Константин Кислов - Путь на Олений ложок

— Ну, а сейчас кто-нибудь живет здесь?

— Лисицы да волки… Кто еще будет тут жить? Золота в земле нет — и работы нет, а человек — он живет ближе к работе, ближе к делу.

— Ну и дурак он, этот человек, — незлобно проговорил Стриж. — Умные люди приживаются там, где бабки водятся, деньжонки, значит.

— Да ведь это как сказать, — возразил штейгер, — без работы и денег нет, а мы с измалетства привыкли их зарабливать…

— Уметь жить надо, старина. А работа — дело нехитрое…

Вепринцев спрыгнул с повозки и широко зашагал рядом. После вчерашнего дождя он переоделся. На нем теперь была серая короткая куртка с застежкой «молния», черные с синим кантом брюки заправлены в сапоги, на голове — форменная фуражка с киркой и лопатой на околыше — настоящий геолог, каких много встречается в этих краях в летнюю пору.

— Вы, кажется, сказали, что это был богатейший рудник? — глядя на штейгера, спросил он.

— Еще бы! Я сам вел здесь горные работы, — с гордостью ответил штейгер. — Много положил сил и труда, а на кого?

— Черт возьми, очень интересно! — весело воскликнул Вепринцев, убыстряя шаг. — Я думаю, мы остановимся здесь и хорошенько посмотрим эту старую ямку. А?

— Ну что же… Как вам угодно, — покорно ответит штейгер, вопросительно поглядев на других спутников, — Слышь, дядя Оспан? Остановиться товарищи геологи желание поимели.

— А-а… Это можно, — отозвался Оспан, — это как раз подходящее… И коней бы подкормить не мешало.

Вепринцеву никогда раньше не доводилось впускаться в шахты, поэтому, когда они подошли к ветхой полуразрушенной клети и он заглянул вниз, сердце его защемило от страха. «Какая-то вонючая яма», — подумал он, глядя на гнилой, в белых пятнах плесени, сруб.

Шахта и на самом деле казалась страшной, это была скорее не шахта, а глубокий, невесть когда заброшенный колодец, в который в большой деревянной бадье примитивным воротком спускали рабочих на целый день, как каторжников.

— Как все постарело!.. — грустно вздохнул штейгер и с благоговением снял фуражку, будто стоял перед дорогой могилой. — А ведь какое хозяйство когда-то было, эх-ма…

Спускались они медленно, боязливо, по одному. Тагильцев не пошел с ними, — он что-то жаловался на ногу, — не полез в шахту и Оспан. Они ушли к берегу, где была разбита палатка и пущены пастись кони. Зато Илюша спустился с большой охотой.

Когда Вепринцев оказался в темной, глубокой выработке, ему стало вдруг жутко. Здесь было холодно, но душно. Из темных закоулков несло могильным смрадом и гарью. Отовсюду сочилась вода: с потолка, со стен; под ногами хлюпала студеная грязь.

— Сюда только самых больших грешников на пожизненное поселение сажать, — зябко ежился Стриж, поглядывая на крошечный кусочек неба над клетью.

— Да ведь и кто сюда шел-то по доброй воле? — рассудительно заговорил Гурий. — Мало было охотников. Кто тут работал? Беглые люди, каторжники. От большой нужды шел сюда народ, вот что…

Штейгер привычно продвигался по темному холодному коридору, освещая путь дымным смолистым факелом. Такие же дымные светильники несли Вепринцев, Илюша и Стриж.

— Вот она, восточная штольня, — пояснял штейгер, помахивая огнем. — Какая громадная жилища была здесь! Всю выдрали, как есть всю…

Крепи во многих местах подгнили и рухнули, то и дело по шахте прокатывался гул падающей породы; где-то слышалось журчание воды. Вепринцев понимал, что здесь на каждом шагу таится какая-нибудь коварная неожиданность, но он не мог отказаться от спуска в шахту, коль сам так легкомысленно внес это предложение. Да он, пожалуй, и не мог иначе поступить: ведь они же геологи, поисковики, едут в тайгу для того, чтобы обследовать старые месторождения золота, на которых давно прекращены работы. Он старался не отстать и, вобрав шею в плечи, неуверенно шагал за штейгером. Гурий вдруг остановился, прислонился к сырой холодной стене и, подняв над головой факел, посмотрел на светлую прожилку в черной, как уголь, породе.

— Что вы так смотрите? — обеспокоенно спросил Вепринцев.

— Гляжу на жилу… Вот она, видите? Это кварц. Не все выдрали, немного осталось.

Штейгер вытащил из-за пояса небольшой шахтерский молоток и, опустившись на колени, стал отбивать им породу. Из-под молотка полетели жесткие колючие брызги вперемежку с искрами. Гурий вырубил довольно крупный кусок белого как сахар кварца и стал близоруко разглядывать его. В глазах штейгера что-то засветилось, ожило, жесткие прокуренные усы его сосредоточенно ощетинились.

— Вот оно! — воскликнул он радостно. — Блестит!

Его обступили. Вепринцев наклонился над камнем, который дал ему Гурий.

— Ничего не вижу.

— Как же? Видимое золото! Вот оно как ярко поблескивает… такие мелкие зернышки.

— Конечно, что-то блестит, — подтвердил Стриж. — Ты прав, старина. Но, может быть, это не золото. Мало ли что блестит на свете.

— Ну да, золото, — вступил в разговор Илюша. — Вкрапленное золото, так оно и называется.

Вепринцев недовольно покосился на парня, неопределенно пожал плечами и возвратил штейгеру кусок золотоносной руды.

Гурий опять потащил их куда-то в кромешную тьму, в затхлую сырость подземелья. Вепринцев ступил на что-то твердое и скользкое, ноги его разъехались, и он грузно упал, огласив тьму длинным ругательством.

— Осторожно! Это наледь, от зимы осталась, — с опозданием предупредил штейгер.

Илюша и Стриж помогли подняться Вепринцеву. Он охал и клял все на свете.

— Куда мы идем, старик? — спросил он с раздражением.

— Я знаю, куда идти надо, — ободрил Гурий. — Со мной не пропадете, без факела всю шахту обойду и не заплутаюсь.

— Этот старый дурак, кажется, совсем взбесился, — ворчал Вепринцев, тяжело шагая позади Илюши.

Но Гурий будто не слышал ворчанья своих спутников, он бежал вперед.

— Вот она, яма-то, вот… — задыхаясь крикнул он и, сделав еще несколько шагов, устало присел на камень.

— Что за яма?

Штейгер обтер рукавом куртки лицо, покрытое копотью и брызгами грязи, тяжело передохнул.

— Золото здесь было.

— Золото?

— Да-а, в эту яму Дурасов двенадцать пудиков закопал, и никто ни сном ни духом не ведал, а вот как пришли к нам партизаны в девятнадцатом, разыскали и выкопали, разузнали как-то…

— В девятнадцатом году партизаны выкопали? — с заметным испугом в голосе переспросил Вепринцев.

— Выкопали. И все золотишко попало Щетинкину… А в общем государству досталось, не то чтобы какому-то хищнику; вот так-то оно и случается на белом свете, — закончил штейгер.

Вепринцев наклонился над ямой, выбитой в пласте мягкой породы, пошарил руками. Это было небольшое углубление в стене штольни, рядом лежали черные глыбы породы и кучка зернистого песка.

— Тут оно и было? — глухо спросил он.

— Было когда-то. Говорят, в кожаных сумках лежало, песочком вот этим было присыпано, а сверху породой завалено.

Вепринцев забрался в яму и ощупал стены, дно, камни, лежавшие возле ямы, освещая их факелом. Заметно было, как дрожали его руки, прикасаясь к шершавой поверхности камней. Затем он воткнул в щель факел, взял пригоршню песка со дна ямы и долго пересыпал его, жадно вглядываясь в тонкую серую струю. Лицо его было растерянно и серо, как этот песок.

Вепринцев почувствовал, как отвратительное горькое сомнение проникало в душу. Он готов был выскочить из этой ямы, наплевать всем в лицо, избить до полусмерти старика-штейгера и бежать отсюда, бежать без оглядки, куда глаза глядят. Он устало сел на край ямы. Может быть, и там, в этом идиотском ложке, давным-давно выкопали какие-нибудь партизаны?

Он старался восстановить в памяти подробности встречи с Леонидом Дурасовым в Чикаго. Вспомнил содержимое папки, разговор с Керженековым. «Нет-нет, там совсем другое дело… Дурасов же ничего не говорил мне об этих Пихтачах, значит, он знал, что отсюда все выгребли. А об Оленьем ложке в папке почти ничего не сказано, так, мельком… Но ведь я хорошо помню, что говорил Дурасов. Теперь только один я знаю, где должно быть золото. Один я! Олений ложок! Ты сослужишь мне верную службу…»

На поверхность они вышли другим путем: штейгер вывел их по наклонно-горизонтальной штольне, пробитой в основании горы. Их ослепило солнце. Долго они стояли неподвижно, с закрытыми глазами, жадно вдыхая горьковато-смолистый запах тайги. У штейгера из глаз бежали слезы, не мог удержать слез и Стриж.

— Отвык от шахты, — с сожалением сказал Гурий, — а ведь раньше нипочем было.

— Пить меньше надо, тогда и глазам лучше будет, — рассмеялся Стриж. Штейгер укорчиво покачал головой.

— Эх ты, молодой человек… Я и пью-то самую малость, для очищения крови. Ведь, почитай, вся жизнь прошла под землей, в шахте: пыль, копоть, газ — все это в кровь впиталось, очистить ее, сердешную, надо.