Себастьян Жапризо - Дама в автомобиле в очках и с ружьем

Когда я сел в свою машину, было уже больше половины седьмого. Последнее мое воспоминание о доме Коба в тот вечер — это освещенное окно на первом этаже, за которым смутно виднелось ваше лицо и светлые волосы. Я поехал на улицу Гренель. На лестнице мне никто не повстречался. Я открыл дверь, вошел и запер ее за собой. Первым делом я передал телефонограмму в Орли. Потом засунул в чемодан Коба два ваших платья, черные брюки, ваше белье и еще кое-какие вещи из ящиков шкафа. Я взял также белое пальто и одну серьгу — вторая закатилась куда-то под тахту. Было уже десять минут восьмого. Самолет Коба вылетал в семь сорок пять, но я все-таки заглянул в ванную комнату — там еще валялось платье, в котором вы были в агентстве. Я взял и флакон ваших духов.

И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка приближалась к половине восьмого, вторая показывала сто шестьдесят. Машину я оставил у сторожа стоянки перед автовокзалом. Извинившись перед приемщиком багажа за опоздание, я сунул ему свой чемодан и чаевые. Я мчался что было духу. У выхода на летное поле мне вручили «вашу» телефонограмму. Чтобы меня запомнили, я дал десять франков на чай. В «каравелле» у меня не спросили фамилию, но я под разными предлогами дважды повторил стюардессе, что меня зовут Морис Коб, Морис Коб, и что я лечу в Вильнёв-лез-Авиньон. Я выпил рюмку водки, взял предложенную мне газету. Лететь предстояло час с небольшим. Я принялся размышлять. Меня совершенно не волновало то, что я нисколько не похож на Коба. Среди такого количества пассажиров никто не запомнит, как выглядел один из них. Могут примерно запомнить фамилию, да еще может запасть в голову Авиньон, и достаточно. И как раз во время этого полета, когда я подумал о том, что Аните тоже предстоит выдавать себя за другую, но у нее возникнут гораздо большие трудности, чем у меня, она должна оставить о себе очень четкие воспоминания, — мне в голову и пришел трюк, чисто рекламный трюк с забинтованной рукой. Такие подробности запоминаются лучше всего: «Это была дама на „тендерберде“, и у нее была забинтована рука». Я сразу же оценил, сколь выгодна будет эта инсценировка, тем более если забинтовать левую руку. В гостинице Анита сможет сама не заполнять карточку, поскольку она левша. А так как она не левша, то ей повязка не помешает. Ваше самоубийство само по себе явится доказательством вашей вины. А если у вас будет покалечена рука, никто не удивится, что вы не оставили никакой записки, которая бы пролила свет на ваш поступок.

В Марселе-Мариньяне было уже темно. Получив свой чемодан, я купил в зале аэропорта все необходимое для повязки. Потом сел в такси и поехал в Авиньон. По дороге я рассказал шоферу о своей работе, выдавая себя за инженера-строителя. Поговорили мы и о бедняках, которые живут в трущобах. Потом я снова углубился в свои мысли. Мы остановились у ворот гаража Коти. Я щедро отвалил шоферу чаевые — восемьдесят километров он промчал за пятьдесят минут. Позже я подумал, что совершенно не запомнил его. Даже не могу сказать, какого цвета были у него волосы. Что бы вам ни говорили, Дани, но это так. В действительности никто ни на кого не обращает внимания. Именно на это я рассчитывал, когда собирался обвести вокруг пальца тех, кому поручат вести следствие, и хотя бы в этом, мне кажется, я был прав.

В гараже была тишина и полумрак. У застекленной будки ко мне подошел мужчина. Я заплатил ему за ремонт «тендерберда». Он выдал мне счет. Я сказал, что у меня вилла Сен-Жан в Вильнёве. Он подогнал «тендерберд» к воротам — с поднятым верхом, только что вымытый. Я сел за руль, пытаясь с ходу угадать, как тронуть эту машину с места. Это оказалось просто. Мне кажется, я уехал, не вызвав никаких подозрений.

Мне пришлось спросить дорогу в Вильнёв — он оказался гораздо ближе к Авиньону, чем я предполагал. Часы показывали четверть одиннадцатого, когда я распахнул ворота виллы Сен-Жан. Едва войдя, я сразу достал из чемодана винчестер и сделал три выстрела. Две пули я пустил в раскрытое окно, одну — в стену в большой комнате. Чтоб сбить с толку какого-нибудь дотошного эксперта, я подобрал пустые гильзы, а на пол, под стол, бросил те, что нашел в Монморанси. В магазин я вложил три новых патрона. После этого я стал вслушиваться в ночную тишину. Я уже заранее решил, что, если кто-нибудь появится, я скроюсь, оставив здесь костюм Коба, ваши вещи и машину. Но никто не появился. За четверть часа я сделал все, что нужно. Большую фотографию, где вы сняты обнаженной, я нашел наклеенной на деревянный подрамник наверху, в этой порнографической фотостудии. Я посмотрел все папки со снимками, вынул ваши — за исключением двух, которые вполне подходили для моего плана, — и Аниты, от которых хотелось выть. Вот Аниту снимали с ее полного согласия, Дани. Все это я разорвал, сунул в большой бумажный мешок и потом увез с собой. Я отыскал и нужные мне негативы — они оказались в ящике, пронумерованные и занесенные в каталог, как почтовые марки. Были там и рамки для контактной печати. Я отнес вниз вашу большую фотографию и повесил ее на стену, взамен другой, на которой была изображена девица лет двадцати, не старше, присевшая в какой-то нелепой позе. Прежде чем снова подняться в мастерскую, я впервые вгляделся в ваше лицо. Не могу вам объяснить отчего, но у меня вдруг появилось такое чувство, что вы в нашем лагере, что вы тоже, как и я, преисполнены жалости к нам. Ваше лицо на этом снимке выражало нескрываемую нежность к той, которая, пользуясь тем, что вы полуслепая, в ту минуту предавала вас, потакая гнусным порокам этого подонка. Короче, на этом снимке был запечатлен момент, который поразительно предопределил все дальнейшее. Я оставил фотографию на стене, хотя прекрасно сознавал, что я мерзавец.

Я разложил в спальне ваши вещи, опрыскал вашими духами простыни, которые, быть может, еще хранили запах духов Аниты. Постель была в беспорядке. Кожаный ремень валялся на полу, там я его и оставил. Думаю, я уже начинал уставать и чувства мои притупились. Кожаный ремень не произвел на меня никакого впечатления, никакого. Я перенес в машину бумажный мешок, ваше белое пальто, коврик, в котором вы потом обнаружили труп Мориса Коба. И еще коробку с патронами и ружье. Дверь в доме я оставил открытой. Я действовал как робот, но я сделал все, чтобы ввести в заблуждение следствие.

Включив дальний свет, я мчался на предельной скорости, сосредоточив все свои мысли только на дороге, не обращая внимания на то, что слеплю встречные машины. Я подъехал к аэропорту Лион-Брон около часу ночи, за двадцать минут до отправления самолета, которым я заранее решил лететь в Париж. Это был последний ночной рейс. Анита ждала меня не в назначенном месте, а немного дальше, на обочине шоссе. При свете фар я увидел, что она в белом костюме. Я открыл ей дверцу, и мы помчались. Оказывается, она ждала меня больше часа. Она все время дрожала от страха и холода. Я свернул с шоссе и остановился на проселочной дороге, под деревьями. Здесь я объяснил, что она должна делать. Я отдал ей ваши водительские права, косынку, белое пальто. Наложил ей на левую руку повязку. Я вырвал из обложки неиспользованного авиабилета, который она купила на ваше имя до Марселя-Мариньяна, внутренние листки, а обложку положил в карман вашего пальто вместе со счетом из авиньонского гаража и конвертом с премиальными. Из конверта я вынул часть денег — стоимость билета на самолет. На Аните был новый костюм, похожий на ваш. Она купила его, даже не примерив, неподалеку от площади Звезды, в какой-то лавке, которая оказалась открытой. Она показала, как ей пришлось закатать и скрепить на талии двумя английскими булавками юбку, чтобы та держалась. Я не утерпел и спросил ее о постели, которую видел в беспорядке в доме Коба, — она ли лежала с ним на этих смятых простынях. Я испытывал непреодолимое желание узнать все до последней детали, и, так как на счету была каждая минута, от волнения я даже начал заикаться. Анита закрыла мне рот ладонью. Она поклялась, что, как бы ни сложилась наша судьба, отныне она будет принадлежать только мне. Мы снова подъехали к аэропорту. Я объяснил Аните, как управлять этой машиной. Расставаясь, я долго целовал ее.

И она снова сказала, что любит меня.

Наше следующее свидание должно было состояться по телефону в половине пятого утра. Мы посмотрели карту, которая оказалась в машине Коба, и высчитали, что к этому времени Анита будет в районе Аваллона. С бумажным мешком в руках я побежал к кассе и купил билет на имя Луиса Кэрролла. И снова час в воздухе на винтовом самолете, летевшем с Ближнего Востока. Я забылся в полудреме, и перед моими глазами несколько раз всплывала ваша фотография на белой стене. В Орли я не воспользовался своей машиной, а взял такси и около трех часов уже был в Отее, в квартале Монморанси. Пока я шел к дому Коба, я не видел ни одного освещенного окна. В доме Коба тоже было темно. Войдя, я громко заговорил, якобы обсуждая с Анитой этот скучный вечер. Я подошел к комнате, где вы должны были спать, и тихо позвал вас. Вы еще не спали. Бутылки с вином в гостиной не оказалось, я обнаружил ее на кухне, вместе с вашим прибором, который вы, к сожалению, вымыли. Пусть, все равно в этом доме останется достаточно других следов вашего пребывания, и я облегченно вздохнул, увидев по отметке, которую я сделал, что уровень вина в бутылке поубавился примерно на бокал. Видимо, доза снотворного была недостаточна, чтобы сразу свалить вас с ног, но я убедил себя, что надо лишь немного подождать.