кошмаром.

Халонен сказал, чтобы я звонил ему, если вспомню что-нибудь или узнаю о чем-нибудь.

У меня-то сердце разрывалось от мыслей об Элле – о моей девочке, о моем милом ребеночке. Как бы мне ни хотелось думать, что я никогда в жизни не повторю ошибок своего отца, именно это и происходило, причем весьма легко. Тут можно спокойно нарисовать картину будущего: я объясняю содеянное Элле, я пытаюсь убедить ее в том, что она может мне доверять, что есть причины того, что я изначально предал ее, оставил ее.

Один момент я усвоил: работа сохраняет голову светлой, работа спасает, когда все остальное бессильно. Я работаю над статьей, ее соль – в сумке рядом. Я знаю многое, что другим не известно, скажем, другим журналистам.

Горная компания пытается нарастить прибыль за счет уничтожения окружающей среды; компания, директоров которой – очень может быть – кто-то одного за другим истребляет. Эта мысль напомнила об активистах. Интересно, подозревает ли полиция их в происходящем? И какое отношение имеет к ним Маарит?

Сделал, как обычно поступаю когда под рукой нет карандаша и бумаги: послал сам себе мейл. Перечислил главное: рудник в Суомалахти загрязняет окружающую среду (надо убедиться по результатам анализов). Все ведется с благословения руководства. Ответственность несут они.

Написав, понял, что это отличная «рыба» для статьи. Еще немного истории: продажная стоимость, история материнской компании, уходящий в историю семейный бизнес. Все сосредоточивается на фигуре Матти Мали. Поисковик выдал мне его фотографию. Посмотрел. Если члены совета директоров умирают, то ответственность вряд ли лежит на некой группе экологов. Экологи – такой народ, они всегда действуют демонстративно, любят пиариться. И только. Никто из них, даже залезший на здание парламента Сантту Лейкола, никому не может причинить вреда. А вот в руках Матти Мали находится все: и будущее семейной компании, и труд всей жизни.