Александр Кулешов - Заколдованный круг

— Привет.

Тем временем Тер и Дон в веселом настроении сидят, болтают, целуются, слушают пластинки, поедают сладости — словом, занимаются тем, чем на их месте занимались бы многие влюбленные.

Потом садятся в кремовый «бьюик» и, надолго задержавшись в каштановой аллее, едут к Дону. Традиционный прощальный ритуал — поцелуй в щеку, помахивание рукой…

Дон ужинает с родителями. Он весел.

Оставшись наедине с отцом, в ответ на его озабоченный взгляд небрежно сообщает:

— Поговорил с господином Лонгом. Сказал, чтоб не беспокоился, все уладит.

Отец удовлетворенно кивает головой, но беспокойство из его глаз не исчезает. (К кому полиция хоть раз привязалась, тому не так просто отделаться от нее, даже с помощью всемогущего господина Лонга. Нет, не так-то просто…) Ладно, важно, что парень успокоился и мирно спит себе наверху.

Но Дон не спит.

Он уже привык, что не заснет, пока не выкурит на ночь две-три сигареты.

Однако сейчас его одолевают еще и тяжелые мысли. История с вызовом в полицию на какое-то время отогнала другие, менее близкие тревоги. Но не могла прогнать совсем.

Ныне Дону требуется не одна, не две случайные сигареты, не пара «полярных конфет». Ему ежедневно нужно столько «зелья», что всей его стипендии хватит не больше чем на неделю. А остальные дни? Да и стипендию он отдает почти целиком родителям. И что самое страшное, он понимает, что еще месяц, два, пока у него «растяжение», университетское начальство будет платить. А потом, когда ясно станет, что он уже не сможет играть? (Смогу! Это все временно, все пройдет и снова все будет по-старому!)

Самое главное для него, самое срочное — достать деньги. Даже самые обеспеченные из его новых друзей не собираются платить за него. Ну раз-два, случайно, но не все же время.

Где взять деньги?

Постепенно все остальные проблемы отступают на второй план. Деньги! Деньги! Где взять деньги?

Дон ворочается, встает, открывает окно, но тут же закрывает (теперь он не может выносить холода), опять ложится, его прошибает пот. «Деньги, деньги…» — стучит в мозгу.

Он выкуривает одну сигарету, вторую, третью. Только после третьей проблема начинает облегчаться. Появляются миллионы выходов, озабоченность пропадает. Чтоб ему, лучшему… знаменитому… самому… да не достать, да не добыть, да не заиметь денег. Да…

Наконец он засыпает.

Во сне хрипит, вскрикивает.

Наутро тревоги возвращаются с прежней силой. Деньги! Где взять деньги?

Дон спускается в столовую. У него синева под глазами, серое лицо, взлохмаченные волосы.

Отец с печалью смотрит на него (что такое? Ведь еще вечером все было хорошо, уладилось с полицией…). Мать украдкой вытирает слезу.

Наскоро поев, Дон устремляется на улицу.

Он торопится, но, добравшись до университета, замедляет шаг. Заходит в лавчонку, на последние деньги покупает «полярных», сует в рот.

Дон неторопливо бредет по улочкам окружающего университет района. Ровные, подстриженные газоны, асфальтовые дорожки, аккуратные одноэтажные домики, все разные и все такие одинаковые.

Дон берет себя в руки.

Надо спокойно обдумать положение. Можно ведь где-то приработать (где?). Может быть, что-нибудь продать (что?). У него много богатых знакомых — занять? (Черта с два дадут!)

Ну и… ну и (то, о чем не хочется думать) есть предложение того парня — Суса, с которым он недавно познакомился в одном из подвальчиков. Сус предложил ограбить табачную лавочку.

И вот то, что еще недавно казалось Дону немыслимым— совершить ограбление, представлялось сейчас обыкновенным, как любой другой, выходом из положения. Подумаешь — налет! Да их сотни совершаются каждый день в городе! Старика не убудет. Почему Дон должен о ком-то думать, когда прежде всего думать надо о себе!

Дон вновь и вновь размышлял обо всем. И пришел к выводу, что другого выхода нет. Он вдруг перестал чувствовать страх перед возможными последствиями этого поступка, он испытывал лишь страх перед невозможностью приобретать «зелье».

Только это имело значение! И ничего больше! Деньги. Нужны деньги во что бы то ни стало.

Вечером, часов в девять, он сидел в подвале, с нетерпением ожидая Суса. Тот не заставил себя ждать.

То, что произошло дальше, показалось ему столь простым и легким, что в какой-то момент он даже пожалел. что не прибег к этому способу раньше.

Пустынной улицей они подошли к тускло освещенной табачной лавчонке, натянули на голову черные чулки, припасенные Сусом, и ворвались внутрь. Казалось, маленький, взъерошенный старик даже не испугался. Он спокойно поднял руки над головой и безучастно смотрел, как налетчики вынули из кассового ящика жалкие бумажки, накопившиеся там за день. Сус и Дон прихватили еще тощий бумажник старика и, заперев лавчонку снаружи, торопливо скрылись в ночи.

Они провели вечер в близлежащем подвале, приобрели там несколько ампул впрок (Дон теперь прятал дома за книгами коробку со шприцем).

Не только в тот вечер, одурманенный наркотиками. но и на следующее утро, проснувшись, Дон не чувство вал угрызений совести, страха, даже малейшего беспокойства.

Наоборот. Втайне он ощущал определенную уверенность — теперь он меньше страшился будущего. Надежный источник приобретения денег был найден.

Награбленного хватило едва на неделю.

Через неделю Сус сообщил а новом «деле», а потом еще об одном…

Быть может, столкнись они с трудностями, с сопротивлением, начни по ним кто-либо стрелять, они бы испугались, затаились. Но все проходило так гладко, так безнаказанно и безопасно. Иногда Дону казалось странным, что в этом городе кто-то еще работает — стоит у станка, сидит за конторским столом, водит автобусы или преподает в школе. Зачем? Зачем, когда так просто грабить и воровать?

Столкнувшись с этим ближе, Дон узнал, что подавляющее большинство наркоманов именно так добывают средства на «зелье». А как еще? С возможностями нищих и потребностями богачей как еще могли они доставать необходимые деньги?

Даже если б каждый налет был связан со смертельной опасностью, это Дона не остановило бы (смертельным было остаться без «зелья»), а тем более если все было так легко.

Нельзя сказать, чтобы Дону ни разу не пришла за это время мысль бросить наркотики. Он даже несколько раз пытался это сделать. Но тут же махнул рукой. Не приняв очередной дозы, он сначала не находил себе места, не мог заснуть, был мрачен, раздражителен, несколько раз нагрубил матери (чего в жизни не делал), поссорился с Тер.

Он слышал, что наркоманы, задержанные полицией, выдавали своих сообщников, готовы были наговорить все, что от них требовали, и на других и на себя, лишь бы получить «зелье». Если их держали два-три дня в камере, они испытывали без привычной дозы такие мучения, что превращались в зверей: выли, кусали решетку, раздирали себя в кровь, а некоторые сходили с ума.

Дон понимал их, и поэтому он боялся полиции. Однажды, когда у него не было денег и запасов, он испытал чудовищную боль. Его жгло внутри, судороги сводили руки, челюсти. В тот вечер он, не выдержав мучений, набросился на случайного прохожего, оглушил его ударом по голове и, схватив деньги, помчался в ближайший подвал.

Дон ко многому стал терять интерес. Ему было трудно заниматься. Голова не усваивала за несколько дней занятий то, на что раньше хватало одного вечера. Он перестал ходить на многие лекции, в лаборатории. Не сдал два экзамена (впервые), что крайне озадачило привыкших к его успехам профессоров.

О тренировках он и не думал. Он думал теперь не о том, как вернуться в спорт, а о том, как бы продлить «растяжение» или еще что-нибудь, чтоб получать стипендию, чтоб избежать вопросов, скандала…

Он перестал смотреть в будущее: инженер, техник, конструктор, чернорабочий, бродяга — кем он будет? Какое это имело значение! Будущее, которое волновало его, — это сегодняшний вечер, вечер в подвале, в притоне. Укол, сигарета…

Дон не думал и о родителях. Раньше его беспокоило, как бы скрыть от них, не расстроить, не огорчить. Отныне это тоже не имело значения. Догадаются, поймут, узнают… Ну и что? Лишь бы не приставали с расспросами, с сочувствием, со слезами, с помощью. Но они не приставали…

Единственное, что еще волновало Дона, — это Тер. Он любил ее. Конечно, без нее он бы выжил, а без «зелья» нет, но в часы просветления (а их все же пока было больше, чем часов «забвения»), она была для него всем.

Чем хуже, чем тоскливей становилось ему жить, тем больше он тянулся к ней. Его Тер, его красивая, его капризная. Причина всех его несчастий…

Порой он думал: не случись тогда всех этих недоразумений, не приревнуй ее — пристрастился бы он к «зелью»? Стал бы он таким, как сейчас? И не мог ответить.

Он познакомился со столькими товарищами по несчастью, стольких узнал! Они приходили в подвальчики, в притоны, в курильни тысячами путей — от горя и от сытости, изнемогая от работы и от безделья, из-за самоуверенности и безводья. Но прежде всего — от страха. Все чего-нибудь боялись. Прошлого, будущего, того, что случалось с ними или что могло случиться. А главное — сегодняшнего дня, окружающего мира.