Эдуард Тополь - Упреждение

«Морфей энд Браузер» – так я назвал бы наше седьмое мужское отделение, если бы мне пришлось повесить на его двери красивую табличку…

Тут, словно подтверждая мои «теплые» воспоминания о методе доктора Браузера, дверь нашей залы распахнулась, и два санитара вкатили койку-телегу с очередным спящим новичком. Такой метод доставки пациентов в отделение у нас применяют к буйным – им Стелла Ажановна вкалывает уже не лошадиную, а слоновью дозу чего-то новейшего, и будь ты даже Прометей, Самсон или Лаокоон, ты вырубишься на сутки. Санитары подкатили телегу к свободной койке и за руки-ноги одним броском скинули на нее новичка. Когда его рыжая голова упала на подушку, я увидел, что это мой бывший коллега по СИЗО № 64 Борис Гольдман. То есть прав оказался Акимов – куда дешевле закрыть человека в психушке, чем судиться с ним за миллион…

Понятно, что на шум брошенного в койку тела Гольдмана разом приоткрылись одеяла психов, дремавших или делавших вид, что дремлют. В том числе моего соседа Макса N. – профессора психологии одного из московских университетов, широко известного в своих профессиональных кругах. Зорким и совершенно здравомыслящим взглядом он в долю секунды ухватил всю картину появления нового психа и тут же снова укрылся одеялом – так ящерица или змейка острым язычком выстреливает из пасти и мгновенно прячет его обратно. Я уже знал его историю – однажды в туалете, когда мы сидели лицом к лицу, я опознал в нем не психа и спросил в упор: «Почему вам ничего не колют?» Он побегал глазами по сторонам в поисках видеокамер, не обнаружил их, но на всякий случай шепотом сказал: «Я тоже вижу, что вы не псих. Извините, что я вас не читал, но знаю, что вы писатель. А тут поговорить совершенно не с кем, поэтому я вам откроюсь…» И рассказал, как попал сюда. Несколько лет назад он потряс научно-психологическую общественность своей революционной «Общей теорией жалоб». По этой теории, все наше поведение обусловлено нашими «Ж-П» (жалобами прямыми) и «Ж-К» (жалобами косвенными). При этом «Ж-П» – это жалобы на конкретные обстоятельства, мешающие достижению наших целей, а «Ж-К» – жалобы на правительство, климат, эпоху, наследственность, социальный строй и соседей по дому или даче. Защитив этой теорией докторскую и получив профессуру в крупном московском университете, N. стал внедрять свой метод психоанализа самым радикальным способом – ставил «неуды» всем студентам, которые оспаривали непогрешимость его теории цитатами из сброшенных им с пьедестала Зигмунда Фрейда, Владимира Леви, Абраама Маслоу, Бориса Ананьева или Эрнста Вебера. Но студенты – народ озорной, один из них опубликовал во всех социальных сетях – Фейсбуке, ВКонтакте, Твиттере и т. п. – совершенно другую, издевательски-матерную расшифровку терминов «Ж-П» и «Ж-К», и эта расшифровка вместе с кличкой Макс Жо-Пэ Фрейд так прилепились к N., что он, рассвирепев, вычислил автора этой публикации и добился его исключения из университета. Оно бы и ничего – ну, что может сделать профессору исключенный студент? Но на беду моего соседа, этот мерзавец оказался любимым племянником крупного вора в законе, который поклялся рассчитаться с профессором. А от воров в законе не прикроешься ни профессорским званием, ни связями с высокими чиновниками. Вот и пришлось Максу N. попросить убежища у своего бывшего однокурсника Мирона Браузера и закосить психа в нашу лечебницу с одной-единственной привилегией – никаких уколов…

Оглушительный трезвон прервал мои размышления. Обед? По моим ощущениям, что-то рановато. Но психи на койках зашевелились, медленно поднимаясь в своих бледно-зеленых, успокоительного цвета пижамах и суя ноги в тапочки. Мы с профессором тоже поднялись. Прием пищи, как я уже сказал, обязателен. Лотошники прекратили игру в лото и первыми пошли к двери в коридор. Остальные – и я в том числе – двинулись за ними, соблюдая полную тишину. В коридоре вдоль стен стояли санитары, мы прошли меж ними, не отрывая глаз от пола. Те, кто осмелится взглянуть санитару в глаза, отошли, ясное дело, от психотропных лекарств, их немедленно выводят из строя и тащат в ординаторскую.

В столовой четыре длинных дубовых стола со скамьями по обе стороны и четыре окна раздачи пищи. Но, как ни странно, эти окна еще закрыты. Это возбудило психов – зачем нас сюда привели раньше времени? Впрочем, все тут же и объяснилось: на противоположной от окон раздачи стене включился телеэкран, висевший под потолком на кронштейне, на нем возник Георгиевский зал Кремля, а в двери нашей столовой появился сам доктор Браузер.

– Садитесь! Все сели по своим местам! – объявил он. – Тихо! Сейчас президент Путин выступит с обращением к Федеральному собранию. Полная тишина!

Я вспомнил портрет Путина в кабинете Браузера и то, что у Браузера мать кореянка. Судя по тому, зачем нас, психов, привели сейчас в столовую, она наверняка из Северной Кореи.

Мы сели на свои места за дубовыми столами и повернулись лицами к экрану. На нем распахнулись высокие и расписанные золотом двери Георгиевского зала, и закадровый голос диктора торжественно объявил:

– Дамы и господа! Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин!

Все сидевшие в столовой тут же встали, полагая, наверное, что президент войдет сейчас прямо к нам. Но тут, слава богу, экран показал общий план Георгиевского зала – там девятьсот с лишним руководителей страны тоже встали и зааплодировали.

Президент вошел в Георгиевский зал, подошел к трибуне, стал на фоне двух огромных флагов России, жестом попросил сесть всех стоявших в зале.

Вместе с ними уселись и мы.

Президент кашлянул в кулак и сказал:

«Уважаемые члены Совета Федерации, депутаты Государственной думы, граждане России! Сегодняшнее послание будет соответствовать времени и условиям, в которых мы живем…»

Я посмотрел на доктора Браузера, но по его гладкому лицу было невозможно определить, понял ли он, насколько далеко зашел в своем рвении показать выступление президента в условиях, в которых мы тут живем. Скорей всего, нет…

«Но прежде всего хочу поблагодарить вас за поддержку…» – сказал президент собравшимся в Георгиевском зале.

Впрочем, всё обращение я тут цитировать не буду, скажу лишь, что мы слушали его с большим интересом и аплодировали вместе с членами Совета Федерации. А когда президент закончил и зазвучал Гимн России, мы встали одновременно с ними.

Тут открылись четыре окна раздачи пищи, и под строгим взглядом доктора Браузера и находившихся рядом с ним санитаров мы встали в четыре очереди к этим окнам. Потом, убедившись, что всё тут вошло в привычную колею, Браузер ушел. А я, получив на свой пластиковый поднос две пластиковые миски с чечевичным супом, котлетой и картофельным пюре плюс пластиковый стакан с грушевым компотом, занял свое место за вторым столом. Поскольку в столовой все бодрствуют, здесь можно негромко разговаривать с соседями. Владимир Ильич Ленин, сев напротив меня и старательно картавя, спросил у психа-«лимоновца», сидевшего слева от него:

– Ну, что вы, анаг’систы, скажете на это выступление?

– Мы не анархисты, – ответил «лимоновец». – Мы национал-большевики.

– Замечательно! – Ленин-Акопян подул на ложку с чечевичным супом. – Тем не менее говог’ите!

– В принципе мы одобряем его политику, – сказал вдруг «лимоновец». – Но есть один момент. Вы видели, кто сидел в Георгиевском зале?

– Кто?

– Одни старики! Я специально считал тех, кто моложе шестидесяти. Десять человек – Валуев, Железняк, Дворкович, Медведев, Набиуллина, Голикова и еще два-три. Всё! И с этими стариками он собирается поднимать страну?

Честно говоря, я тоже обратил на это внимание. И кстати, не только я. Был в выступлении президента момент, когда он, оторвавшись от текста своей речи, стал рассказывать об эксперименте с тремя разновозрастными командами, которым были даны задания одинаковой сложности. И вот, начав этот рассказ, президент посмотрел в зал и… запнулся. Мне показалось – увидел, кому он собирается рассказать о том, что лучше всех с этими сложными техническими заданиями справились четырнадцати-семнадцатилетние подростки! Но, сказав «а», нужно говорить «б», и президенту пришлось досказать про этот эксперимент при полном молчании Георгиевского зала, который на все предыдущие важные места в его речи реагировал аплодисментами, но когда речь пошла об эффективности молодежи (кому, как они поняли, пора уступать места в правительстве и в этом зале), все промолчали.

– А вы? – требовательно обратился Ленин-Акопян к соседу справа. – Вы что скажете?

Справа от него сидел художник-«яблочник», требовавший от американской компании «Apple» миллион айфонов для всех членов российской партии «Яблоко».

– А вы знаете программу Явлинского «Земля-дома-дороги»? – спросил «яблочник». – Если бы она была принята в две тысячи девятом году…