Роберт Уилсон - Кровь слепа

— Но ты всю сумму забрал, не так ли?

— Кто может поручиться, что несколько пачек не свистнули до моего приезда?

— Я звякну тебе, когда прибудет Висенте Кортес. Я соберу вас тогда на совещание. А пока, может, лучше тебе отправиться домой поспать немного.

К Алексею пришли еще затемно, но добудиться его не смогли. Один из пришедших вынужден был прокрасться вдоль боковой стены и перелезть через низкую ограду в сад. Сломав запор на задвижном окне, он влез в дом и открыл входную дверь своему приятелю, державшему «стечкин», хранимый им еще с начала 90-х, когда он уволился из КГБ.

Поднявшись наверх, они застали Алексея в спальне — он спал на полу, завернувшись в простыню, рядом с ним валялась порожняя бутылка виски. Он был мертвецки пьян и не реагировал. Кое-как они растолкали его пинками. Он отозвался стоном.

Они оттащили его в ванную и поставили под холодный душ. Алексей бурчал что-то нечленораздельное, протестующее, словно они все еще пинали его. Под татуировками подрагивали мышцы. Подержав под холодными струями минуту-другую, они его отпустили. Побрившись перед зеркалом, в котором маячили лица двух мужчин, он принял аспирин, запив его водой из-под крана. Мужчины последовали за ним в спальню, где наблюдали, как он наряжается в выходной костюм. Бывший кагэбэшник сидел на кровати, зажав «стечкин» в коленях.

Они спустились вниз и вышли на душную улицу. Солнце только что взошло, море было синим и словно застыло в неподвижности. Кругом тишина, нарушаемая лишь птичьим щебетом. Они сели в машину и поехали.

Десять минут спустя они уже были в клубе, в кабинете Василия Лукьянова, где за столом теперь сидел, куря «упманн коронас джуниор», Леонид Ревник — седоватый ежик волос с залысинами на лбу, широкие плечи и грудь, облаченные в дорогую, купленную на Джермин-стрит белую рубашку.

— Ты говорил с ним вечером? — спросил Ревник.

— С Василием? Да, дозвонился.

— Где ты его застал?

— На пути в Севилью. Где именно — не знаю.

— Ну и чем он оправдался? — спросил Ревник.

— Тем, что Юрий Донцов сделал ему предложение, которого от тебя он и через миллион лет не дождался бы.

— Это уж точно, — сказал Ревник. — Ну а еще?

Алексей пожал плечами. Ревник поднял взгляд, и тяжелый кулак саданул пленника в висок. Алексей упал вместе со стулом.

— Так что он еще сказал? — повторил Ревник.

Алексея подняли и поставили вертикально, как и стул. На голове его уже вздулась шишка.

— Сказал «что это, черт…». Он в аварию попал.

Ревника услышанное заинтересовало.

— Ну-ка расскажи!

— Мы говорили с ним, и вдруг он сказал: «Что это, черт…» И тут же — бух! Скрежет шин, грохот и — тишина!

Ревник ударил кулаком по столу:

— Какого же черта ты молчал всю ночь!

— Напился. До беспамятства.

— Понимаете, что это значит? — вскричал Ревник, обращаясь неизвестно к кому, но тыча пальцем в противоположную стену. — Это значит, что все, что там было, попало в руки полиции!

Все поглядели на пустой сейф.

— Уберите его, — приказал Ревник.

Алексея опять потащили к машине и повезли в горы. Согреваясь после ночной прохлады, сосны источали сильный запах. Они провели его в заросли, где бывший кагэбэшник наконец-то воспользовался «стечкиным».

Солнце над плодородной поймой Гвадалквивира уже двадцать пять минут как жарило вовсю. Когда Фалькон в 8.30 утра возвращался обратно в город, на градуснике было почти тридцать. Дома он полежал не раздеваясь в прохладе кондиционера и попытался уснуть. Не вышло. По пути он выпил еще кофе.

Ехать было недолго — по набережной вдоль остроконечных пиков ограды и ворот арены для боя быков «Ла-Маэстранса» с ее белесым фасадом, гладким и поблескивающим, как глазурь на торте, с круглыми отверстиями окон, темно-красными дверьми и маркизами, обведенными охристой каймой. Финиковые пальмы возле Золотой башни никли на фоне уже побелевшего от зноя неба, а медленные воды реки под мостом Сан-Тельмо казались зелеными и не искрились, как бывает осенью.

Пустынность площади Кубы и разбегающихся от нее торговых улиц лишний раз подтверждала тот факт, что летняя жара еще не схлынула и всей своей мощью обрушивалась на город. Жители Севильи, вернувшиеся окрепшими после летних отпусков, чувствовали, как силы их вновь убывают от жары, бесконечных отключений электричества и стойкой духоты старого города.

Обычные для конца лета грозы, что омывают мостовые, окатывают благодатным ливнем изнывающие от зноя деревья, оживляют спертую атмосферу и вновь привносят краски в тусклое выцветшее небо, на этот раз не прогремели. Усталые дамские веера, без устали работавшие с самого конца мая, раскрывались без своего характерного бодрого щелканья, и руки дам подрагивали, трепеща в грустном предвкушении еще одного месяца беспрестанного судорожного обмахивания.

В 10.15 утра в конторе еще никого не было, а документация, касавшаяся севильского взрыва 6 июня, по-прежнему громоздилась на столе и вокруг высокими, по колено, непролазными кипами. Подготовка судебного процесса над двумя подозреваемыми, похоже, должна была занять месяцы, если не годы, успех же никто не гарантировал. Прямо перед глазами Фалькона на стене маячила схема с именами и предполагаемыми связями участников того, что пресса окрестила католическим заговором, но там имелся пробел, грозивший превратиться в тупик.

Садясь за рабочий стол, он каждый раз заново перебирал в памяти отраженные в схеме обстоятельства дела. Их было пять.

1. Хотя двое находившихся под арестом подозреваемых и были безусловно и прочно связаны с двумя главарями — все четверо были правыми, а к тому же католиками, откуда и пошло название, — никто из них не имел понятия о том, кто именно подложил бомбу, разрушившую в Севилье 6 июня многоквартирный дом и соседний с ним детский сад.

2. Самих главарей, Лукрецио Аренаса и Сезара Бенито, арестовать не удалось, так как они были убиты. Первый был застрелен в ту минуту, когда готовился прыгнуть в бассейн на своей вилле в Марбелье. Второй же задушен в своем номере мадридского отеля резким ударом ребром ладони поперек горла, перекрывшим ему дыхание.

3. Более трех месяцев сонм следователей изучал деятельность мадридского «Банко омни», чьим исполнительным директором являлся Лукрецио Аренас. Следователи бесконечно осматривали все помещения банка, допрашивали бывших коллег и деловых партнеров убитого, мучили расспросами его семью. Никаких зацепок найти не удалось.

4. Следователями было тщательно осмотрено офисное здание компании «Горизонт» в Барселоне, членом совета директоров которой был Сезар Бенито. Каждый связанный с ним был опрошен. И опять же безрезультатно.

5. Была сделана попытка осмотреть здание американской инвестиционной компании «Ай-4-ай-ти». В мадридском филиале, чей головной офис располагался в Америке, всем распоряжались два новообращенных христианина из Кливленда. По существу, они владели и компанией «Горизонт» и через дорогих адвокатов сумели воспрепятствовать расследованию, утверждая, что полиция не имеет законных оснований врываться к ним в здание.

Всякий раз, усаживаясь за свой стол, Фалькон упирался взглядом в схему и в твердокаменную стену за ней.

Жизнь шла своим чередом, шла как ни в чем не бывало, даже после Нью-Йорка, Мадрида и Лондона, а Фалькон все считал и подсчитывал дни, с болью отмечая их неумолимый бег, в то время как он без толку блуждал в хитросплетении никуда не ведущих деталей, в которое выродилось это дело.

Его постоянно угнетало обещание, данное им по радио жителям Севильи еще 10 июня, обещание во что бы то ни стало, даже ценой своей карьеры, найти виновников взрыва. Свои угрызения совести он скрывал и ни за что не признался бы комиссару Эльвире в том, что чувствует, ворочаясь по ночам без сна в своей постели. Он проник в этот заговор, как проникают в темную махину замка, проник, но ничего не нашел и сейчас надеялся только отыскать некую «потайную дверь» или «тайный подземный ход», который привел бы его к чему-то, скрытому от глаз.

Единственный человек, который приходил ему на ум в этом смысле, приходил постоянно в течение всех этих трех месяцев, был тот, кого он, так или иначе, не в силах был забыть, — покрывший себя позором следственный судья Эстебан Кальдерон, по ассоциации с которым Фалькону вспоминалась и любовница-кубинка судьи, скульптор по дереву по имени Мариса Морено.

— Шеф?

Прервав свое исследование темных глубин подсознания, Фалькон поднял глаза, чтобы увидеть круглое открытое лицо одного из лучших молодых детективов — Кристины Ферреры. Во внешности Кристины, казалось, не было ничего особенно привлекательного — вздернутый нос, широкая улыбка, короткие прямые неопределенного цвета светлые волосы — ничего примечательного. Но каким-то образом на ее лице отражались незаурядные внутренние качества девушки — ее великодушие, неколебимые нравственные устои и редкая способность сострадать. Именно поэтому Кристина так расположила к себе Фалькона уже при первой их беседе, когда девушка пришла к нему устраиваться на работу, которую в результате и получила.