Екатерина Лесина - Ошейник Жеводанского зверя

Правильно, он пытается убить. Точнее, пока не пытается, но собирается.

Не следовало открывать запертую дверь.

Не следовало возвращаться в лес, где водится серый волк, который притворился даже не бабушкой – добрым лесорубом.

Не следовало вообще на свет появляться.

– Ты неудачница. – Марат подхватил пальцем слезинку и демонстративно облизал. – Классическая неудачница, которая до того поверила в собственную беспомощность, что не сделала ни одной попытки доказать обратное. Забилась в норку и сказала себе «не могу». И что взять с тебя, немогущей?

Ничего. Не надо брать. Отпусти, пожалуйста, разве не видишь ты, как мне страшно? Как больно?

Видит и наслаждается, ловит каждое движение ее лица, дышит ее дыханием, подстраивается, чтобы потом, поймав последний выдох, замереть. Умереть с нею, всего на долю секунды. Откуда она знает это? Ниоткуда. Просто знает. Просто видит в безумных глазах его.

– И Антуан был таким же. Знаешь, в чем его беда? Настоящая беда?

Ирочка покачала головой.

– В том, что его предали. Я говорю не об отце или Моранжа, у них свои интересы, ты же понимаешь, как это бывает. Я говорю о брате. Пьер обязан был защитить Антуана, а что вместо этого? Мораль становится над кровью. И чужие люди оказываются дороже... проклятье Каина. Убивший брата своего не найдет покоя ни в жизни, ни в смерти. И детям его суждено платить по чужому счету, потому что иногда, редко, но все же сын отвечает за отца.

Синяки почти прошли. И опухоль с лица спала. Красивый хищник. Тимур ведь предупреждал, пытался предупредить, а она не поняла. Глупая, глупая женщина, очередной мотылек.

– Пьер жил долго. Женился. Появились дети, потом внуки. Внук, вернее будет сказать, ибо Господь, если он есть, не желал, чтоб Каиново семя вновь засеяло землю. Господь хитер, как старый барышник... а люди говорят – судьба. Пусть так. Пусть судьба назвала внука Пьера Антуаном. Пусть судьба швырнула его в Россию в восемьсот двенадцатом году. Пусть судьба оставила жизнь, но заперла дорогу назад, во Францию. Судьба в ублюдочном своем желании отыметь всех зачала род Шастелей. Сухая смоковница и единственный уцелевший плод на ней. Я. Марат Шастелев.

И он гордился родством. Он берег прошлое, как берегут иссеченный щит, побывавший у Ерусалимских стен, обломок сабли, что некогда гуляла по спинам турков, серебряный перстенек с фальшивым камнем, доставшийся от прабабки.

Прошлое жило в настоящем. Прошлое диктовало свои условия и желало жертв, во имя подтверждения прав родства с Жеводанским оборотнем.

– Я всегда знал, что не такой, как все. Но однажды, наверное, после Анечки, мне захотелось узнать – почему? Тимур твердил, что я сумасшедший, что нужно лечиться, но ведь даже сумасшествие не случается просто так.

Случается. Сумасшествие, когда засыпаешь с одним человеком, а просыпаешься с другим. Когда понимаешь, что эти двое – одно целое, и не понимаешь, кого из них любишь, а кого боишься.

– Сначала я не очень представлял, где ответ, а потом, уже перед самым отъездом, решил квартиру продать. Деньги нужны были. А в квартире Стефины вещи. На свои я бы наплевал, а ее не мог бросить. Пришлось возвращаться. Разбирать. Иногда я, иногда Тимур, ему ведь легче, он после Стефы появился... но мы ведь не об этом, правда? Так вот, среди ее вещей я наткнулся на кое-что очень интересное.

Перед Ирочкиным носом повисла веревочка, серая, невзрачная и знакомая. Ее Тимур носил то на левой, то на правой руке. Про нее солгал, что потерял, а на самом деле... спрятал? Отдал себе же? Себе другому.

– Мне стало интересно. Я вообще любопытный. – Веревочка серой змейкой скользила по Маратовой ладони, обвивалась вокруг большого пальца и расплеталась, чтобы исчезнуть в рукаве. – Я попытался перевести, я ведь знаю французский. Но оказалось, что не так хорошо, как могло бы... учился. Учил. Копался. Искал. Не верил прочитанному. Даже подумал заказать экспертизу, но после решил, что это уже чересчур. Я сопоставлял факты, запрашивал данные из архивов, заказывал справки и оплачивал исследовательские работы. И все ради того, чтобы понять, кто я.

Человек. Два человека, две личности, запертые в одном теле, в одной темной комнате, из которой невозможно сбежать.

– И за что он, всемогущий, так со мной обошелся. Мне ведь тоже не хочется убивать, драгоценная моя. Я просто не могу с собой справиться... Жажда Зверя, сущность Зверя давит изнутри. Я теряю способность думать, я теряю способность дышать, жить... я перестаю существовать. Ты скоро поймешь, каково это, уходить в небытие...

Он закрыл глаза, а когда открыл – уже был не Маратом, Тимуром.

– Ирин, я сейчас... я быстро... – Пальцы потянули узлы веревки, рванули, отпустили, заметались, пытаясь поддеть тугой узел. – Тебе бежать. Долго не смогу. Его... сильнее...

Он начал озираться, в поисках чего-нибудь режущего, схватил нож для бумаг, полоснул, не глядя. Больно! Как же больно!

– Проклятье!

– Проклятье, – ответил уже Марат, прижимая руку к порезу. – Вот мое проклятье, запах крови. Волшебный аромат, который отделяет человека от зверя. Человек потерял способность обонять, различать нюансы, получать удовольствие...

Он поднес ладонь к Ирочкиному носу. Красная-красная, словно в гуаши, и краска растеклась по коже, обрисовывая морщинки и шрамики. Белое на алом. Красиво.

– Люди-люди-людоеды... как тигры, только хуже, потому что тигр не стесняется. У тигра нет мысли о том, что он, тигр, нарушает закон. А люди вот страдают. Сочиняют. Оправдывают сами себя. Зачем? Человеческий закон – искусственная система правил, которая выгодна лишь государству. Закон тигра – закон естественной природы, выгодный всем.

Он облизывал пальцы, жмурясь от удовольствия, и действительно походил больше на тигра, чем на человека.

– Природа приспосабливает. Жертву под хищника, хищника под жертву, охотника под добычу и добычу под охотника. Бесконечная гонка. Оставшиеся в живых дают потомство, и снова вращают колеса бытия... а люди стоят над колесом. Люди думают, что они выиграли. Не-а. – Остатки крови он вытер об Ирочкину блузку. – Если бы люди были в колесе, по-прежнему были, то на меня, охотника, нашелся бы свой охотник. Настоящий. Способный поверить не разуму, а инстинкту. Своему второму «я»...

Он вдруг схватился за голову, зарычал, затряс, пытаясь избавиться от чего-то внутри, и, упав на колени, завыл. Потом руки подогнулись, и Марат – Тимур? – покатился по ковру, пытаясь зацепиться за ворс. Его тело сотрясала судорога, заставляя выгибаться, дергаться, принимать немыслимые позы и в них замирать...

Ирочка зажмурилась. Но пощечина заставила ее открыть глаза:

– Ну что, тварь? – Из левой ноздри Марата выползала струйка крови. – Посмотри, что ты наделала! Посмотри!

Протянутые руки с расставленными пальцами, которые чуть подергивались, пытаясь сжаться в кулак, но не сжимались.

– Это все ты! Из-за тебя... я говорил ему, что не стоит... одиноко... нам всегда одиноко, но ему особенно. Он слабый. Слабым нужна поддержка. Я поддерживал. Я любил своего брата... мы вместе, только вдвоем. Не как Шастели...

Он, став на карачки, отполз в угол, в тень, скрывшую и лицо, и неуютную, ломаную фигуру.

– Я ведь не против был. Я не мешал ему с тобой. Не подсматривал. Верил. А оказалось, что ты ему нужна, чтобы меня убить. Разве это честно? Скажи, женщина.

Ирочка промычала, Ирочка дернулась, пытаясь подпрыгнуть на стуле, но тот прочно держался пола. И бечевка не думала рваться, по бечевке Тимур, наверное, не попал. А рука болит. И кровью пахнет. Четко пахнет, так, что Ирочка чувствует, что уж про сумасшедшего говорить.

– Не по правилам... ему же нравилось. Если не нравилось, то почему позволял? Не слушал... он говорит, что я не слушал. А я слушал, больше, чем ему кажется, слушал. Я слышал его до самого дна, до самого чертового дна его души! Нашей души! А он...

Марат откинул голову и замер, неподвижный, словно статуя. Статуей он и выглядел.

– Почему ты не пытаешься вырваться? – спросил он через бесконечно долгое время, за которое Ирочка уже почти успела убедить себя в его смерти. – Сидишь. Просто сидишь и ждешь. Это неправильно.

Она боялась. Боялась умереть и выжить, боялась шелохнуться и привлечь его внимание. Боялась, что он умер, и тогда никто никогда не найдет ее в этой квартире...

– Ты некрасивая. И себя жалеешь. И хочешь, чтобы другие тоже жалели. Ты не Золушка, но продолжаешь верить в принцев. Почему?

Он что, забыл, что Ирочка не в состоянии ответить? Сам же рот заклеил.

– Знаешь, почему-то я уверен, что если бы даже я убрал эту штуку, – Марат коснулся губ, – ты все равно не стала бы кричать. Твоя стратегия – прятаться, даже когда прятаться уже невозможно, ты все равно надеешься на чудо. А знаешь, ведь тогда, в Жеводане, выживали те, кто осмеливался противостоять. Неважно чем и как. Нож, дубина, копье самодельное, но Зверь отступал. А вот слабые... слабые умирали. Это правильно.