Владимир Кашин - Следы на воде

— Да ну! — деланно удивился Коваль. — Тогда я вам еще кое-что покажу, чем мне пришлось заняться. А вы садитесь! — уже тоном приказа добавил он, и лейтенант опустился на свободную табуретку.

Дробинки Коваль умышленно оставил на конец беседы. Если бы он сразу показал их эксперту, тот вряд ли с такой горячностью говорил о напылении следов или о ворсинках из лодки, а Дмитрию Ивановичу нужен был собеседник, чтобы еще раз проверить свои соображения.

— Вот дробинки из шкурки. — Коваль нашел нужную ему шкурку и распластал ее на столе. — Смотрите, лейтенант, откуда я их выковырял.

— Редкий случай.

— Я и сам не ожидал. Наверное, хозяин не присматривался, сыпанул солью, свернул и спрятал… А потом, не разворачивая, отдал перекупщице, у которой их взяла моя знакомая.

Внимание эксперта больше всего привлекли неровные кусочки металла, очевидно кустарным способом изготовленная дробь. Он внимательно изучал их.

— Если мы установим, что это дробь, которой было заряжено ружье Комышана, то нетрудно будет найти хозяина шкурок — убийцу Чайкуна, — сказал Коваль.

— Думаю, что идентичность дроби мы установим. И не по конфигурации кусочков металла. Они, наверное, угодили в шкурку рикошетом и поэтому не пробили насквозь. Установим по химическому составу свинца, из которого вылил дробь ваш Комышан… Анализ проведем здесь. Но перед этим пошлем дробинки вместе со шкурками в Киев. Профилографа в нашем управлении еще нет. Возможно, обнаружится то, чего мы не видим. И ворсинки, найденные в лодке, пускай сопоставят. Там, конечно, и специалисты опытнее нашего…

— Ну, ну, — услышав последние слова лейтенанта, сказал вошедший в лабораторию майор Келеберда, — не прибедняйтесь, Головань… А предложение ваше поддерживаю. Не так ли, Дмитрий Иванович?

Коваль согласно кивнул, наблюдая, как эксперт упаковывает дробинки и шкурки в специальные пакеты.

— Вы сразу обратно или побудете в Херсоне?

— Домой, домой! — нетерпеливо произнес Коваль. Его уже тянуло в Лиманское.

— На чем вы приехали, Дмитрий Иванович? — лишь сейчас поинтересовался Келеберда.

— Автобусом.

— Моя машина свободна. Пожалуйста.

Коваль мог бы автобусом и вернуться в Лиманское, не изменяя своей привычке находиться как можно больше среди людей. Но в последнее время, отлучаясь, чувствовал какое-то беспокойство. Ему начинало казаться, что в его отсутствие может произойти непоправимое. И хотя понимал, что такие опасения не имеют достаточных оснований, все равно старался побыстрее возвращаться на место ожидаемых событий, которые, как ему казалось, назревая незаметно, могут в любую минуту прорваться наружу.

Ч е т в е р т ы й не давал покоя.

Солнце садилось за волнистой равниной, которая простерлась за Лиманским. Его косые лучи высвечивали воду в заливе. У берега она уже «зацветала», затягивалась мелкой ряской, но солнце делало ее прозрачной, словно изумрудной.

Дмитрий Иванович задумчиво прохаживался возле гостиницы, то и дело бросая взгляд на лиман. Никаких солнечных переливов он не замечал.

Время шло, а ответ из научно-технической лаборатории министерства все не приходил. Вообще после разговора с экспертом-криминалистом Голованем у Дмитрия Ивановича уже не было уверенности, что какие-то следы на шкурках будут выявлены и помогут изобличить Ч е т в е р т о г о.

Вышагивая от гостиницы к бревнам и обрыву, Коваль последовательно вспоминал все связанное с убийством Чайкуна. Вчера, когда вычерчивал свои графики и размышлял о Юрасе Комышане, он неожиданно спросил себя: а в самом ли деле Чайкун был убит в ночь на восемнадцатое? Ведь труп лежал в воде, и эксперты могли ошибиться, устанавливая время смерти. Если трагедия произошла, скажем, вечером семнадцатого или утром восемнадцатого, картина меняется.

Коваль понимал: пока только это довольно сомнительное предположение на пользу Юрасю Комышану. Но, с другой стороны, Келеберда и следователь еще должны доказать вину парня, и они знают о презумпции невиновности…

В последние дни, видимо из-за нестерпимой жары и духоты, у Дмитрия Ивановича к вечеру начинала болеть голова. Остановившись на краю обрыва, он с надеждой глянул на небо. С запада на восток тянулись узенькие розоватые полоски легких облачков, даже не облачков, а какой-то медленно тающей пены небесной, похожей на след, оставляемый реактивным самолетом. Дождя не предвиделось. С утра снова будет жарить солнце, превращая воздух в раскаленный свинец.

Коваль устроился на бревне и начал задумчиво ковырять его ногтем. Шершавая кора легко разрушалась и отдиралась от ствола. Так же рушились и отпадали возникавшие в его сознании версии. Сейчас его интересовал только Ч е т в е р т ы й, который оставил на ружье нераспознанные следы. Он надеялся, что и на шкурках, посланных в научно-техническую лабораторию, окажутся пусть слабые, но те же отпечатки пальцев. Но Киев молчал.

В глубине души Дмитрий Иванович понимал, что находится на правильном пути. Какие бы факты ни попадали в поле его зрения, какие бы версии ни выдвигал Келеберда, он упрямо искал таинственного Ч е т в е р т о г о. Лапорела-Лукьяненко после проведенной в Беляевке, Одессе и Харькове проверки полностью отпал — это был не беглец Чемодуров, как когда-то предполагал Коваль. У Андрея Комышана установлено неопровержимое алиби. В то, что преступление совершили Юрась или Козак-Сирый, Коваль не верил. Отпало подозрение и на дружков Чайкуна. Оставался лишь Ч е т в е р т ы й и в какой-то мере сторожиха Гресь, если, конечно, окажется, что шкурки ей передал убийца Чайкуна. Во всяком случае, он был убежден, что убийца так или иначе связан с рыбинспекторским постом. Но с кем именно и как?

Майор Келеберда проверил, кто заходил в помещение поста в течение тех двух дней, пока там находилось ружье Комышана. Посторонних он не обнаружил. На пост заезжали только инспектора; браконьеры же, которых они приводили, не задерживались в помещении дольше времени, необходимого, чтобы составить протокол. Единственный человек, который иногда забегал к сторожихе, — медсестра, но она не заинтересовала Келеберду.

Дмитрий Иванович чувствовал, как его охватывает состояние творческого вдохновения, которое как бы подгоняет мысль, заостряет зрение и вдруг освещает самые далекие уголки неизвестного. Складывалась достаточно четкая, хотя и фантастическая на первый взгляд, картина событий: следы на ружье, браконьерство медицинской сестры, подслушанная ссора между ней и сторожихой, шкурки ондатры, которые Нюрка продала Даниловне… Составлялась цепочка событий — вероятных и неимоверных.

И вдруг Дмитрий Иванович вскочил, быстро зашагал над обрывом. Странная догадка сначала озарила его, потом показалась крайне бессмысленной, отступила и вновь, словно приливная волна, нахлынула на него.

Теперь Коваль знал, что ему делать. Он поверил в свою догадку. Впереди ждало самое трудное: требовалось доказать справедливость своего интуитивного прозрения. Ведь без доказательств нельзя обвинить подозреваемого. Истина должна опираться на объективные факты, которых у Коваля пока еще не было. Нужно было найти способ изобличить преступника — создать такие условия, чтобы он сам себя обнаружил.

Дмитрий Иванович знал, как это делается: из тупика можно выйти только решительным поступком; самое простое, хотя и не самое легкое, — это вызвать огонь на себя.

В мыслях уже составился план. Хотя Коваль был не так молод и силен, чтобы выдержать поединок с решительным, прижатым к стенке противником, но нетерпение и азарт, которые охватили его, стали сейчас сильней обычной рассудительности. Он не мог больше сидеть сложа руки, ждать, пока прибудут известия из Киева. Правда не должна быть пассивной, она утверждает себя только в борьбе.

Это был тот случай, когда эмоции берут верх над логикой…

* * *

Коваль возвратился в гостиницу и поднялся в свою комнату. Переоделся в легкий спортивный костюм, накинул на плечи теплую куртку, от которой при надобности можно было освободиться в любую минуту, надел простенькие, без задников тапочки, которые тоже легко сбрасывались с ноги. По-мальчишески улыбнулся и, выкатив из-под кровати большой арбуз, который принесла заботливая Даниловна, положил его в сетку. Взял две короткие удочки без поплавков, банку с червями и вышел во двор.

Уже совсем стемнело. Проходя мимо бревен, Дмитрий Иванович посмотрел вниз. Светились окошки нескольких хаток под обрывом. Горели огни на фелюгах, сияя в черной воде длинными, перевернутыми свечами, создавая фантастически красивую картину.

Медсестры Вали на бревнах не было. Уже несколько дней, как она перестала ходить на это насиженное место и не выезжала в лиман. Дмитрий Иванович допускал, что его любопытство не осталось незамеченным сторожихой и самой медсестрой, и они решили на какое-то время притаиться. В конечном итоге и это сейчас было ему на руку.