Александр Скрягин - Главный пульт управления

Хаджа подумал: «Уж после того, как он своими руками сломает очаг в своем доме и ничего там не найдет, этот надоеда уж точно перестанет ко мне ходить».

Проситель так и сделал. Он вернулся к себе домой, разобрал очаг на своей кухне и нашел под ним большой глиняный кувшин до верху набитый золотыми монетами.

Бедняк разбогател и, где бы ни появлялся, везде превозносил мудрость почтенного Хаджи Насреддина.

– Гарри Григорьевич, вы что, советуете мне сломать газовую плиту на моей кухне? Я живу на девятом этаже, под моей плитой, бетонное перекрытие, там золота точно нет, – без настроения пошутил майор.

– Разве эта притча о золоте? – не поддержал его шутку Генерал.

– А о чем эта притча?

– О чем? – Генерал стал пальцем рисовать на скатерти какие-то треугольники и овалы. – Людям только кажется, будто они могут дергать за ниточки, управляющие жизнью друг друга. На самом деле, за ниточки всегда дергает Кто-то другой. Вот о чем.

В коридоре раздались шаги, и в темном проеме двери в столовую выросла статная фигура Генриетты Павловны Эссель. На ней был домашний фартук: мелкие желтые цветы на зеленом поле. Белейшая блузка на высокой груди возвышалась над цветочным полем, как снега Килиманджаро над Африкой. Если, конечно, смотреть на этот вид из стратосферы.

– Мужчины, вы чай будете? – спросила она.

Гергелевич оторвался от созерцания скатерти, посмотрел на свою экономку, будто не узнавая, и с деланным оживлением произнес:

– Ну, а чего же, конечно! Чайку, пончиков с джемом и чего-нибудь этакого… – он щелкнул пальцами. – Для настроения!

– Вы имеете в виду, газету с кроссвордом? – осведомилась гражданка Эссель.

Гарри Григортьевич засопел лошадиным носом и, раздельно выговаривая слова, произнес:

– Нет, я имел в виду не газету.

– А! Я поняла, – кивнула Генриетта Павловна, – «Птичьего молока» у нас еще целая коробка. Я принесу.

– Причем здесь «Птичье молоко»? – еще сильнее засопел Гергелевич.

– Не нужно на меня сердиться! – еще сильнее выпрямила и без того прямую, как антенна, спину Генриетта Павловна. Она стала похожа на актрису Ермолову с известного портрета художника Серова.

– Генриетта, не позорь меня перед гостем! – грозно сверкнув глазами, почти прошипел Генерал.

Экономка в удивлении приподняла брови.

– Да, что вы, Гарри Григорьевич, – сладко пропела она. – Какой же тут позор? Ефим Алексеевич прекрасно знает, как вы любите «Птичье молоко». Да, и чего ж тут стесняться? У каждого есть что-то свои слабости, что-то свое, любимое…

Гарри Григорьевич с шумом выдохнул воздух.

– Генриетта! – стиснув лошадиные зубы, процедил он.

– Да, Гарри Григорьевич? – ласково, как обращаются к маленьким детям, спросила женщина.

Гергелевич сверлил экономку глазами, так усердно, как это делает токарь с заготовкой из высокоуглеродистой стали, плохо поддающейся обработке.

– Слушаю Вас, Гарри Григорьевич? – приняла вид дисциплинированной секретарши Генриетта Павловна.

Гергелевич продолжал имитировать взглядом работу металлорежущего станка. Так продолжалось довольно долгое время.

Вдруг его напряженные губы размякли, морщины разгладились, а щеки даже слегка обвисли к низу.

– Спасибо, Генриетта! – неожиданно мягко произнес он. – «Птичье молоко» к чаю самый раз! Давай чай! Неси конфеты!

В глазах экономки на секунду проступила растерянность. Однако сильная женщина быстро взяла себя в руки, кивнула и растаяла в сумерках коридора.

Гарри Григорьевич завел руку за спину и вытащил из заднего кармана брюк блестящую плоскую фляжку из нержавеющей стали для танковых баков. Он показал ее Ефиму и с видом победителя склонил голову набок: дескать, вы-то думали, Гергелевич прост, а Гергелевич десяток таких умников, как вы, вокруг пальца обведет и не устанет!

Генерал отвинтил маленькую крышечку, поднес фляжку к лошадиным губам и, словно голодный младенец, получивший материнскую грудь, сделал несколько сосущих движений.

Затем он прикрыл глаза и несколько секунд просидел с удовлетворенным выражением на помолодевшем лице.

Потом он протянул фляжку Ефиму и вопрошающе поднял брови.

Ефим взял фляжку, поднял подбородок к потолку, вылил в рот тонкую короткую струйку и проглотил жидкость. Это был хороший, выдержанный коньяк. Он удовлетворенно кивнул и вернул фляжку хозяину.

В коридоре раздались шаги.

Гергелевич мгновенно закрутил крышечку плоской фляжки и быстрым движением спрятал ее за спину.

Когда Генриетта Павловна вошла в комнату, с подносом в руках, мужчины сидели молча, с умным видом смотря друг на друга.

Женщина остановилась на пороге, будто столкнулась с невидимым препятствием. Она задрала нос и стала немного похожа на принюхивающуюся кошку. На ее лице проступило удивление. Она пронизывающим взглядом посмотрела на мужчин и еще выше подняла нос. Удивление в ее глазах сменилось растерянностью, а потом – выражением недоверия к самой себе.

Генриетта Павловна повела головой, словно отгоняя наваждение, решительно сдвинулась с места и, направилась к столу. Идя по паркету, она держалась за края подноса так же крепко, как начинающий велосипедист за рогатый руль своей двухколесной машины.

Экономка ловко расставила чашки, блюдца и чайник со свежим чаем. Закончив это, она встала у стола, держа поднос опущенным вдоль тела. Смотрела на мужчин, молчала, но не уходила.

– Ты, иди, Генриетта. У нас тут с Ефимом Алексеевичем разговор. Серьезный, – строго сказал Гергелевич, поднимая пузатый чайник.

Женщина окинула стол и сидящих за ним мужчин подозрительным взглядом, также молча повернулась и как-то неуверенно направилась к выходу из комнаты.

Уже на пороге она обернулась, сделала носом кошачье принюхивающееся движение, пожала плечами и вышла из столовой.

– Если что, я – на кухне, – донеся ее голос уже из коридора.

Гарри Григорьевич, держа чайник высоко над чашками, с ловкостью профессионального чайханщика разлил ароматный янтарный чай и грациозным движением иллюзиониста выдернул из-за спины хромированную фляжку. На этот раз Ефим от коньяка отказался.

Он отхлебнул свежий чай и, собравшись с духом, спросил:

– Гарри Григорьевич, свидетели утверждают, что Чапель вошел к вам в квартиру. Войти – вошел, но обратно не вышел. Что вы на это скажете?

Генерал проглотил очередную порцию коньяка, едва не поперхнулся и просипел:

– Скажу, что барахло у тебя свидетели!

– Нормальные свидетели, – взял булочку с джемом Ефим.

– Ефим, ты не крути! Ты хочешь сказать, что я с помощью ГПУ Чапеля в Вакууме законопатил? Так?

Ефим оторвал взгляд от янтарной поверхности налитого в чашку чая и посмотрел на Гергелевича в упор.

– Так! – неожиданно для самого произнес он. – Именно это я и хочу сказать…

И тут же снова опустил взгляд.

В янтарном чае рублевой монетой плавал свинцовый свет, падающий из окна.

Гарри Григорьевич поднялся, пересек комнату, подошел к выключателю у выхода в коридор и зажег свет. В чашке, стоящей перед майором, вспыхнуло пять маленьких солнц – столько ламп горело в могучей лапчатой люстре под потолком.

– Да, пойми, Ефим, нет у меня ГПУ! И ни у кого нет! – махнул рукой Гергелевич.

– И Чапеля нет! – заметил майор.

Генерал застыл у двери.

– ГПУ здесь не причем! – раздраженно произнес он. – А я уж, тем более, здесь не причем!

– А кто причем? – спросил майор. – Кто?

Лицо Гергелевича порозовело, то ли от темы разговора, то ли от выдержанного коньяка из стальной фляжки.

– А о том, кто причем, – медленно произнес он, – о том, кто причем, ни мне, ни тебе, Ефим Алексеевич лучше не знать! Есть такие вещи, которые лучше не знать! Вообще! Никому!

– Я так не думаю, Гарри Григорьевич! – повысил голос Ефим. – А, если, Чапель – не последний? Если это только начало? Если завтра еще кто-нибудь исчезнет? Вот я и хочу знать, если вы здесь не причем, то кто здесь все-таки причем?

Гергелевич достал фляжку, сделал хороший глоток и, выдохнув, раздраженно сказал:

– Дался вам всем этот Чапель! Да, Чапель сам виноват, если хочешь знать! Совал свой нос, куда попало, ну вот и получил!..

Ефим тоже начал раздражаться.

– А кто его вину установил? Вы? Или кто-то другой себя в судьи назначил? А, если завтра вы ему не понравитесь? Или я? Или мы все, а? Вот я и хочу знать, кто этот судья!

– Чтобы его остановить? – склонил к плечу длинное лошадиное лицо старый конструктор.

– Чтобы его остановить, – кивнул Ефим.

Гарри Григорьевич наклонил голову к плечу, рассматривая майора, словно новую мебель, потом поднес фляжку ко рту. Но пить не стал.

– А не получится! – блеснув глазами, произнес он. – Никак не получится!

На этих словах Гергелевича в коридоре нервно заколотился дверной звонок.

За стеной прозвучали шаги Генриетты Павловны.