Татьяна Коган - Клуб для избранных

Она подбежала к краю крыши и замерла, глянув вниз, где справа должен был зеленеть внутренний дворик, а чуть в стороне серебриться асфальтированная площадка перед главным входом. Сейчас ничего этого не было. Все пространство, куда хватало взгляда, заливало бескрайнее черное озеро.

И снова Лесе почудилось, что окружающий мир искривляется, складывается в ленту Мебиуса, перенося ее в иную плоскость и позволяя находиться одновременно в двух разных местах. Где-то вдалеке, под внезапно потемневшим небом, переливался небоскребами горизонт и выплывал из тумана величественный арочный мост со старинными башенками.

«Где же я?» — с отчаянием подумала Леся. И сама же ответила на свой вопрос: в одном шаге от смерти.

Огонь почти касался ее лица, окатывая волнами жара, и оставались мгновения до того момента, когда взлетит на воздух весь этот расколотый мир, превратив ее в горстку пепла, опадающего на смолянистую поверхность озера.

И догадка — пугающая до дрожи, тошнотворная, — чтобы спастись, нужно прыгнуть в воду.

Подчиняясь безотчетному порыву, Леся ступила на парапет — мыски обуви нависли над пустотой. Ей никогда с этим не справиться. Оставалось только поддаться — бороться не было сил. Может быть, эта черная бездна принесет ей облегчение.

Она зажмурилась и шагнула вперед. И в ту же секунду — едва перестала ощущать опору под подошвами — поняла, что натворила.

«Пациентка психиатрической клиники, дочь ранее погибшего в аварии известного предпринимателя, покончила с собой, спрыгнув с крыши здания», — будут пестреть заголовками местные газеты.

«Я попаду в ад, — мелькнула последняя мысль. — По крайней мере, Люцифер примет меня с распростертыми объятиями. Мы ведь как-никак знакомы»…

А потом все мысли исчезли.

Я бы не назвала ее красивой. Фигурой ее природа не обделила, тут лукавить не буду. И лицо — вполне себе симпатичное. Но отсутствовала в ней какая-то изюминка, нечто неуловимое, за что цепляется взгляд. Я не понимала — хоть убейте, — отчего она так привлекала Майка. Обычная стриптизерша — доступная и вульгарная. Боже, кого я пытаюсь обмануть. Не было в ней никакой вульгарности. Я просто бешусь оттого, что Майки таскался за ней, как теленок за выменем. И даже тот факт, что теперь ее останки не распознает криминалистическая экспертиза, слабо утешает меня. Я ревную его к прошлому. К тому, каким он был рядом с ней.

Она понимала, что скоро умрет. Удар по голове оглушил ее, лишил ориентации. Я с трудом дотащила ее до машины и запихала в багажник. Хорошо, что весила она не больше пятидесяти килограммов. Я-то малость покрупнее.

Как же мне хотелось поговорить! Задать ей тысячу вопросов, залезть в душу и вывернуть наизнанку. Но она смотрела своими испуганными глазищами, мычала в залепивший губы скотч, не переставая дергаться в попытке порвать веревки. В какой-то момент я испытала приступ неконтролируемого страха: а вдруг я не смогу ее убить, что тогда? Одно дело, когда ты защищаешь себя, и выбор предельно простой, звериный — или ты, или тебя. И совсем другое — хладнокровно лишить жизни невинного человека.

А еще меня чертовски пугало то, как мы с нею похожи. Не внешне — хотя наши типажи не сильно отличались. Нас объединяло что-то на тонком, нематериальном уровне. В нас бурлила одинаковая энергия — я это почувствовала сразу же, впервые увидев ее, еще толком ничего о ней не зная. С Майком произошло точно так же… Нас словно создали из одного вещества, а затем расщепили на атомы, развеяли по ветру. Но рано или поздно части единого целого находят друг друга, притягиваясь через время и расстояние. В идеальном мире, воссоединившись, мы могли бы превратиться в нечто великое, жить долго и счастливо. Но здесь, на этой планете, счастье ограниченно, приземленно, почти банально. Одну из частиц может попросту не устраивать возвышенный сценарий, и она предпочтет вытолкнуть лишнего участника.

Я не буду врать, что не колебалась. Если бы я умела внушать людям свою волю, то просто заставила бы ее забыть о случившемся и навсегда покинуть Майка, уехать из страны, начать новую жизнь. Но я не умела, а зашла слишком далеко. После определенной точки возврата нет. Она бы сдала меня копам, в клубе узнали бы о моей незаконной инициативе, и я закончила бы свои дни в морозильнике морга как неопознанный труп.

Я заставила себя представить, что я в игре. В самом деле, почему бы не превратить в игру всю свою жизнь, а себя самого — в ее персонажа? Тогда начнешь ко многому относиться проще.

Я вообразила, как она прогибалась под ним, в порыве страсти впивалась ногтями в спину, рассекая кожу до крови, а потом плотоядно проводила языком по вспухшим рубцам. И размозжила ей череп. А потом сожгла тело.

Когда я подняла острый булыжник и уже занесла руку, она вдруг перестала трястись и как-то странно посмотрела. Меня до сих пор пробивает ледяной пот при воспоминании о ее взгляде. В нем читался страх — что естественно. Но был он каким-то смазанным, поверхностным. Из глубины ее расширенных зрачков пробивалась другая эмоция. Невероятная, невозможная в данной ситуации, но настолько отчетливая, что не вызывала никаких сомнений.

Восторг.

Эта девка была чокнутой.

Бостон, Массачусетс

Майк проглотил уже вторую таблетку, но его по-прежнему бил озноб. Ему едва хватило энергии, чтобы заселиться в другой мотель — чуть более дорогой, но такой же паршивый. Едва он переступил порог номера, силы его покинули.

Электронные часы на столе высвечивали четвертый час ночи, а у него никак не получалось заснуть. Все тело — от макушки до пяток — горело, будто натертое перцем. Майк то проваливался в забытье, то вновь приходил в себя, злясь на собственную беспомощность. Сейчас он не смог бы дать отпор даже котенку. Пальцы лежали на «беретте», но вряд ли у него получилось бы поднять оружие и нажать на спусковой крючок — конечности отяжелели и отказывались служить.

На прикроватной тумбе трезвонил мобильник, Нолан хотел ответить, но так и не смог протянуть руку. Перед глазами проплывали фрагменты далекого и недавнего прошлого, наслаиваясь один на другой, смешиваясь в сумбурное нагромождение образов и эмоций.

Майк уже не отличал, что действительно было частью его прошлого, а что рождало воспаленное воображение. Он безвольно следил за сменяющимися кадрами, не пытаясь уловить взаимосвязь в разрозненном хаосе.

…После той трагедии на водоеме маленький Майк перестал выходить на улицу. Ведь куда бы он ни решил пойти, путь лежал мимо дома, где жила Лорел. Родители возили его на приемы к психотерапевту, и тот вел с ним долгие беседы, от которых мальчишке становилось только хуже. Ему хотелось забиться в темный угол, закрыть руками уши, чтобы ничего и никого не слышать. Но куда бы он ни прятался, его везде находил один повторяющийся звук — всплеск воды под ее вскинутыми руками… А потом родители пришли к единственно верному решению — сменить место жительства. И Майки пошел на поправку — по крайней мере, так казалось со стороны.

Перед глазами клубилась белая мгла, поглощая все мысли и образы. Она густела, превращаясь в непроницаемую молочную стену, когда внезапно в тумане возникло чье-то незнакомое сосредоточенное лицо, наклонилось ниже. Руки в стерильных перчатках коснулись его шеи, щупая пульс… Тело лихорадило, внутренности скручивались в клубок, и на фоне этой агонии Майк не почувствовал укола в вену. Еще несколько мгновений он страдал от мучительного приступа, а затем заснул глубоким сном.

«Температуры нет», — это первое, о чем подумал Нолан, распахнув глаза.

В занавешенное окно просачивались солнечные лучи, высветляя танцевавшую в воздухе пыль; с улицы доносилось задорное жужжание газонокосилки.

Майк посмотрел на часы: 13.30. Осторожно покрутил головой, разглядывая себя. Он лежал на кровати в одних трусах, раны на руках и ногах были перевязаны белоснежными бинтами, сбоку на животе появилась широкая нашлепка лейкопластыря, кое-где кожа была обработана йодом, на сгибе локтя виднелся след от укола.

Он попробовал сесть, готовясь к тому, что от этого движения боль вернется, но не ощутил ни малейшего дискомфорта. Майк чувствовал себя свежим и отдохнувшим, голова казалась легкой, а пальцы послушными. Он взял валявшуюся на постели «беретту», покрутил ее, проверил патроны — все на месте — и переложил на тумбочку.

Кто-то приходил сюда, когда он был в отключке, и оказал ему медицинскую помощь. Нолан медленно встал с кровати, все еще опасаясь, что поселившаяся в теле легкость исчезнет от неосторожного шага, и подошел к столу. В мусорной корзине обнаружились хирургические перчатки, грязные бинты и несколько использованных ампул, — названия ничего ему не сказали.

Он порылся в кармане брюк, вывалив на кровать всю оставшуюся наличность. Заказал по телефону пиццу, сварил кофе. Думать ни о чем не хотелось. За минувшую неделю он передумал и пережил столько, что исчерпал все ментальные ресурсы. Любая мысль тянула за собой ранящую эмоцию, поэтому он попросту отбросил их все до единой.