Джесси Келлерман - Зной

— Это я понимаю, — сказала Глория, — но мне очень тревожно за него. Постарайтесь взглянуть на все моими…

— Имя еще раз назовите.

— Карл Перрейра.

— Вы его жена, миссис Перрейра?

Глория замялась.

— Меня зовут Глория Мендес. Я его секретарша.

Диспетчер замычала снова, на сей раз мычание продолжалось дольше и было более многообещающим.

— Алло? — нетерпеливо произнесла Глория.

— Да, мэм, не кладите трубку, я… не кладите трубку. (Послышались какие-то щелчки.) Так, ручка у вас есть? Ноль-один-один…

— Извините, — сказала Глория. — Что это?

— Что?

— Номер. Который вы диктуете. Чей он?

— Я еще не закончила, мэм. Ноль-один-один-пять-два…

— Это же заграничный номер, — сказала Глория.

— Правильно, мэм. Вы золотую медаль хотите получить за догадливость или дослушать номер до конца?

— Но зачем вы даете мне заграничный номер?

— Это номер американского консульства в Тихуане.

— Он не в Тихуане.

— Послушайте, мэм, вы же не знаете, где он. Я даю вам то, что у меня есть. Он не в Лос-Анджелесе, даже не в нашей стране, а помогать вам разыскивать его я в настоящий момент не в состоянии.

Глория стиснула край стола.

— Я вас не об этом…

— В настоящий момент у нас многое разладилось. Так вот, я могу дать вам этот номер, а могу связать с кем-то, кто, может быть, и сумел бы помочь вам, но только он скажет вам то же, что говорю я.

— Ладно, — сказала Глория. — Диктуйте.

Диспетчер отбарабанила номер и положила трубку.

Глория расправила, чтобы успокоить нервы, рубашку на груди.

Трубку в консульстве взяли после десятого звонка. Молодой человек с заложенным носом — наверняка серфер — представился: Роб — и учтиво предложил ей любую помощь. Говорил он дружелюбнее, чем диспетчер 911, и Глория, описывая предмет своих тревог, постаралась выдерживать ровный тон.

— Хмм, ладно, — сказал Роб. — Он в Нижней Калифорнии?

Глория вспомнила расстеленную по столу Карла карту пустыни.

— Не думаю, — ответила она. — Я думаю, он в Соноре.

— Там есть консульство, в Эрмосильо. Попробуйте в него позвонить.

Она поблагодарила Роба, записала номер, набрала его.

— Консульство США.

На сей раз ее рассказ занял больше времени; отчаяние заставляло Глорию произносить не те слова, извиняться, поправляться.

— Мисс, — сказал сотрудник консульства, Дэвид, — прошу вас, постарайтесь успокоиться.

— Мне страшно.

— Мы во всем разберемся. Когда вы в последний раз беседовали с ним?

— Перед самым его отъездом.

— В каких отношениях вы состоите с мистером… э-э, Перрейра?

Глория прикусила губу.

— Я его жена.

— И он собирался пересечь на машине пустыню? — удивился Дэвид. — Чем это было? Бегством из дома?

— Он всегда путешествовал в одиночку.

— Ага. А затем вы получили сообщение.

— Да.

— И думаете, что произошла автомобильная катастрофа?

— Я не знаю, — ответила она. Ей уже опротивело это насильственное кормление вежливыми фразами. — Я ничего не знаю. Он мог пострадать.

Дэвид сказал:

— Если бы его поместили в какую-то из здешних больниц, мы бы узнали об этом. Когда в больницу доставляют гражданина Америки, оттуда всегда звонят нам. То же самое и в случае смерти. С нами непременно связались бы. Но, насколько мне известно, никто нам не звонил. Это случилось на прошлой неделе?

— Сообщение поступило в четверг.

— Послушайте, миссис Перрейра, — сказал Дэвид, — я уверен, что беспокоиться вам не о чем. Он непременно свяжется с вами. Скорее всего, он где-то загулял и просто забыл позвонить.

Глория продиктовала ему свой номер. Прежде чем они простились, Дэвид сказал:

— У вас ведь там землетрясение утром было, верно?

— Да.

— И вы волнуетесь из-за такого пустяка.

— Пожалуйста, позвоните мне, — ответила Глория и положила трубку.

Измученная, дрожащая, она обшарила письменный стол Карла. Ежедневник его оказался пустым, в том, что касалось договоренностей о встречах, календарем Карлу служила она. Глория в миллионный раз набрала номер его сотового и услышала все те же нескончаемые гудки. Она обыскала груды мусора, надеясь найти хоть что-то, способное сказать, куда он собирался отправиться. Маршрут свой Карл с ней не обсуждал, — как и каждое лето, всю поездку он спланировал сам. То была одна из составляющих его жизни, к которой Глория доступа не имела, и регулярная повторяемость ее немного действовала на нервы. «Пора уматывать», — говорил он, поигрывая давно потускневшим серебряным крестиком, который носил под рубашкой. Таков был сигнал о приближении отпуска: Карл расстегивал пуговицу и из-под рубашки появлялась цепочка с крестиком.

Глория, как и всегда, вызывалась заказать ему билет на самолет, номер в отеле, место за столиком ресторана. Предложений ее он никогда не принимал.

«Эти штуки я предпочитаю делать сам».

Чего ты бесишься? — спросила она себя. Наверняка же все в порядке. Ты ему не нянька. Шла бы лучше домой и позаботилась о себе самой.

Да, но она уже здесь.

А забота о нем и была для нее заботой о себе.

Как ни посмеивалась над ней Барб Оберли, логическая оправданность ее преданности человеку, который хоть и не отказал ей наотрез и никогда не выказывал ничего сверх простой благодарности, у Глории сомнений не вызывала. Для нее объяснение было очевидным: Карл любит ее, но не может найти слова, пригодные для описания этой любви. Он разговаривал и вел себя с ней по-монашески, потому что это было, на свой манер, более честным, чем изливать перед ней неточно описанные, а то и банальные чувства. Бурные излияния Карлу вообще свойственны не были. Почему же в любви он должен быть иным?

Барб видела происходившее сквозь очки менее розовые: «Взгляни правде в лицо, Глория. Он просто-напросто голубой».

И хотя Глории хотелось выпалить «нет!», ее все же грызли сомнения. Возможна ли любовь, неотделимая от обета безбрачия? И неужели любовь почти всегда молчалива?

Она терпела уже долгое время, веря, что настанет день и все переменится. Брак, дети, семья — все придет к ней в единый миг. Это представлялось ей неизбежным: она знала Карла лучше, чем кто бы то ни было, а он так же знал ее. По мнению Глории, два человека не могут столь глубоко проникать в души друг друга и не называть это любовью.

Единственным, чем он не делился с нею, были его планы на отпуск. Потому-то телефонное сообщение и внушило Глории тревогу, от которой она сходила теперь с ума. Сообщение это пронзило ей сердце точно двумя стрелами сразу: одной была мука неведения, другой — боль от понимания, что в неведении Карл держит ее намеренно.

У противоположной стены кабинета злорадно помигивал автоответчик. Глория опять взяла ручку, листок бумаги и начала все заново.

Глория это я здесь была дорожная авария вас выв

Я в порядке все в порядке звоню домой

И на этот раз грубый обрывок фразы «вас выв» стал приобретать иные очертания. Если вслушиваться внимательно, можно уловить звук, который ему предшествовал. Несомненная гласная и, похоже, горловая, не носовое «и», не «е» переднего ряда, но и не губная «о». Скорее, похожая на «а». А вас выв. Авасвыв. Или ах.

Карл, каким она его знала, был человеком практичным, почти лаконичным. Если ему требовалась незамедлительная помощь, он сказал бы об этом сразу, не откладывая в долгий ящик. И сообщил бы все существенные подробности: номер телефона, его местонахождение, имя его владельца.

Ахвасвыв. Ахвасвив?

Она снова прослушала сообщение, прижав ухо к динамику. За статическим шумом в голосе Карла проступал какой-то непривычный оттенок. Глория прослушала еще раз, повторяя слова за ним. И на этот раз ахвасвив словно переключило ее, автоматически, в другой режим, а следом автоответчик щелкнул и смолк.

Испанский.

Слово было испанским.

Глория опять схватила перо и бумагу, опять прослушала сообщение. Теперь испанский выговор Карла опознавался безошибочно.

Да, это было какое-то испанское название — он же звонил из Мексики.

Она записала услышанное.

ah

uas

viv

ah was ahwas a-uas aguas

Aguas.

A viv! Коренное слово. Видоизменяется в зависимости от места в предложении.

И это дает vivas.

Aguas vivas?[5]

Глория протянула дрожащую руку к телефону и набрала номер консульства в Эрмосильо.

— Консуль…

— Здравствуйте, я вам только что звонила. Не могли бы вы…

— Еще раз здравствуйте. Новостей пока нет.

— Есть у вас там такой город — Агуас-Вивас?