Светлана Алешина - Не гони лошадей

— Да взяли мы уже этого мерзавца, взяли. Как только Виктор ваш позвонил, я сразу группу выслал. Спасибо за помощь, — поблагодарил меня подполковник.

— Приезжайте, у меня есть для вас любопытная информация, — ответила я и положила трубку. Разговаривать, ехать куда-нибудь не было сил.

Тем более что срочно в номер нужно было поставить статью, вернее, две. Пока нас не опередили. Через пару дней во всех газетах появится сообщение об аресте Когана и его причастности к убийству Карташева. Если мы сегодня поторопимся, то наш номер будет самым «горячим». Остальным придется довольствоваться перепечатками. «Репортеры подобны дроздам, сидящим на телеграфных проводах. Стоит взлететь одному — и улетают все. Возвращается один — за ним все остальные», — говаривал известный журналист Юджин Маккарти.

Но сначала я наведаюсь к одному очень самоуверенному следователю и поделюсь с ним одной любопытной историей, проливающей свет на некоторые события.

…Эта история началась очень давно. Еще до революции и всех ее потрясений. В одном провинциальном городке давал представление итальянский цирк-шапито. Директор цирка был неудачливым коммерсантом, цирк прогорел. Кормить животных, платить зарплату артистам было нечем. Нужно было как-то возвращаться на родину, в теплую Италию, а денег не было. Пришлось артистам распродавать свои вещи. Среди множества заморских диковинок у артистов оказались две небольшие картины, которые были проданы двум разным людям. Одна из них висит в Третьяковской галерее, а другая до сегодняшнего дня находилась в Тарасове. Вот о ней и пойдет речь.

Картину эту принял за икону богатейший купец Морозов, истинной ценности ее не осознавая. Висела она в купеческом хлебосольном доме и провисела бы так еще не одно десятилетие. Только началась революция, бедные начали грабить и разорять дома богатых. Самых богатых кого в расход пустили, кто за границу удрал, а кто и сам умер от голода, тифа и прочих невзгод. Дом у купца Морозова отобрали, самого его и сыновей извели. Роскошный купеческий особняк переделали под коммунальные квартиры для бедняков. Катерину же, дочь купца Морозова, еще девчонку, на улицу не выгнали. Катерина картину-иконку со стены сняла и спрятала. Жила себе да жила в одной из комнат, все забывать стали, какого она роду-племени.

А тут война началась. Стала Катерина потихоньку вещи продавать, которые сохранились от отцовского наследства. Все продала, осталась у нее одна-единственная вещь, иконка. Решила Катерина продать и последнюю память об отце. Долго мучилась, переживала. Грех ведь икону продавать, но решилась. Понесла знакомому антиквару, который еще ее дедушку помнил. А антиквар этот в молодости рисованием занимался и даже в Италии учился. Признал он кисть великого мастера, сообщил Катерине, что картина ее цены не имеет. Обещал собрать сколько может денег и попросил две недели.

Антиквар не удержался и рассказал своему сыну о картине. А тот решил донос в органы написать, что Катерина в трудную для страны годину скрывает такое сокровище, народное достояние. Антиквар случайно узнал о подлом поступке сына, принес Катерине картину и предупредил женщину. Морозовой удалось скрыться и даже дожить где-то до старости. Во времена «оттепели» она вернулась в Тарасов, разыскала двоюродную племянницу, которая взяла ее к себе. А перед смертью оставила икону ей, так и не сказав всей правды.

Следователь смотрел на меня с откровенной ироний:

— Ольга Юрьевна, вам бы романы писать, только я не понимаю, какое отношение эта старинная история имеет к убийству профессора.

— Потерпите, потерпите, я еще не закончила, сейчас я к нашим дням перейду, — пообещала я, закуривая. Посмотрим, что ты запоешь, голубчик, когда я дойду до конца своей истории.

Молодой историк, выпускник нашего университета, пишет диссертацию о судьбах волжского купечества. Среди документов, дневников, старых архивов он обнаруживает один любопытный донос в ГПУ некоего гражданина, который сообщал о том, что у гражданки Морозовой, «из бывших», есть подлинник Леонардо да Винчи, стоящий огромных денег.

Мало того, что бывшая купеческая дочь проживает в доме, до революции принадлежащем ее собственному отцу, так еще и скрывает богатство.

Другой документик сообщал о том, что гражданка Морозова Катерина Васильевна, кем-то предупрежденная, исчезла из своей комнаты вместе со всеми пожитками. Следы женщины затерялись. Мало того, что купцы Морозовы были сами по себе любопытной страницей в истории волжского края, Катерина Васильевна была чуть ли не последней представительницей этого славного рода. Тем более ученого интересовала судьба картины.

Аспирант выяснил по архивам, что женщина проживала в Тарасовской области, а в шестидесятых годах вернулась в Тарасов. Мысль о том, что у кого-то в Тарасове есть шедевр, не давал покоя аспиранту. Он поделился ею со своим научным руководителем. Тот высмеял молодого человека… — Я прервала свой рассказ, наблюдая за реакцией следователя.

— Хотите, я назову фамилию профессора? — с безразличным видом произнесла я, хотя он наверняка уже догадался, какую фамилию сейчас услышит. — Карташев. Он и виду не подал, что исследования молодого человека заинтересовали его, поскольку хорошо представлял, сколько будет стоить неизвестный Леонардо да Винчи на мировых аукционах.

Между прочим, он интересовался ценами Сотби на картины мастера. У него дома есть каталог, и там рукой профессора пометки оставлены.

— Как фамилия аспиранта? — наконец-то обрел дар речи следователь.

— О, фамилия у него известная, правда, сам он к смерти профессора никакого отношения не имеет. Павел Коган, брат того самого Когана. Надеюсь, слышали про такого?

Следователь сложил губы в подобие улыбки, вышла гримаса. Я не отказала себе в удовольствии завершить рассказ, вернее, изложить свою версию. Потому как добывать детали — дело следователя.

— А дальше, как выяснилось, происходило следующее: профессор вышел на старшего брата, о криминальном прошлом которого знал. Судьба улыбнулась Карташеву. У братьев умерла мать, и на похоронах профессор встретился со старшим Коганом и договорился о дальнейших действиях.

Профессору удалось выяснить, кто стал наследником Катерины Васильевны — ее двоюродная племянница, соседка Марины, Варвара Никитична Морозова, о чем он и сообщил своему сообщнику. Профессор наведался на квартиру к Морозовой под видом работника музея, убедился, что картина цела-целехонька.

Между прочим, если вы предъявите женщине фотографию профессора, она узнает в нем того самого человека, приходившего к ней из музея.

Коган-старший решил, что не стоит делиться с профессором, и просто избавился от него: инсценировал заказное убийство у стен университета. Вот и все. Подробности можете узнать сами у Когана-старшего, он арестован, идет следствие…

Следователь молчал. Я его понимаю, кому приятно получать щелчок по носу. Я уже не злилась на него.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я напечатаю свою версию в газете? — произнесла я, вставая. — Пойду работать, пока коллеги не опередили.

Я притормозила у газетного киоска. Очередь?! Я давно не видела, чтобы за печатным словом выстроилась толпа жаждущих. Я вышла из машины полюбопытствовать, что же так заинтересовало читателей, и вздохнула с облегчением. «Свидетель»! Конечно, в этом номере две потрясающие истории, которые не могут оставить читателей равнодушными.

Я прошла мимо охранника, приветливо кивнувшего мне, в его руках я тоже, кстати, заметила сегодняшний номер «Свидетеля», и поднялась на второй этаж.

— Доброе утро, — поздоровалась с Виктором и Сергеем Ивановичем. — Очередь видели? — Я указала пальцем в окно, откуда хорошо был виден газетный киоск. — А где Марина? — поинтересовалась я, разглядывая пустое секретарское место. Мужчины переглянулись.

Сзади меня хлопнула дверь.

— Всем привет, — раздался жизнерадостный Маринкин голос. — Олечка, Олечка, мне нужно тебе кое-что рассказать.

Я быстро обернулась. Так и есть, опять то же самое шальное выражение, в руках здоровенный букет роз.

Нет, только не это, никаких романтических историй я больше не вынесу. Для восстановления моего здоровья необходим отдых, желательно где-нибудь далеко от нашего города, от преступников, подвалов и икон. Может, отправить в отпуск Марину? Бесполезно. Она, не обращая внимания на мои протесты, закрыла дверь и, улыбнувшись, произнесла:

— Он такой потрясающий, такой симпатичный, смешной, умный, обаятельный, игривый. Это что-то! А шерсть! У него такая мягкая шерстка, носик пуговкой… А ушки, как лоскутики.

Я, раскрыв рот, уставилась на Марину. Неужели от всех переживаний у нее крыша поехала?..

— Когда ты к нему переезжаешь? — машинально спросила я, пытаясь дотянуться до телефона, чтобы вызвать «Скорую».