Джеймс Чейз - Кинжал Челлини

Я вытащил нож из раны. Кровь хлынула еще сильней.

Я пробрался во вторую комнату и взял мою одежду. Веда лежала неподвижно, на губах ее играла улыбка. Я тихо закрыл за собой дверь. Не зажигая лампы, оделся при свете фонаря. Налил себе виски. Я старался не глядеть в сторону Макса. Меня бросало в дрожь при мысли о том, что я буду вынужден касаться его.

Спиртное придало мне сил. Я подошел к углу, где находилась стойка с инструментами. Взяв лопату, нечаянно опрокинул стойку.

Я услышал голос Веды:

— Кто там?

Дверь распахнулась, и на пороге показалась Веда. Лицо ее было бледным, в глазах застыл испуг. Она смотрела на меня. Я почувствовал, что по моему лицу бежит пот.

— Все в порядке. Ложись и спи.

— Флойд! Что случилось? Чем ты занят?

— Не вмешивайся! — Я выдал голосом свой страх. — Уйди отсюда. Не мешай мне!

— О, Флойд…

Она посмотрела на лопату, которую я держал в руке, и ее глаза округлились. Веда быстро повернулась к Максу, но он лежал в темноте и не был виден.

— Что ты делаешь?

— Не твое дело, Веда! Оставь меня.

— Что ты сделал?

— Ну, хорошо. — Я бросил лопату на пол. — Был ли у меня выбор? Не впутывай себя в эту историю. Вот все, о чем я тебя прошу. Я обойдусь без твоей помощи.

Она подошла к лампе и зажгла ее. Руки Веды не дрожали, но лицо девушки было белым, как свежевыпав-ший снег. Кровь Макса, на которую падал слепящий свет ацетиленовой горелки, казалась неестественно яркой.

Веда сдержала крик. Она долго смотрела на Макса, потом тихо произнесла:

— Мы же решили не делать этого.

— У нас был иной путь?

— Если его когда-нибудь найдут…

— Знаю. Не надо мне это объяснять. Ложись на койку. Ты не должна становиться соучастницей.

— Нет, я помогу тебе.

Ее голос звучал решительно; у меня сдали нервы.

— Оставь меня! — закричал я. — Только тебя тут не хватает!

Она бросилась в спальню, хлопнув дверью. Я дрожал, как осиновый лист. Даже глоток виски не помог мне. Не глядя на Макса, я шагнул в темноту, прихватив лопату.

На улице шел дождь. За последние несколько недель с неба не упало ни капли. Надо же было ему начаться именно в эту ночь. Я обвел взглядом округу. Ни огонька, ни подозрительного шороха, только завывание ветра. Заброшенная хижина — идеальное место для убийства.

Пройдя к навесу, я положил лопату на заднее сиденье «бьюика», подъехал к двери хижины. Макса следовало похоронить где-нибудь вдали от избушки. Его последнее путешествие будет долгим.

Я вернулся в хижину. Веда, уже успевшая одеться, склонилась над Максом.

— Ты что делаешь, черт возьми?

— Не сердись, Флойд.

Я подошел к ней.

Она завернула труп в одеяло и связала концы. Теперь Макс казался безобидным узлом с бельем, ждущим отправки в прачечную. Она выполнила работу, которая внушала мне ужас.

— Веда!

— Ну, хватит! — раздраженно произнесла она, шагнув в сторону.

— Дальше я справлюсь один. Ты не должна принимать участие в этом.

— Я не могу оставаться тут одна. Какое это имеет теперь значение? Думаешь, кто-то поверит, что я тут ни при чем?

Мы посмотрели друг на друга. Ее неподвижный взгляд тревожил меня.

— Ладно.

Я взял Отиса за плечи, она подхватила ноги. Вынося Макса из хижины, я вспомнил его бледную, худую, бедно одетую сестру.

Макс такой легкомысленный. Он мог попасть в беду.

Что ж, теперь ему ничего уже не грозит.

Мы поехали по предгорью сквозь дождь и темноту. Макс лежал в багажнике на резиновом коврике. Пока я рыл землю, Веда сидела в машине. Я работал при свете фар и постоянно чувствовал на себе ее взгляд. Я выкопал довольно глубокую могилу. Когда мы опускали в нее Макса, одеяло развязалось; мы увидели лицо Отиса. Оно запечатлелось в моей памяти. Я отпрянул от ямы. Макс с глухим стуком упал на влажную землю.

Мы долго возились под проливным дождем, закапывая могилу, укладывая дерн. Если дождь будет идти всю ночь, решил я, к утру не останется никаких следов; Макса никогда не найдут.

Назад мы возвращались промокшие, озябшие и усталые. Говорить нам было не о чем, мы ехали молча. Смыв кровь с пола хижины и с резинового коврика, лежащего в багажнике, мы тщательно проверили, не осталось ли от Макса каких-то вещей. Я обнаружил под столом его бумажник. Там лежали какие-то документы, но мне не хотелось к ним прикасаться, и я сунул бумажник в карман. Других предметов, принадлежащих Максу, в хижине не было, и все же Отис словно находился с нами. Я буквально видел его стоящим у двери, сидящим с разбитым лицом на стуле, улыбающимся, лежащим на мешках с ножом в груди.

— Я жалею о том, что ты сделал это. — Слова вырвались из Веды, она больше не могла держать их в себе. — Больше я ничего не скажу на эту тему, но я бы все отдала, чтобы Макс был жив.

Я мог ей ответить, но промолчал. Еще одно преступление ничего не меняло в моей жизни. Так мне, во всяком случае, тогда казалось. Другое дело Веда. Мои слова могли ее погубить.

— Не будем говорить об этом. Выпьем кофе. Тебе стоит переодеться.

Ставя чайник на огонь, она сказала:

— Его будут искать?

— Вряд ли. Никто не знает, что он отправился сюда. Если его станут разыскивать, то скорее всего на побережье. К заявлению его матери серьезно не отнесутся. Он не Линдсей Бретт.

— Мы можем остаться здесь?

— Да.

Она вздрогнула.

— Я бы предпочла уехать отсюда. Мне чудится, будто он здесь.

— Понимаю. Я испытываю такое же чувство. Но мы должны остаться. Нам некуда ехать. Здесь мы в безопасности.

Когда мы допивали кофе, уже начинался рассвет. Я подумал о длинном дне, ждавшем нас. О тех тайных мыслях, которые мучили меня и Веду. Я вдруг осознал, что отныне все изменилось. Веда считала меня убийцей Макса; я знал, кто истинный преступник. Да, все стало другим. Женщины — забавные создания. На них нельзя полагаться. Любовь — вещь хрупкая. Если Веда разлюбит меня, моя жизнь окажется в ее руках. А вдруг это уже произошло? Меня охватила тревога. Мое положение существенно ухудшилось.

Следующие три дня все, что мы создали, рушилось на наших глазах. Начался этот процесс с мелочей. Мы вдруг обнаружили, что нам не о чем говорить; беседа текла с трудом, мы насиловали себя; наш образ жизни не давал тем для обсуждения. Подобных проблем не возникает у любящих людей. Мы говорили теперь о дожде, о том, достаточно ли у нас продуктов; я спрашивал, не подбросить ли дров в печь, просил заштопать мой носок. Веда не поднималась на мою койку, да я и не хотел этого. Эта сторона жизни перестала нас интересовать. К тому времени, когда я заканчивал топить печь, расположенную в проходной комнате, Веда успевала раздеться и лечь в свою постель. Я старался не смотреть на Веду, когда она снимала с себя свою одежду. Я догадывался о чувствах, которые она испытывала. Как-то я коснулся Веды, и она вздрогнула; больше я не дотрагивался до нее. Макс не оставлял нас ни на минуту. Нам не удавалось выбросить его из головы. Напряжение нарастало с каждым днем; казалось, для взрыва хватило бы одной искры. Но искры не было. Мы оба старались не допускать ее появления.

Ночью, задув свечу, я вспоминал, как Веда плыла по комнате с закрытыми глазами, как божественно она тогда выглядела. Веда лежала внизу; я знал — она тоже думала обо мне. Она, похоже, пыталась представить, как я крадусь с ножом к несчастному бедолаге, чьи руки были связаны. В конце концов, наверно, я стал казаться ей кровожадным чудовищем.

Вот о чем я размышлял, подкладывая дров в печь перед сном. Веда ушла в спальню; я слышал, как она раздевается. Я запер входную дверь, погасил лампу и выждал несколько минут, прежде чем отправиться в дальнюю комнату. Веда уже лежала на своей койке, повернувшись лицом к стене. Вот до чего мы дошли; ей было неприятно смотреть на меня.

— Спокойной ночи, — сказал я, поднимаясь на свою койку.

— Спокойной ночи.

Плохи мои дела, подумал я. Совершенно чужая Веда. Лицо мертвого Макса. Улыбающийся Горман. Кошмар наяву.

Не знаю, долго ли я спал. Внезапно я проснулся. После смерти Макса у меня нарушился сон; малейший шорох заставлял меня вскакивать с постели. Я услышал чьи-то шаги. В темноте ничего не было видно. Мое сердце забилось чаще; по спине пробежали мурашки. Слезая с кровати, я подумал о Максе; меня начало трясти. Снова шаги, чье-то дыхание. Я нажал кнопку фонаря.

Я едва не столкнулся с ней. Она стояла возле меня с закрытыми глазами. Черные волосы обрамляли спокойное сонное лицо Веды; им нельзя было не залюбоваться. Я шагнул в сторону. Сердце мое выпрыгивало из груди. В руке Веда держала нож. Она коснулась моей постели. Замахнувшись, Веда вонзила лезвие в одеяло, под которым минутой раньше лежал я.

— Теперь все будет хорошо, дорогой, — произнесла она, и уголки ее рта тронула еле заметная улыбка. — Ты обретешь покой.