Александр Скрягин - Главный пульт управления

Секаченко нагнул голову на короткой шее, посмотрел из-под лобья на Мимикьянова, помолчал.

– Ладно, – проронил он.

Неторопливо подошел к торцу стола, где сидел Гергелевич, и взял лежащий на скатерти мобильник.

Еще раз испытывающе взглянул на Ефима, набрал номер и произнес:

– Отбой! Отпускайте, тетку. Глаза завяжите, чтобы на дорогу не смотрела! Да! И где-нибудь в центре оставьте. Объясните подоходчивей, чтоб не болтала. Но без грубости. Этого не надо! Ну, все. Конец связи! Все, я сказал! Расчет, как договорились.

Секаченко нажал кнопку, отключаясь.

– Ну, сам слышал, – повернулся он к Ефиму, – сказал я, чтобы отпустили тетеньку. Я условие выполнил. Теперь, паренек с Москва-реки, твоя очередь. Если наврал, или задумал поганое, тебе не тетечку из Новосибирска, тебе – себя самого жалеть придется! Не увидит тебя больше Москва. Осиротеет столица! И родственнички твои, если они у тебя есть. Пошли! – кивнул он на выход в коридор.

Ефим почувствовал холодную влажную волну воздуха, за неуловимое мгновение до того, как увидел: плотные коричневы шторы и белоснежное тюлевое кружево взвились, словно чье-то развивающееся под ветром платье. Оконная рама дрогнула и сорвалась с места. Раздался удар, громкий, как выстрел: открытая створка окна с размаха ударила об оконный переплет. Взгляды присутствующих метнулись у шторам.

И Мимикьянов решился.

Он бросился в сторону и, нанося удар правой по корпусу, всей массой своего девяностокилограммового тела обрушился на Секаченко.

Майор рассчитывал впечатать его в стену, после чего, тот, хотя бы, на несколько секунд, должен был потерять над собой контроль. Этих секунд должно было хватить, чтобы его обезоружить. Так случилось бы с любым другим противником, но с Секаченко случилось по-другому. Краем глаза бывший инструктор по плаванию уловил движение майора и успел сгруппироваться.

Летящая масса Мимикьянова отбросила его на несколько метров. Он опрокинулся на пол, поехал задом по полу, пока не ударился спиной о стену. Там он и остался сидеть с разбросанными в стороны ногами.

Но контроль над собой, на что рассчитывал майор, Виктор Сергеевич не потерял. И пистолет не выронил. Он направил ствол в живот Ефиму, сдвинул большим пальцем скобку предохранителя и прорычал:

– Ну, все! Отыгрался ты, москвичок! Ты сейчас в гостиницу с дыркой в животе поползешь и в зубах мне прибор притащишь!

Сотрудники Виктора Сергеевича, находящиеся в темном коридоре, заторможено, как в замедленной киносъемке, сдвинулись со своих мест и, мешая друг другу, намертво заклинились в дверях.

Ефим лихорадочно нащупывал ладонью, стоящий за своей спиной стул, собираясь метнуть его в лежащего у стены стрелка, а самому уйти с линии огня и прыгнуть на него с боку.

Каша заваривалась куда гуще, чем ожидал майор.

Каша варилась совсем не так, как предполагал майор.

Но менять что-либо было уже поздно. Теперь уже не люди толкали лавину событий, а сорвавшаяся лавина сама тащила людей.

Мимикьянов, наконец, нащупал спинку стула, сжал ее в ладони и начал замах, как вдруг услышал громкий рык:

– Что здесь происходит, а? Прекратить немедленно!

На пороге столовой стояла ожившая скульптура рабочего-молотобойца с фронтона заводского Дворца культуры. Скульптура где-то достала клетчатый пиджак размером с чехол для танка. Рядом с ней рослые крепкие бойцы из службы безопасности «Локомотива» казались нежными и хрупкими, как участники хора мальчиков при музыкальной школе.

Заходя, статуя легко, как пустотелых кукол, вбросила их внутрь комнаты. Потирая ушибленные плечи, профессионалы боев по системе «пятеро на одного» смотрели на ожившую статую со страхом.

Колкие волоски на голове скульптуры стояли торчком, как притянутые магнитом алюминиевые опилки. Электрический свет скакал по ним колючими искрами.

Разумеется, статуи давно перестали срываться со своих мест и приходить к людям. В дверях стоял директор завода Эдуард Петрович Недорогин. За его плечами блестели живые глаза Рената Абсалямова. Они обшаривали комнату со скоростью радара ПВО, вставшего на боевое дежурство.

– Виктор Сергеевич, а чего это ты на полу расселся? Стульев что ли мало? – обратился Эдуард Петрович к Секаченко.

Увидев Недорогина, Виктор Сергеевич, как будто, даже обрадовался.

– А мне отсюда стрелять удобнее! – ответил он, не сводя пистолетного ствола с Ефима.

– В кого же это ты стрелять собрался, Витя? – с удивлением в голосе спросил Эдуард Петрович.

– А в москвича вот этого! – Виктор Сергеевич, не отрываясь, смотрел на майора.

– Какого москвича? – озадачено спросил Недорогин, обведя взглядом комнату.

– А вот того, что на мушке стоит. У него Пульт, Эдуард Петрович! Купил он его у Гергелевича. Сам признался, мокрохвост московский!

Недорогин посмотрел на Ефима, кашлянул, прочищая горло, и произнес:

– Ефим Алексеевич, что здесь происходит? Какой москвич? Он спрятался, что ли?

Мимикьянов сбросил напряжение, просчитав про себя до десяти, и сказал спокойно:

– Нигде не спрятался. Это Виктор Сергеевич меня за какого-то москвича принял.

– Тебя? – короткие бровки на кирпичном лице статуи полезли вверх.

– Меня, – кивнул майор.

Недорогин опустил взгляд на Секаченко.

– Витя, ты умом не тронулся случаем? – спросил он. – Температуру с утра не мерял? Да, опусти ты ствол, наконец!

Секаченко положил пистолет на колени, но готовность вступить в бой в любую секунду не сбросил.

Директор нахмурил бровки и обратился к сидящему на полу:

– Это – куратор нашего завода по линии госбезопасности. Зовут его Ефим Алексеевич! Понял? Ты, Витя, должен перед ним навытяжку стоять, а не дулом в него тыкать!

Лицо Виктора Сергеевича утратило боеготовность. Ее место заняла растерянность.

– Как же это? – непонимающим тоном произнес начальник службы безопасности «Локомотива». – Он же сам признался… И говорил, что… в гостинице остановился… И вообще…

Лицо Виктора Сергеевича распалось на отдельные, никак не связанные между собой черты.

– Так, ты начальник службы безопасности или вахтер на воротах? – по-директорски накатил Недорогин. – Ты должен всей информацией владеть! Не ждать, когда тебе ее на блюдечке принесут! Как только новый человек в поселке появился, ты через десять минут уже должен знать, как девичья фамилия его мамы! И эту фамилию через соседа проверить! А ты? Ну, вставай, чего разлегся, как баба в бане на полке?

Так и не собрав черты лица в одно целое, Секаченко убрал пистолет под пиджак и поднялся с пола.

– Ты, извини, Ефим Алексеевич, – повернулся Эдуард Петрович к майору, – с кадрами у нас неважно. В заводской-то службе безопасности еще ничего! Ренат Николаевич сам на посту стоит и подчиненным в карты играть не дает, а вот в «Локомотиве», да и еще в двух фирмушках, что тут у нас на территории сидят, такие кадры… Сажай, не глядя! Все одно лопух вырастет… – с безнадежностью махнул он веслом-ладонью.

Остренький наполеоновский носик Виктора Сергеевича утончился до скальпеля.

В комнате повисла абсолютная, но хрупкая тишина, какая бывает в комнате, когда в телевизионном приемнике пропадает изображение во время трансляции сериала.

– Эдуард Петрович, может быть, чаю? – разнесла тишину вдребезги Генриетта Павловна, войдя из коридора в комнату.

– Чаю? – не понимающим голосом произнес Недорогин.

– С булочками! Они совсем свежие! – таким тоном, будто кто-то сомневался в свежести предлагаемой к чаю выпечки, произнесла экономка.

– Обязательно будем и чай и булочки! – раздался в столовой новый голос. – Но чуть позже! Сначала надо покончить с делами! Так, Эдуард Петрович! Правильно я говорю, Ефим Алексеевич?

В дверной раме на темном фоне коридора стоял Вольтемир Николаевич Миногин.

За его спиной плавали в сумерках безглазые лица его сотрудников. Ефим видел троих, но, возможно, в коридоре их находилось и больше.

– Какими делами? – неподходящим к его фигуре осторожным тоном спросил Недорогин.

– Получим у нашего уважаемого Гарри Григорьевича Пульт и подпишем соответствующий акт. И – все! А вот после этого – чай! Правильно я говорю, Гарри Григорьевич? – обратился Миногин к Гергелевичу, снова превратившегося из больного орла-беркута в породистую лошадь.

Услышав обращенный к нему вопрос, хозяин дома повел голову в бок, будто его дернули за удила.

– Да, что же это такое? – почти вскрикнул он. – Наваждение прямо! Нет у меня никакого Пульта! И не было никогда! Ну, эти идиоты из «Локомотива» – ладно! Что они знают? Но вы-то, Вольтемир Николаевич, вы же входили в ликвидационную комиссию! Вы-то знаете, что единственный, натурный образец был уничтожен в присутствии всех членов комиссии! Сожжен в плавильной печи! Все сгорело! Все!

– Э-э-э, Гарри Григорьевич! – махнул рукой Миногин. – Приборы горят! Рукописи горят! Головы горят! Идеи-то не горят! Хоть ты что, с ними делай! Бензином их, диоксином, напалмом – бесполезно! Один натурный образец сгорел, другой сделать можно, если знаешь, как!