Вера Каспари - Воскресшая жертва

Маззио увидел его на расстоянии почти квартала впереди на Лексингтон-авеню. Уолдо не подавал виду, что он наблюдает за Маззио, и продолжал быстро двигаться вперед, на Шестьдесят четвертой улице он повернул на восток. В конце квартала он увидел Беренса, который заворачивал на север по Третьей авеню.

Уолдо исчез. Оба полицейских рыскали по всем проулкам и вестибюлям в пределах квартала, но Уолдо, по-видимому, воспользовался служебным туннелем большого жилого дома, прошел нижним этажом в глубь здания, нашел другой проход и другой выход на Семьдесят вторую улицу.

Он ходил три часа. На своем пути он проходил мимо массы людей, которые возвращались домой из театров, кинотеатров и баров. Он встречался с ними при свете ламп и под освещенными тентами над входами в кинотеатры. Позднее мы узнали все это, как это обычно делается, когда важное расследование завершено и люди звонят, чтобы обозначить и свое посильное участие в расследовании. Мэри Лу Симмонз с Восточной Семьдесят шестой улицы, 15, была напугана мужчиной, который выскочил из вестибюля, когда она возвращалась домой с вечеринки у подружки. Грегори Финч и Энид Мерфи подумали, что это отец Эниды, который стоял, прислонившись к балюстраде в темном холле, где они целовались. Миссис Ли Кантор увидела огромную тень за своим газетным киоском. Несколько водителей такси останавливались в надежде, что подхватят пассажира. Два водителя узнали Уолдо Лайдекера.

Он ходил до тех пор, пока улицы не затихли. Редкие такси, очень мало пешеходов. Он выбирал самые темные улицы, прятался в парадных, таился на лестницах подземки. Было почти два часа ночи, когда он вернулся на Шестьдесят вторую улицу.

В целом квартале свет горел только в одном окне. По словам Шелби, свет горел и в ту пятницу вечером.

Ее дверь не охранялась. Маззио все еще дежурил на Шестьдесят четвертой улице, а Беренс ушел с дежурства. Я не отдавал распоряжений о его замене потому, что, когда уходил от Лоры и посылал своих людей следовать за Уолдо, не имел представления, что он носит свое оружие с собой.

Он вскарабкался по лестнице и позвонил в дверь.

Она решила, что я вернулся арестовывать ее. Это выглядело более разумно, чем возвращение убийцы. На мгновение она подумала о том, как Шелби описывал смерть Дайяне. Затем она завернулась в белый халат и подошла к двери.

К тому времени я уже знал секрет Уолдо. Я не нашел ружья в квартире, значит, он носил его с собой, и оно было заряжено оставшимися патронами калибра 0,18 дюйма. Что я обнаружил, так это кипу незаконченных и неопубликованных рукописей. Я их прочитал, так как собирался ждать его в квартире, встретиться с ним, выдвинуть свои обвинения и посмотреть, что будет дальше. В рассказе, озаглавленном «Ступени к нашему Господу», я обнаружил следующую фразу:

«У цивилизованного индивидуума злоба, это глубоко запрятанное внутрь оружие, облекается в одежды бесполезности, обнажает замаскированный ум или гордо выставляет напоказ свои красоты».

В рассказе речь шла о ядах, которые прятали раньше в старинных кольцах, о кинжалах в ножнах, об огнестрельном оружии, которое скрывали в старых молитвенниках.

Примерно через три минуты я понял, что он носит свое оружие с собой. Вчера вечером, когда мы выходили из ресторана «Золотая ящерица», я сделал попытку взглянуть на его трость. Он резко выхватил ее у меня, едко заметив, что раздобудет мне палку с резиновым набалдашником. Его колкость была налита свинцом. Обида не позволила мне задавать дальнейшие вопросы. Уолдо относился к принадлежавшим ему вещам, как к живым существам. Он стремился оградить свою драгоценную трость от непосвященных рук, поэтому вылил на меня ничем не прикрытую злобу. Тогда я подумал, что он опять демонстрирует свои причуды, вроде той, например, как пить кофе из чашки наполеоновского сервиза.

Только теперь я понял, почему он не допускал меня к своей трости. Он ее носил — так он мне сказал, — чтобы придать себе значительный вид. В этом он видел скрытую власть мужчины. Он, вероятно, улыбался за дверью Лоры, готовясь применить свое тайное оружие. Во второй раз все было бы так же, как и в первый. В его угасающем, растерянном сознании не было места ни оригинальному преступлению, ни его повторению.

Когда ручка в двери задвигалась, он прицелился. Он знал, какого роста Лора, и определил то место, где, как овал в темноте, должно было появиться ее лицо. Как только дверь открылась, он выстрелил.

Раздался ужасающий треск. Обернувшись, Лора увидела тысячи отблесков света. Пуля, пролетевшая радом с ней на расстоянии долей дюйма, раскрошила стеклянную вазу. Осколки сверкали на темной поверхности ковра.

Он не попал в цель, потому что ноги у него резко разъехались в разные стороны.

Я покинул его квартиру, как только догадался, где он прячет ружье, вспомнив при этом, что намеренно устроил любовную сцену, чтобы разбудить его ревность. Когда я открывал входную дверь дома, он находился на лестничной площадке третьего этажа, пальцы его были прижаты к дверному звонку.

Старинный холл был слабо освещен. На лестничных площадках горели тусклые лампочки. Уолдо боролся за свою жизнь с врагом, лица которого он не видел. Я молод, нахожусь в лучшей физической форме и знаю приемы борьбы. Но на его стороне была сила отчаяния. И ружье в руке.

Когда я ударил его по ногам, он рухнул на меня всем своим телом. Лора выбежала из квартиры и бросила взгляд, пытаясь разглядеть нас. Мы скатились вниз по лестнице.

При свете лампочки на площадке второго этажа я разглядел его лицо. Он где-то потерял очки, но его светлые глаза смотрели куда-то в пространство.

— Когда весь город преследовал убийцу, Уолдо Лайдекер, с присущей ему изысканностью, преследовал закон, — произнес он.

Он засмеялся. У меня мороз пробежал по спине. Я боролся с безумцем. Его лицо было искажено, губы дрожали, остановившиеся глаза, казалось, вылезали из орбит. Он высвободил руку, поднял ружье и взмахнул им как жезлом.

— Отойдите! Отойдите в сторону! — закричал я Лоре. Его тело, казалось, обмякло, но в нем все-таки было около двухсот пятидесяти фунтов веса, и когда я заломил за спину его руку, он навалился на меня. В глазах его вспыхнул огонь, когда он узнал меня, разум вернулся, а с ним и ненависть. Белая пена стекала с его губ. Лора вскрикнула, предупреждая меня, но его стоны раздавались над самым моим ухом. Мне удалось подвести колени под его жирный живот и оттолкнуть его к перилам. Он размахивал ружьем, потом, не целясь, дико выстрелил. Лора вскрикнула.

С этим выстрелом он, казалось, утратил все свои силы. Взгляд его застыл, конечности одеревенели. Я ударил его головой о перекладину перил. На площадке третьего этажа Лора услышала хруст костей.

В карете «скорой помощи» и в больнице он без умолку говорил. И все время о себе, все время в третьем лице. Уолдо Лайдекер находился где-то далеко от этого толстого умирающего человека, лежавшего на носилках, он был похож на героя, которого тот в свое время боготворил, будучи ребенком. Он все время повторял одно и то же, без всякой логики и связи, и это было похоже на признание под присягой.

«Как знаток, искусно совмещающий букет и повод, Уолдо Лайдекер собирал коллекцию изысканных вин урожая 1914 года…

Как Чезаре Борджиа мог в послеполуденное время находить развлечение в том, что замышлял новую низость, так и Уолдо Лайдекер нервно проводил часы в цивилизованных развлечениях, за чтением и письмом…

Сидя прямо, подобно могильному камню, человек мог сидеть и сочинять свое завещание, так и Уолдо Лайдекер сидел за рабочим столом розового дерева, писал очерк, который должен был стать его завещанием…

Женщина отвергла его. Один, втайне, Уолдо Лайдекер отмечал бессилие смерти. Запах горьких трав смешивался с тонким запахом грибов. Суп был приправлен рутой…

В тот вечер привычка вела Уолдо Лайдекера за руку мимо окон, освещенных ее предательством…

Спокойный и бесстрастный, Уолдо Лайдекер стоял, нажимая своим указующим перстом на звонок ее двери…»

Когда он умер, доктор разжал его пальцы, сжимавшие руку Лоры.

— Бедный, бедный Уолдо, — сказала она.

— Он дважды пытался убить вас, — напомнил я ей.

— Он так отчаянно хотел верить, что я люблю его.

Я посмотрел ей в глаза. Она искренне переживала смерть старого друга. Злоба умерла вместе с ним, и Лора вспоминала, каким добрым он был при жизни. Именно великодушие, а не зло, говорил Уолдо, расцветает, подобно зеленому лавру.

Теперь он мертв. Пусть он сам скажет свое последнее слово. Среди бумаг на его рабочем столе я обнаружил незавершенную вещь, это последнее послание, которое он написал, когда пластинки лежали на проигрывателе, вино охлаждалось на льду, а Роберто готовил грибное блюдо.

Он написал следующее:

«Потом, как последнее противоречие, остается правда, состоящая в том, что она сотворила из него такого полноценного мужчину, каким его только можно было сделать из этой упрямой глины. И когда возникает угроза этому хрупкому мужскому существу, когда ее собственная женская натура требует от него больше, чем он в состоянии ей дать, он в злобе стремится разрушить ее. Но она сотворена из ребра Адама, она, как легенда, несокрушима, и ни один мужчина никогда не сможет достаточно метко направить свою злобу на ее разрушение».