Эдуард Хруцкий - МЧК сообщает

Шагнул Климов в прихожую. И даже знакомый запах почувствовал. Навечно, видимо, въелся в эти стены горелый сургуч.

А навстречу, улыбаясь, раскрыв широко руки, шел Виктор Копытин. Лучший его, Климова, друг по военному училищу.

Они обнялись и долго стояли, прижавшись друг к другу. Время прошло. Да какое. Война, окопы, атаки, отступления. Потом революция. Их молодость совпала с девальвацией человеческой жизни. Поэтому особенно здорово было ощущать руки верного друга на своих плечах.

- Ну пошли, пошли, - сквозь слезы выдавил Копытин и дернул щекой.

В маленькой гостиной ничего не изменилось с тех далеких дней, когда Алексей Климов еще юнкером приходил сюда.

Только вот друг его, Виктор Копытин, не был похож на молоденького юнкера Александровского училища. Лицо его затвердело, складки у рта обозначились, седина появилась, и глаза стали другими - прозрачными, с сумасшедшинкой, как у кокаиниста.

Стол по нынешним временам обильный. Консервы, сало, колбаса.

- Вот только водки нет, - дернул щекой Копытин, - так что, Алеша, пить "шартрез" будем. Помнишь, как мы его на пасху у Олечки Васильевой пили?

- Когда это было-то, Витя, в другой жизни. А помнить помню все, будто вчера.

- У меня, господа, - вмешался в разговор Лапшин, - на напитки тоже память крепкая. Где чего хорошего выпил, помню.

Он, ловко орудуя ножом, потрошил коробки с сардинами.

Копытин посмотрел на него, быстро, словно случайно, и Лапшин замолчал...

- Ты бы пошел, Трифон, отдохнул в другой комнате, музыку послушал, сказал Копытин.

Лапшин встал, налил в стакан до краев тягучего "шартреза", прихватил сала и вышел.

- Это твой вестовой? - посмотрел ему вслед Климов.

- Вроде того. Да что о нем-то говорить...

За стеной запела Ильза Кремер. Лапшин завел граммофон.

- Ты зачем приехал в Москву? - спросил Климов. - Я очень удивился, получив твое письмо.

- Соскучился, Алеша, соскучился.

- А если серьезно?

- Теперь ты мне ответь, что делаешь ты, поручик Климов, в Москве?

- Во-первых, штабс-капитан. Во-вторых, через два дня начинаю работать инструктором стрелковых курсов.

- Браво! - Копытин поднял рюмку. - Браво. Герой германской войны. Золотое оружие за прорыв в Галиции - и учить большевиков стрелять.

- Я дал слово. В декабре семнадцатого. Когда Александровское училище сложило оружие.

- Кому?

- Я дал честное слово, что я никогда не буду выступать против народа.

- Ты дал честное слово! - Копытин вскочил, лицо его свело тиком. Честное слово, когда твои друзья шли в "ледяной поход"*...

_______________

* Корниловский поход на Дон и Кубань в 1918 г.

- Вот об этом, Виктор, не надо. Я знаю из ваших первопоходников не только тебя...

- Хорошо! Забудем. Черт с ним, с золотым оружием, с погонами.

Копытин достал из кармана золотой портсигар. Вспыхнула в электрическом свете бриллиантовая монограмма.

- Ты стал богат, Виктор, - прищурился Климов, - золотые часы, портсигар, перстень...

- А на тебе все тот же китель, - резко отпарировал Копытин, - все твое имущество - шинель да сапоги. А я хочу тебя сделать богатым.

В Сокольники ночь приходила раньше. И если на улицах города темноту разгонял тусклый свет одиноких фонарей, то на лес она опускалась плотно и вязко.

Дачи, затерявшиеся в сугробах и деревьях, были одиноки и пусты. Ни огонька, ни человеческих следов на мягком снегу.

Темнота. Безлюдье. Поземка.

Поэтому свет автомобильных фар был особенно ярок. Два легковых автомобиля пробирались сквозь сугробы. Свернув с широкой просеки в узкий переулок, они остановились у двухэтажной дачи. Дважды рявкнул автомобильный клаксон.

Сначала тускло вспыхнули разноцветные стекла террасы, потом раскрылась дверь.

Двое в шинелях, держа маузеры наготове, подошли к калитке.

- Спрячь пушку, Глухой, свои! - крикнул шофер.

Из дома вышли семь человек и пошли к машинам, расселись в автомобили.

- Едем? - спросил шофер.

- Нет. Сейчас Петька придет.

На террасе в свете лампы, падающей из дверей, стояли двое. Собан высокий, плечистый мужик лет тридцати и Петька Чернуха, худощавый, среднего роста. Он был одет как чиновник средней руки, в черное пальто с котиковым воротником шалью и такую же шапку пирожком.

- Слушай меня, - чуть растягивая слова, говорил Собан, - поедете в сторону Тверской заставы, там и начнете. Пусть знают, кто хозяин в городе.

- Да понял я, Собан, понял.

- Еще раз повторяю, подъедете, подзовете красноперого, спросите, как проехать, и глушите.

- Потом куда?

- Известно куда. Ты на Долгоруковскую, а Козуля с ребятами на Патриаршие к Витьке Залетному. Там от меня известий ждите. Иди.

Собан повернулся, ушел в дачу, а через несколько минут он и оставшиеся члены банды покинули дом.

За стеной по-прежнему играл граммофон, только пела уже Варя Панина. Видимо, любил эту пластинку Лапшин, потому что ставил ее подряд несколько раз.

На столе стояла початая бутылка зеленого ликера. Климов сидел строгий, в застегнутом на все крючки кителе. Он даже воротник не расстегнул.

По комнате шагал из угла в угол Копытин, продолжая, видимо, давно начатый спор:

- ...Ты говорил о чести, Алексей, о совести. Твой отец погиб в Порт-Артуре, и учился ты на казенный счет. А дальше что ты видел? Строй, нищенское жалованье подпоручика. Сорок три рубля. Из этих денег ты еще платил за гимназию.

- Я честно служил, Виктор.

- Так я же не обвиняю тебя. Но вспомни, когда ты пришел свататься к Ольге Васильевой, ее папенька отказал тебе. Почему? Да потому что ты нищая пехтура.

- Ты не смеешь так говорить о Григории Нилыче, просто Ольга любила другого.

- Ах, как это романтично. Прямо сочинение мадам Чарской. Только почему же месье Столбов, жених Олечки, сын мануфактурщика Столбова...

- Прекрати, Виктор, - Климов вскочил. - Немедленно прекрати.

- Ах, вам не нравится, господин штабс-капитан, ну простите, простите великодушно.

- Для чего ты начал этот разговор, Виктор? Изволь объясниться.

- Вот, - сказал Копытин, - мы и добрались до сути.

Гнал ветер по Долгоруковской редких прохожих, раскачивал тусклые фонари. Плясал снег в слабом желтом свете.

Приплясывал на тротуаре постовой милиционер. Засунул руки под мышки, грел пальцы. Время к ночи, а наган в холодной руке не слушается.

Снопом света ворвались на улицу автомобильные фары. Осветили постового.

- Постовой, - крикнул шофер. - Как нам лучше к Пресне проехать?

Шагнул милиционер к машине.

Три выстрела отбросили его к стене. И он упал на спину, широко раскинув руки по снегу.

На Лесной у магазина Капонадзе лежит у стены убитый милиционер. Уходит в темноту машина...

Двое в шинелях со звездами на фуражках барабанят в двери магазина. Гудит под ударами дверь.

- Открывай! Открывай, гад!

- Кто? Кто там? - робко из-за дверей.

- Телефон есть?

- Есть.

- Звони в ЧК.

Ревут на темных улицах автомобильные моторы. Сухо рвут выстрелы темноту. Падают на землю люди в шинелях, в черных пальто, в ватных куртках с милицейскими повязками на рукавах.

Смолк граммофон, словно подавился. В дверном проеме возник Лапшин.

И увидел Алексей Климов совсем другого человека. Исчезла угодливая улыбка. Опасный стоял человек. Неожиданный.

- Что ж, Алексей, не столковались мы с тобой.

- Ты этот портсигар и перстенек, Витя, тоже в налете взял? - Алексей взял в руки золотой портсигар Копытина, покрутил. - Вот видишь, - он щелкнул крышкой, - монограмма-то затерта, только герб остался.

- Ты, чистоплюй, жил нищим и сдохнешь нищим. Иди учи за кусок воблы и сахарин маршировать фабричных недоносков.

- Если бы ты, Виктор, приехав с Юга, как эмиссар генерала Деникина, предложил мне идти бороться с большевиками, я отказался бы из-за честного слова. Но ты приехал с Юга не драться и умирать, а убивать и грабить. Ты налетчик, Виктор.

- Ну и что? - внезапно совершенно спокойно сказал Копытин. Революция избавила меня от обязанностей перед обществом.

- Но у тебя остались обязанности перед собой.

- Ты трус, Климов.

Полетел на стол тяжелый портсигар, полетел, кроша рюмки... ствол нагана уперся Климову в спину.

- Убери своего... - тихо сказал Алексей.

- Спрячь наган, Резаный.

- Он продаст, Витя.

- Спрячь.

Лапшин спрятал наган.

- Идите, штабс-капитан, учите, нищенствуйте... Но помни, продашь, сестренку твою, Елену Федоровну, побеспокоим.

Копытин дернул щекой и провел ребром ладони по горлу.

Климов вышел из комнаты.

- Надо шлепнуть его, - сказал Лапшин, - продаст, фраер.

- Нет, я его знаю.

Мартынов что-то писал, Козлов возился с печкой, Данилов чистил наган.

Он уже собрал его и вытер ветошью масляные пальцы, как зазвонил телефон.

- Мартынов. Так... Так... Выезжаем. В машину! Бандюги у Тверской заставы милиционеров стреляют.

Климов в подъезде достал из кармана кожаный портсигар, вынул из него самокрутку, прикурил от зажигалки.