Галина Романова - Дожить до утра

— Чего ищем? — все еще шепотом поинтересовалась Ксюша, тоже опускаясь на землю и начиная шарить вокруг себя.

— Здесь, наверное, есть подвал. Ищи ручку… Ну или я не знаю, кольцо какое-нибудь. Как-то ведь они открывают крышку…

Кольцо действительно нашлось в увядшей траве. И крышку подвала им удалось нащупать, но, чтобы открыть ее, пришлось основательно попотеть. В ход пошло все: и приклад автомата, и острые камни, которые Ксении удалось найти там же в кустах: и даже обрывок какой-то веревки попытались они использовать, вдев его в кольцо. Но ничего не получалось.

— Здесь лом нужен, — обессиленно упала Ксюша на землю. — А так нам не открыть. Иди поищи в доме. Хотя он заперт наверняка. Ну пошарь ты где-нибудь, господи ты боже мой!

— Ага, — кивнул Димка, тяжело дыша от бесплодных попыток. — Я сейчас… Ты только никуда не уходи!

— Куда же я теперь! — горько усмехнулась она, положив ладони на землю, словно силясь услышать стук николаевского сердца. — Я теперь с этого места никуда не сдвинусь, пока не увижу его живого… или мертвого.

— Я сейчас… — Димка рванул бегом к дому и через несколько минут вернулся с маленькой фомкой в руках. — Вот нашел! Сейчас мы быстренько его откроем…

Пусть не так, конечно, быстренько, как ему предполагалось, но тайник все же удалось вскрыть. Крышка, которая была чуть больше сиденья обычной табуретки и которую кто-то ловко укрыл, выложив дерном, поднялась легко и без ожидаемого скрипа.

Ксюша наклонилась над черным зевом подполья и дребезжащим голоском окликнула:

— Ро-ома… — Никто ей не ответил. Тогда она упала на колени, уперлась руками о самый край подвала и уже громче позвала: — Николаев! Ты здесь или нет?! Отвечай же наконец!!!

Внизу какое-то время было тихо. Она склонилась еще ниже, не переставая звать его по имени. И вот в тот самый момент, когда ее обостренный донельзя слух уловил внизу какое-то движение, сзади ее тихонько подтолкнули, и Ксения кубарем полетела в черную бездну…

Мягкое поглаживание по щеке заставило ее открыть глаза.

Темнота… Господи ты боже! Опять та же жуткая вязкая темнота. Никаких тебе звуков. Полное отсутствие каких-либо ощущений. Лишь этот мрак, который, кажется, обнимает тебя со всех сторон, баюкает и напрочь лишает воли.

Все это уже было! Было! Когда она и голоса вокруг слышала, и прикосновения ощущала, но не могла сбросить с себя эту черную бесформенную массу, поглотившую ее и лишавшую способности двигаться.

Вот и сейчас кто-то гладит ее по щеке, нежно зовет по имени, а у нее нет сил разомкнуть губы. Чей-же это голос? Господи! Она могла поклясться, что когда-то уже слышала его. Но когда?..

— Ксюшенька, девочка моя… — лопотал перепуганный Николаев, сам еле передвигающийся в этой кромешной непроглядности. — Скажи хотя бы слово! С тобой все в порядке?! Ну не молчи!..

Легко ему говорить — скажи! Ей хотелось фыркнуть в пустоту. Отбрить этого ласкового незнакомца. Хотя какой же он незнакомец, раз называет ее по имени. Так… Имя она свое помнит. Это уже хорошо. Но вот дальше…

— Ты не ушиблась?

Ну не идиот ли? Она летела головой вперед, пока ею же и не протаранила что-то твердое и не отключилась неизвестно насколько, а он — не ушиблась!

Все! Слава тебе, господи! Вспомнила!

— Ме-ент! — еле слышно прохрипела она, пытаясь поймать его руку, ощупывающую ее лицо. — Это ты?..

— Наконец-то!

Ей показалось или он действительно всхлипнул? Не-ет. Такие железные парни не могут плакать. Им по уставу не положено. Вот ей можно. Она женщина. Ей и страшно, и больно, и к тому же безнадега стальной рукой сжала горло. Хорошо хоть, что все мироощущения к ней вернулись вместе с памятью. А то ведь вообще ничего: ни боли, ни страха. Сейчас зато полный комплект…

— Рома, — Ксюша все-таки заревела. — Мне страшно…

— Ну что ты, дурочка. — Во мраке, окутывающем их, что-то загромыхало, и через мгновение Николаев прижался к ней всем телом. — А так? Так не страшно?

— Почти нет, — тихо выдохнула она и принялась ощупывать его лицо ожившими вдруг руками. — Ты весь в крови! Эта корка на лице — это ведь кровь? Я не ошибаюсь?

— Наверное… Как ты нашла меня?

— История, глупее которой вряд ли придумаешь, — хмыкнула Ксюша, прижимаясь щекой к его груди.

— О-о-о, у нас есть время, так что рассказывай, — слегка пошлепал он ее чуть ниже поясницы.

— А еще у нас ни на что нет времени?

Что еще можно ожидать от женщины, постоянно подвергающейся травмированию черепа? Любой другой, нормальный человек стал бы искать выход из этой тупиковой ситуации, а не прижимать к себе израненного героя и не целовать его с бешеной страстью изголодавшейся самки.

Больная! Больная на всю голову! Ксюша изо всех сил пыталась взять себя в руки. Но они, эти самые руки, как раз и отказывались слушаться, срывая с опешившего Романа одежду.

«Остановись, идиотка! — мысленно приказывала она себе и тут же ловила губами его губы. — О-о-о! Как он сладок!»

Какие, к черту, доводы рассудка, когда все чувства плавятся в этом сатанинском любовном огне? Что прикажешь обезумевшему телу, жаждущему освобождения?

Они любили друг друга с безысходностью обреченных. Слова, которые они наперебой сыпали друг другу жарким шепотом, не подвергались на сей раз обычной мыслительной цензуре. Они выливались из самого сердца, и их поток невозможно было остановить.

— Ты правда любишь меня? — стонала она в его сильных руках. — Правда?!

— Да, да, я очень люблю тебя! Хотя ты самая сумасшедшая стерва на свете! Иногда задушить тебя хочется! Но, наверное, от этого ты мне так и дорога!..

Никогда еще Ксюша не была так близка к безумству. За три шага до смерти, чье дыхание она однажды уже ощущала на своем лице, в запертом душном подземелье, ставшем им обоим тюрьмой, с ноющим от каждого движения телом она была счастлива!

Она плакала и смеялась. Обнимала и целовала его. Но что самое главное — она ему верила! Неизвестно, как для кого, а для нее это было главным.

Чуть позднее, уложив ему голову на грудь, совсем не замечая, что под ними лишь притоптанная до тока земля, она тихонько рассмеялась.

— Чего тебя так развеселило?

— Ты знаешь, а мы ведь друг друга стоим…

— То есть?

— Заниматься любовью в подобных обстоятельствах… В таком месте… — Она покачала головой. — Это, по-моему, удел сумасшедших. Со мной-то все понятно…

— То есть? — вторично поинтересовался он.

— Тяжелое ранение в голову. Затем падение опять же вниз головой. Кстати, здесь довольно глубоко. Метра два, я думаю, будет. — Она приподнялась на локте и тут же захныкала от боли в ключице. — Кости все поломаны, наверное. Так вот, возвращаясь к начатой теме: я-то на всю голову больная, но ты-то. Милиционер! Уже, можно сказать, преклонных лет — и вытворять такое!..

— Ну… Что я могу сказать вам по этому поводу, гражданочка? — Николаев потер подбородок, произведя в темноте жуткий скрежещущий звук отросшей щетины. — Так ведь и моей голове досталось. Уж не знаю, что там было: стульчик или еще какой предмет, но на череп он был опущен с полным знанием дела. К тому же психика немного нарушена после общения с одной подозреваемой. И, к слову сказать, основательно нарушена!..

С психикой у них, видимо, у обоих было не совсем в порядке, потому как, помолчав минуты три, они принялись хохотать…

Морщась, охая беспрестанно, дурашливо шлепая друг друга, они все никак не могли остановиться.

— Интересно, что сказал бы Виктор, увидев нас здесь? — сквозь смех еле выдавила Ксюша.

— Он бы подумал, что его полку прибыло! — ответил Роман, чем вызвал новый приступ смеха.

Но Виктор и не подумал разделять их чувств, открыв люк и нависнув над лазом. Стоило ему увидеть внизу голые Ксюшины колени и мужскую руку, по-хозяйски лежащую на них с правом собственницы, как ревность замутила его взор, и он, обычно сдержанный и вежливый до остервенения, прорычал:

— А ну-ка давай сюда этих голубков! Ишь, мать их, разлеглись! Это все ты, шлюха! Ты! В любом месте для себя притон отыщешь!

Виктор брызгал слюной, наблюдая, как она нарочито медленно надевает на себя разбросанные повсюду детали туалета.

— Попрошу без оскорблений! — высокомерно подняла она бровь. — Веди себя прилично. Здесь все-таки дамы и работники органов. Приличные же все люди. Я не понимаю!..

Был у нее такой бзик, был. Стоило только опасности начать наступать ей на пятки, как в голову ей ударял шальной хмель ухарского безрассудства из серии: а, будь, что будет, и так далее… В такие моменты ей хотелось зубоскалить, невзирая на то что легко могла по этим самым зубам и получить. Строить из себя дурочку или, наоборот, королеву, в роль которой она сейчас так ненавязчиво влезла. Но еще больше ей нравилось злить своего оппонента.