Двойка по поведению - Ирина Семеновна Левит

— Я хочу получить полную информацию, какие такие мероприятия у вас проводились вчера вечером, и кто принимал в них участие.

— Вам будет все предоставлено, — сухо пообещала Рогова.

— Распорядитесь также вызвать охранников, которые вчера вечером дежурили.

— Разумеется.

— И еще… — Следователь на мгновение задумался, и в этот момент в кабинет вошел оперативник.

— Семен Семенович, мы вещички Пироговой собрали, надо что б товарищи вот, женщины особо, посмотрели. Все ли на месте, не пропало ли что… Может, они знают?

«Вещичек» было немного. Плащ, шарфик, вываленное на парту содержимое сумочки — ключи, записная книжка, расческа… еще несколько мелочей и кошелек. В кошельке лежали четыре магазинные карточки со скидками и шестьсот пятьдесят восемь рублей.

— Галина Антоновна обычно много денег с собой не носила, — сочла нужным проинформировать Капитоша. — Она вообще много вещей с собой не носила.

— А мобильный телефон? — уточнил следователь.

— Мобильный телефон у нее был, — подтвердила секретарша.

— А теперь его нет, мы все проверили. Плащ, шарф и сумка лежали в другой комнате, судя по всему, лаборантской, — констатировал оперативник и добавил: — Вы теперь на тело посмотрите. Может, на теле чего не хватает?

— Как на теле не хватает?! — перепугалась Капитоша и даже зажмурилась.

— Ну, брошки какой-нибудь… или еще чего… Вон, сережки-то есть, — буркнул оперативник.

— Капитолина Кондратьевна, — строго сказала Рогова, — оставьте свои эмоции. Вы у нас все про всех знаете, извольте посмотреть.

И директор решительно двинулась к полулежащей на стуле Пироговой. Верная секретарша вся скукожилась, но поплелась следом. Лиза потопталась на месте и тоже приблизилась к мертвой Галине Антоновне.

Капитоше хватило буквально одного боязливого взгляда, чтобы тут же ойкнуть и запричитать:

— Золотого медальона на золотой цепочке нет. Мы это всей гимназией дарили Галине Антоновне на пятидесятилетие. Кира Анатольевна, вы ведь помните?

— А? Да. Помню. Конечно, помню.

— И колечек нет. Тоже золотых. Одно широкое, обручальное, с гравировкой, от покойного мужа Галины Антоновны. А второе массивное такое, с рубином…

— С корундом, — поправила Рогова.

— Корунд — это что? — заинтересовался следователь.

— Это, — с готовностью отвернулась от мертвой коллеги Кира Анатольевна, сосредоточившись взглядом на Горбунове, — почти то же, что рубин, но это не драгоценный камень. Натуральные рубины очень дорогие, а корунды… вполне доступные. Их, кстати, специально выращивают, от рубинов по внешнему виду они практически не отличаются. Разве что специалист определит.

— Понятненько, — кивнул Горбунов. — Так и запишем: кольцо из желтого металла с красной вставкой, предположительно, золотое с корундом. — И уточнил: — Больше ничего не пропало?

— Нет, кажется, ничего, — в один голос заверили директор с секретаршей.

— Пропало, — осторожно произнесла Лиза.

Рогова и Капитоша посмотрели на нее с удивлением.

— Пропала такая толстая тетрадь в светло-коричневой замшевой обложке. Когда я вчера вечером заходила сюда, Галина Антоновна как раз ее в руках держала. А теперь я тетради не вижу.

— Не было никакой тетради, — заверил оперативник.

— Что за тетрадь? — заинтересовался следователь.

— Ах, эта?! — вновь в один голос воскликнули Рогова с Капитошей.

— Ну да, — подтвердила Лиза, — кондуит Галины Антоновны.

— Дело в том, — сочла необходимым самой пояснить директор, — что Галина Антоновна вела специальную тетрадь, в которую записывала предварительные оценки учеников… прежде, чем выставить их в классный журнал… и еще… — Рогова слегка запнулась, нахмурилась, после чего продолжила с некоторым смущением: —…все прегрешения ребят. Это касалось и непосредственно учебы, и поведения… В общем, она все фиксировала, чтобы в конце четверти или полугодия иметь определенную картину в отношении каждого ученика. Поэтому ребята и называли эту тетрадь кондуитом.

— Занятно… — отреагировал Горбунов. — И теперь эта драгоценность пропала вместе с другими драгоценностями.

Директор развела руками — дескать, странно, очень странно, однако добавить нечего.

— Кстати, ваша учительница часто открывала окна? — вдруг спросил полицейский, что-то разглядывающий в углу кабинета.

— Она любила свежий воздух! — выпалила Капитоша. — Но на ночь никогда не оставляла, что вы! Здесь же первый этаж!

— Да? Так вот крайнее окно не до конца закрыто. Если бы ночью ветер сильный подул, тут все было бы нараспашку.

— Ну, конечно! — не то с возмущением, не то с облегчением воскликнула Кира Анатольевна. — Открытое окно! Вы понимаете?! Преступник воспользовался открытым окном!

— Технически это возможно, — не стал спорить полицейский.

— Примем это за одну из версий, — согласился в свою очередь следователь. — Но тем не менее давайте разбираться: кто вчера вечером находился в школе?

Все последние сутки Аркадий Михайлович Казик пребывал в совершенно удивительном настроении. Сколь ни банальным было сравнение, но он ощущал себя птицей, долго сидевшей в клетке и вдруг выпущенной на волю. С той лишь разницей, что птица, привыкшая в неволе получать пищу из рук, не способна на самостоятельный прокорм, а Казик, обретя свободу, первым делом устроил себе настоящее пиршество.

По сути именно пиршество, ничем не ограниченное и никем не осуждаемое, и было главной ценностью этой самой свободы.

Всю жизнь сестра Аркадия Михайловича Софочка, похожая на скелет, слегка прикрытый тонкой кожей, воевала со своим толстяком братом, который никак не желал расставаться с лишними килограммами.

Всю жизнь она «пилила» обжору за страсть к вкусной, но нездоровой пище, придумывая разнообразные низкокалорийные диеты.

Всю жизнь она боролась с бесконечными ухищрениями изворотливого хитреца по добыче всевозможных лакомств и почти каждый раз терпела поражение.

Аркадий Михайлович обожал сытно поесть и свою любовь отстаивал с фантастической виртуозностью.

Брат с сестрой долгие годы жили вместе, причем душа в душу, но при этом в состоянии нескончаемой битвы за каждую котлету, пирожок и конфету. Они привыкли к кулинарному противостоянию, не расставаясь, однако, с мечтой, о личной победе.

И вот вчера Аркадий Михайлович обрел свободу — от диеты, порицаний и уверток. Случилось то, чего не случалось уже давным-давно, — Софочка уехала, причем далеко, в Германию.

Эта поездка — недельное путешествие по стране плюс две недели пребывания в лучшем санатории Баден-Бадена — считалась работой. Один весьма состоятельный бизнесмен решил отправить за границу свою мать, женщину далеко не старую, тихую и интеллигентную, обеспечив ей комфорт по высшему разряду, включая наперсницу со знанием немецкого языка.

Поначалу Софья Михайловна, несмотря на обещание полного пансиона и вдобавок хорошего денежного вознаграждения, категорически воспротивилась. Но в конечном счете сдалась. Вняла увещеваниям бизнесмена, который разве что слезы не лил по поводу своей матери, нуждающейся в лечении и отказывающейся ехать на курорт в одиночку, а также уговорам брата, дескать, Софочке самой необходимо подлечиться на баден-баденских водах.

— Ты должен мне клятвенно пообещать, — потребовала сестра во время проводов в аэропорту, — что не будешь обжираться.

Именно это больше всего волновало ее с самого начала и до самого конца.

— Обещаю, душенька! — горячо заверил Аркадий Михайлович, после