Марина Серова - Волшебные чары

– Я краем уха слышала, что ты жил с вдовой некоего криминального авторитета, постарше тебя, – вставила я.

– Да, – без всякого выражения подтвердил он. – Но разница в возрасте у нас была не такой уж большой. Любаша была нормальной бабой, очень любила меня. Хотя… Может быть, ей просто было лестно, что у нее – такой мужчина, было чем перед подругами похвалиться – я ведь тогда очень красивым был. Мы с ней хорошо ладили. А потом… Встретил я Галю и влюбился, как сопляк. Ну, а ей льстило, что я за ней на машине приезжал, подарки дорогие делал и все прочее. Только вдобавок к Галине получил я еще и Лариску, которая, как клещ, к нам прицепилась. Я еще тогда Гальке говорил, чтобы она гнала ее, добра от Ларки не будет, а она все смеялась. В общем, стали мы с Галей встречаться – у меня от бабушки квартира однокомнатная осталась, я там раньше жил. Родители мои развелись, когда я еще мальчишкой был, разъехались в разные стороны, а меня бабушке «подбросили». Впрочем, это неважно… Только Галька как-то легко к нашей связи относилась. Конечно, долго втайне наши встречи оставаться не могли и…

– Насколько мне известно, тебя не только избили, но еще и ноги сломали? – спросила я.

– Было! – подтвердил он. – Вот тут-то я удивился – когда меня из больницы выписали, Галька ко мне переехала и выходила меня. Вот с тех пор и стали мы с ней вместе жить, но я так и не уговорил ее зарегистрировать брак. Выступать мне уже трудно было, да и прикрыли наш клуб вскорости. Остался я без работы, и Галька одна весь воз тянула, хотя я не раз слышал, как Лариска накручивала ее, чтобы она меня, инвалида-нахлебника, бросила. Галя и уколы мне делала, и капельница ставила, и массаж… в общем, крутилась. Потом «Чертову мельницу» открыли, и меня пригласили туда управляющим, потому что я эту работу досконально знаю. Деньги пошли неплохие, и я предложил Гальке ее каторжную работу бросить. А она – ни в какую, говорила, что дома она скиснет. Хорошо хоть, калымить ей больше не надо было.

– А Лариса? – спросила я.

– А Лариса к тому времени уже институт закончила и врачом стала, но постоянно к нам шлялась. Надоела хуже горькой редьки! Шуганул бы я ее, но Галька не позволяла – это, мол, единственная подруга. А потом Лариска Гале работу устроила: сиделкой у одной больной богатой старухи, пациентки своей. Их там трое медсестер работало, сутки через двое. Как я ни отговаривал Галину, но она все равно пошла к ней работать – уж больно деньги были хорошие. Это мать Гурьянова была. Болячек у нее на Большую медицинскую энциклопедию хватало, да еще и крышу снесло – на любви к сыну она просто помешалась. Ну, где это видано, чтобы взрослый мужик каждый вечер перед матерью отчитывался – как он день провел, с кем встречался, с кем и о чем разговаривал? Она по сто раз на дню ему звонила, без всякого повода, просто, чтобы голос его услышать или попросить, чтобы он осторожен был, потому что на улице гололед или сосульки, или жарко, или холодно, чтобы он поесть не забыл и лекарство принять. Она его просто задушила своей любовью, жениться никогда так и не позволила, да и он любил ее без памяти и ни в чем ослушаться не мог. Три года Галина на этой каторге отпахала. Приходила после суток дежурства и замертво падала – эта старуха из нее все соки выпила! Ну, умерла она в конце концов. Хоть и плохо так говорить, но я обрадовался – наконец-то Галя к нормальной жизни вернется. Только недолго я радовался. Собрала она вскорости вещички и сказала мне, что к Гурьянову уходит, что надоела ей наша нищета, наша халупа однокомнатная и все такое прочее. Что хочет она нормальной жизни: отдыхать за границей, на дорогих машинах ездить и бриллианты носить. Посмотрел я ей в глаза, понял, что уговаривать, унижаться и что-то объяснять – бесполезно, и сам перед ней дверь открыл – лети, мол!

– История знакомая, – заметила я.

– Паршиво мне было. Так паршиво, что хоть волком вой, – продолжал Доронин. – Ничего! Переболел, перемучился и стал жить дальше. Я потом специально съездил посмотреть, что этот Гурьянов из себя представляет. Оказалось, что он маленький, толстый, лысый и с носовым платком не расстается, все пот им вытирает. Тут-то я и понял, что никакой любви там нет! Меня Галя не любила, жила со мной, потому что ей было так удобно, но и его не любит. Вот тогда-то мне и полегчало окончательно. А через полгода Галина ко мне в клуб приехала. Разодетая в пух и прах вся, в бриллиантах, как и мечтала когда-то, да вот только в глазах у нее – тоска смертная. Ну, поздравил я ее с обретением долгожданного благополучия и материального достатка, а она – в рев! Плачет, словами захлебывается и все никак остановиться не может – видно, накипело давно, а душу излить не перед кем.

– А Лариса? – удивилась я.

– Как я понял, Гурьянов послал эту приживалку куда подальше и запретил Гальке ее в свой дом приводить. Ну, Галина его ослушаться не посмела, но все равно время от времени с Ларой встречалась, вещи, те, что из моды вышли, ей отдавала и все такое прочее.

– А Ларису от злобы и зависти трясло и ненавидела она свою подруженьку пуще прежнего, – покачала головой я.

– Точно, тем более что Лариска почему-то опять в медсестры попала, – подтвердил он.

– Почему? – удивилась я.

– Не знаю, не спрашивал – неинтересно мне это было, – поморщился он.

– Так, а почему Галина так недовольна была в этой новой богатой жизни? – поинтересовалась я.

– Гурьяновым, – кратко ответил он. – Он – и слюнявый, и потный, и вонючий. Ее при одном его виде трясет, а ведь ей с ним не только в одной постели спать приходится, но и трахаться, а ее во время этого процесса рвать тянет.

– Пошел в попы – служи панихиды, – заметила я.

– А официально регистрироваться он отказывается, потому что мать перед смертью клятву с него взяла, что не женится он никогда, – продолжил Доронин. – Жалко мне ее стало – я же ее любил! Ну, и предложил ко мне вернуться, а она отказалась, сказала, что уже привыкла деньги не считать и прислуге указывать, что надо сделать. И до того мне обидно стало, что послал я ее по всем известным адресам и из клуба вытолкал.

– Но она снова приехала, – сказала я.

– Приехала, – с горечью сказал Доронин. – Плакала, прощения просила… Ну, в общем, снова у нас закрутилось. Только в квартиру мою она больше ни ногой – соседи увидят, а вот в клуб – приезжала. Да ей не столько секс нужен был, сколько покой. Сядет с ногами на диван у меня в кабинете, свернется клубочком и думает о чем-то своем или журналы листает. А потом начала с собой Лариску таскать, правда, нечасто – тут уж я объяснил ей, что мне эту рожу видеть противно.

– И долго это тянулось? – спросила я.

– Долго, – кивнул он. – Только заметил я, что с Галькой что-то неладное начало твориться. То она веселая, то грустная, то смеется – до слез, то плачет. Думал, нервы у нее расшатались окончательно, а оказалось…

– Наркота! – уверенно сказала я.

– Да, на кокс она подсела, – подтвердил Степан.

– Кто же ей кокаин поставлял? – спросила я.

– Лариска, кто же еще?! Та еще сволочь! – с ненавистью сказал он. – Я у Гальки кокаин и отбирал, и выбрасывал, а она только смеялась и говорила, что Лариска ей еще достанет.

– Давай ближе к делу, – предложила я. – А то мне о страданиях Галины слушать уже надоело. С чего же она вздумала на Наталью Васильевну охоту открыть?

– Где-то с месяц тому назад это было, или около того, – сказал Степан. – Галька наш клуб сняла, чтобы девичник по какому-то поводу устроить. Пришли эти бабы расфуфыренные, уселись, едят, пьют, смеются, а потом мальчики вышли и начали работать. Тут одна женщина резко из-за стола встала и на выход пошла. Ее задержать попытались, но она все равно ушла.

– Это была Журавлева? – практически уверенная в ответе, спросила я.

– Да! – кивнул он. – Ну, отгуляли они, разъехались, а Галина с Лариской ко мне в кабинет пришли. Галька уже хорошо под кайфом была, и понесло ее по кочкам. Крыла она Журавлеву самыми последними словами – что ее, мол, уже тошнит от безумной любви Натальи к своему мужу. А на самом деле при такой роже она просто вынуждена мужу верность хранить, потому что на нее никто и не взглянет, а вот обрати на нее внимание какой-нибудь молодой мужик, так она тут же ноги и раздвинет. Галина все кричала: «Ну чем я хуже ее?! Она такая же дворняжка, как и я! Только ей все позволено, а мне – нет!» Как я понял, Гальку особенно бесило то, что не пускали ее в какой-то там «женсовет», не принимали за свою, а ей туда почему-то страшно попасть хотелось. Она объясняла, что это такой избранный круг, и, попади она туда, можно считать, что жизнь удалась, потому что там такие возможности, такие возможности! Галька не раз об этом говорила, но в тот вечер она как-то особенно разошлась. Я-то отмалчивался – пусть поистерит, а вот Лариска ей возражать начала, говорила, что Наталья никогда мужу не изменит, хоть какого угодно раскрасавца ей на блюде преподнеси, что она – вся из себя такая правильная-расправильная, женщина, мол, очень порядочная. Тут Галька вскинулась и ну на Лариску орать: «Эта порядочная женщина тебе всю жизнь сломала, ты из-за нее снова в медсестрах очутилась, а теперь ее защищаешь?!» Ну, и все в таком духе.