Михаил Черненок - Последствия неустранимы

- Когда прекратятся издевательства надо мной?

- Здесь, Софья Георгиевна, вопросы задает следователь, - ответил Антон и показал на стул около следовательского стола. - Садитесь, пожалуйста.

Головчанская послушно села. Руки ее затряслись мелкой дрожью, а лицо покрылось нервными пятнами, как будто она с великим трудом сдерживала негодование. Сорвавшимся голосом сказала:

- Позовите прокурора.

Бирюков взглядом показал на Лимакина:

- Это следователь, здесь он командует.

- Мне необходимо видеть прокурора, сейчас же, - по-прежнему глядя Бирюкову в глаза, почти по слогам проговорила Головчанская.

Лимакин посмотрел на молчаливо застывшего у двери Голубева и коротко бросил:

- Пригласи Семена Трофимовича.

Минуты через две в кабинет грузно вошел районный прокурор Белоносов, и Антон заметил, как лицо Софьи Георгиевны мгновенно изменилось. Чуть не со слезами она торопливо заговорила:

- Семен Трофимович, вы меня знаете. Неужели я преступница? Что происходит? Почему творится беззаконие? Почему...

- Здравствуйте, Софья Георгиевна, - ровным, несколько даже флегматичным голосом перебил прокурор. - В чем, по-вашему, это "беззаконие" выражается?

- Здравствуйте... - осеклась Головчанская. - То есть как в чем?.. На каком основании меня из больницы как преступницу под конвоем сотрудника уголовного розыска привели сюда?..

Прокурор передвинул у стола стул и сел рядом со следователем.

- Сотрудник уголовного розыска не конвоир, - сказал он. - А пригласили вас сюда потому, что сейчас вам будет предъявлено очень серьезное обвинение...

Бледные губы Головчанской желчно скривились:

- Вы отдаете отчет своим словам?

- Да, я полностью в курсе дела. Скажите, Софья Георгиевна, куда и с какой целью вы отлучались из дома в ночь, когда скончался ваш муж?

- Никуда не отлучалась.

- Кто это может подтвердить?

- Домработница Евдокия Федоровна Демина. Она в ту ночь ночевала у меня.

Прокурор глянул на Голубева:

- Пригласи Демину.

Евдокия Федоровна явилась в кабинет с таким видом, словно шла на смертную казнь. Проведя необходимые при очной ставке формальности, прокурор спросил ее:

- Вы можете в присутствии Софьи Георгиевны повторить то, что рассказывали нам со следователем на допросе?

- Отчего же правду не повторить, - потупясь, ответила Демина. Едва только она начала сбивчивый рассказ, Головчанская побледнела как мел и громко крикнула:

- Ложь! Ложь!!!

Прокурор строго повернулся к ней:

- Спокойно. Вы свое скажете после.

- Это она отравила Сашу! Это у нее гранозан хранился! - опять закричала Головчанская.

Демина растерянно прижала к груди скрещенные руки:

- Голубушка, опомнись. Какой резон мне на старости лет грех на душу брать?

- Софья Георгиевна, вы сами себе противоречите, - укоризненно проговорил прокурор. - Каким образом Евдокия Федоровна могла отравить Александра Васильевича, если ночевала у вас?

- Утром она ко мне пришла! Промокшая...

Демина всплеснула руками:

- Голубушка, зачем с больной головы на здоровую валишь! Русланчик ведь может следователям сказать, что на мне ни единой ниточки мокрой не было, когда мы утром втроем завтракали. Да и ночью дитенок просыпался, на горшочек вставал. Спрашивал: "Где мама?" Я успокоила: "Спи, милок, спокойно. Мама ушла провожать папу, скоро придет". Выходит, пророческими мои слова оказались. Проводила ты, Сонечка, Александра Васильевича навсегда...

Прокурор болезненно провел ладонью по лицу. Посмотрев в растерянные глаза Софьи Георгиевны, тихо спросил:

- Неужели ребенка придется впутывать?..

Головчанская будто лишилась рассудка. Сгорбившись, она вдруг прижала ко лбу сжатые до побеления кулачки, зажмурилась и шепотом выдохнула:

- Ради бога... не надо...

- Будете говорить правду?

- Буду... Я никого не хотела отравлять...

Прокурор поднялся. Сказал Голубеву и Деминой:

- Идемте, товарищи. Здесь теперь и без нас разберутся с Софьей Георгиевной.

Допрос Головчанской продолжался больше трех часов. Тихим, бесцветным голосом, часто путаясь и повторяясь она подтвердила показания Огнянниковой о телефонном звонке и подброшенном на крыльцо ключе. Потом призналась, как подслушала под дверью дачи Тумановых смутный разговор мужа с какой-то женщиной. По голосу эту женщину так и не узнала, потому что та почти не говорила. После голос мужа удалился из кухни в комнату. Софья Георгиевна сунулась к окну, но, сообразив, что ее белую кофточку видно в темноте, мгновенно вспомнила: на даче у Деминой постоянно висит черный рабочий халат. Тотчас на память пришла совсем недавняя благодарность Евдокии Федоровны за гранозан, "чуток" которого Демина оставила на полке для будущей весны.

- В этот момент и возник у вас замысел преступления? - спросил Головчанскую следователь Лимакин.

- Не знаю, - тихо ответила Софья Георгиевна. - Я не отдавала отчета своим поступкам. Что-то ужасное, как... черное пламя помутило рассудок... Помню, хотела войти к Тумановым и швырнуть гранозан в глаза Сашиной любовнице, чтобы она ослепла...

- Но прежде, чем открыть дверь дачи, вы долго стояли на крыльце под карнизом, - сказал следователь.

- Вначале хотела уловить смысл разговора. Потом ждала, чтобы Саша заснул, иначе он скрутил бы мне руки.

- А разувались зачем?

- Чтобы неслышно войти.

- Вошли. Дальше что?

Головчанская вытерла смятым в комочек носовым платком красные от слез глаза:

- На кухонном столе приметила бутылку... По ее форме поняла коньячная... Я знала, что гранозан хорошо растворяется в спирте, но не предполагала, что доза окажется смертельной...

- Пробку на бутылке завернули, когда высыпали туда порошок? - уточняя достоверность показаний Головчанской, снова спросил Лимакин.

- Кажется, нет... В тот момент мне не до пробки стало... Я уверена была, что Сашина любовница, опохмелившись утром, или ослепнет, или до конца жизни станет инвалидкой...

- Почему любовница, а не ваш муж?

- Потому, что Саша никогда не опохмелялся, тем более утром. У него был железный закон - не опохмеляться. На этот раз, кажется, случилось что-то невероятное.

- Да, невероятное... - многозначительно сказал Лимакин и задал очередной вопрос: - От кого вы узнали о Наде Тумановой?

- Это уже на третий день после смерти Саши мне рассказала по телефону Огнянникова, и тут, по-моему, я стала сходить с ума...

Записав в протоколе еще около десятка уточняющих вопросов и ответов, Лимакин передал протокольные листы Головчанской. Софья Георгиевна подписала их, почти не читая. Следователь внимательно посмотрел каждую страницу, словно хотел убедиться, не вкралась ли какая ошибка, свернул листы трубочкой и хмуро пошел к прокурору, как понял Бирюков, за санкцией на арест.

В кабинете наступила гнетущая тишина, нарушаемая частыми всхлипами Софьи Георгиевны. Лимакин не возвращался долго. Видимо, прокурор, прежде чем дать санкцию, тщательно изучал протокол допроса.

- Меня арестуют? - не вытерпев длительного молчания, спросила Софья Георгиевна.

- Вероятно, - ответил Антон.

Головчанская умоляюще посмотрела на него покрасневшими от слез глазами:

- Помогите спасти Руслана. Можно что-либо сделать, чтобы мальчик не узнал этой грязи?

- Кто за ним сейчас присматривает?

- Моя сестра.

Бирюков задумался:

- Где она живет?

- В Томске. У нее прекрасный муж, порядочная семья...

- Постараюсь сегодня же уговорить ее как можно скорее забрать Руслана в Томск.

- Буду очень благодарна... - Софья Георгиевна скомканным платком вытерла глаза. - Скажите откровенно, что мне грозит?

- Лишение свободы от трех до десяти лет.

- Ужас... А точнее?..

- Точнее решит суд.

- Господи!.. Что ж я, дура, наделала...

Как и предполагал Бирюков, Лимакин вернулся от прокурора с санкционированным постановлением на арест. Чтобы не вести Головчанскую по райцентру до изолятора, ее отправили на прокурорской машине.

За приоткрытым окном кабинета догорал полыхающий разноцветьем осенних красок светлый сентябрьский день. В безоблачном синем небе, готовясь к отлету на юг, с неумолкаемым гомоном стремительно кружились черные стаи скворцов.

Лимакин невесело посмотрел на Бирюкова, подошел к столу и устало сел. Хмуро перебирая протокольные листы, тяжело вздохнул:

- Страшно подумать, сколько неустранимых последствий накрутилось вокруг одного непорядочного человека...

Бирюков промолчал.