Б. Седов - Отшельник

— Вроде две… — неуверенно сказал Знахарь.

— Две, точно две, — Волжанин махнул рукой, — а заповедей — десять. Значит — по пять на каждой. Из этого делаем допущение, что на третьей было тоже пять. Логично?

— Логично, — согласился Знахарь.

— Вот. Так на третьей в числе еще пяти была заповедь «Не бойся».

— А может быть еще — «Не верь» и «Не проси»? — Знахарь криво и недобро усмехнулся.

Волжанин внимательно посмотрел на него и серьезно ответил:

— Нет. Таких не было. Можешь мне поверить. И не надо путать Божий дар с уголовной яичницей.

— А почему бы и не попутать? — сварливо поинтересовался Знахарь, — ведь ваша радиостанция и воровские песни передает, так что для вас должно быть все едино.

— Ты, Майкл, это брось. Вижу, что обостряешь, и прошу — не надо. А насчет нашего радио… Так у нас есть разные песни — и бардовские, и авторские, и народные. Есть у нас и воровские, так ведь они тоже народные, воры тоже часть нашего народа, и немалая, между прочим! Так что игнорировать их музыкальные симпатии было бы непростительной оплошностью. А у воров ведь тоже душа есть — разве не так?

— Есть, — неохотно согласился Знахарь, — да только знаю я, какая у них душа.

— Интересно, откуда? — прищурился Волжанин.

— Неважно, — отрезал Знахарь.

— Ну, неважно, так и неважно, — покладисто согласился Волжанин, — только не забывай, что уголовники не сами себе такую судьбу выбирали. И, поверь мне, есть у них и чувства и мечты.

Знахарю не хотелось говорить на эту тему, поэтому он кивнул и сказал:

— Так что там насчет разбитой скрижали?

— Ловок… — усмехнулся Волжанин, — а насчет скрижали, которую расколотил криворукий Моисей, была там заповедь «Не бойся». И я расскажу тебе притчу. Не возражаешь? Она короткая.

— Так хоть и длинная, — улыбнулся Знахарь, — притча — это хорошо.

— Вот и я так думаю, — кивнул Волжанин, — тогда слушай.

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил с интонациями настоящего артиста:

— Жил-был один человек. Был он смел и решителен, справедлив и силен. А может быть и нет. Неважно. Этот человек больше всего на свете боялся, что его зарежут. С ужасом он представлял себе, как холодное и твердое лезвие ножа входит к нему в живот, нарушая божественную гармонию его телесного существа. Кровь, боль, ужас, смерть. Эта картина в разнообразных вариациях представала перед его внутренним взором едва ли не каждый день, вызывая содрогание и страх. И даже, возможно, отравляла ему жизнь. Но вот настал день, когда человек этот обнаружил себя лежащим на смертном одре. Был он уже глубоким стариком. И, чувствуя на сердце стальную руку той, которая не обходит своим вниманием никого, он с облегчением произнес: «Слава богу, не зарезали!»

Волжанин замолчал, а Знахарь погрузился в глубокие раздумья, навеянные притчей. И вскоре, возможно, от выпитого коньяка, а скорее всего — просто от предшествовавших его паническому бегству из Питера треволнений, он задремал.

И проснулся только тогда, когда новый знакомый деликатно потрепал его по плечу и сказал:

— Проснись и пой.

Знахарь продрал глаза и увидел пассажиров, пробиравшихся к выходу.

Самолет уже, оказывается, сел, и можно было ступить на гостеприимную сибирскую землю.

— Если я запою, — хрипло сказал Знахарь и прокашлялся, — если я запою, все они выскочат из самолета как по тревоге. А ведь среди них есть женщины и дети, которые могут пострадать в давке. Вы этого хотите?

— Ни боже мой! — Волжанин протестующе выставил ладони, — это выражение такое. Петь не обязательно.

Он поднялся с кресла и, достав из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, протянул ее Знахарю.

— Возьми и обязательно позвони мне. Теперь я буду находиться в Томске постоянно, и мы можем иногда встречаться для совместного распития коньяка, а также для приятных и полезных разговоров о жизни. И не забывай включать приемник на волне 100.9 FM. «Радио Петроград» — «Русский Шансон».

Последние слова он произнес поставленным дикторским тоном, подмигнул Знахарю и, крепко пожав его руку, направился к выходу. Знахарь зевнул и, чувствуя, как его суставы неохотно расправляются, стал выбираться из кресла.

И вот теперь он сидел на камушке и внимал утренней речной тишине.

Самое первое удовлетворение от своего бегства Знахарь уже получил, и на третий день отшельничества, уже несколько успокоившись, он мог, наконец, подумать о том главном, что тщательно скрывал от самого себя.

А главным было то, что Знахарь в глубине души хотел навсегда удалиться от людей и больше никогда не встревать ни в какие дела. Денег у него было более чем достаточно, новое лицо и документы американского гражданина Майкла Боткина были в полном порядке, и ничто не мешало выполнить такой несложный замысел.

Теперь нужно было просто подобрать подходящее место, дать кому надо денег и начинать строить добротный дом на берегу реки. Знахарь ни минуты не сомневался, что все пройдет как по маслу. Он знал, что деньги делают возможным самое невероятное.

Особенно в России.

Знахарь вздохнул и, звонко шлепнув себя ладонями по голым коленям, встал.

Достав из рюкзака рацию, он щелкнул тумблером и на дисплее засветились цифирки, говорившие о том, что дух, заключенный в пластмассовой коробке, готов выполнить желания своего хозяина.

Несколько раз нажав кнопку вызова, Знахарь отпустил ее и стал ждать ответа. Через полминуты он повторил вызов — и на этот раз Тимур отозвался. В динамике послышался его запыхавшийся голос:

— Да, Миша, я слушаю!

Знахарь чуть было не сказал: какой еще Миша? — но вовремя вспомнил про Майкла Боткина и ответил:

— Давай приезжай за мной, продолжим путешествие.

— Продолжим? Это значит — возвращаться не будем?

— Именно так. Я фрахтую твое корыто на неопределенный срок. Насчет оплаты не беспокойся.

— Слушаюсь, мой капитан!

По голосу Тимура было видно, что он доволен такими новостями.

— Тимур, — Знахарь сделал маленькую паузу, — ты там прихвати сам знаешь чего.

— Ладно, понял, — отозвался Тимур, — а ты пока собирай шмотки. Я через час буду. Конец связи.

Глава администрации Амжеевского района Борис Тимофеевич Вертяков был обыкновенным российским номенклатурным вором.

Таких, как он, Петр Первый сажал на кол.

Но, поскольку и Петра давно уже не было, да и времена стали более либеральными, такая незавидная участь ему не грозила, тем более что те, кто мог бы подвергнуть его подобной экзекуции, сами были взяточниками и казнокрадами. А то, что «смотрящий» по городу был родной брат Вертякова, вор в законе Саша Кислый, делало его практически неуязвимым.

В общем, все было как всегда, и даже лучше.

Борис Тимофеевич восседал во главе огромного стола для заседаний и пил чай с лимоном. Его заместитель, Лев Наумович Лемберский, сидел рядом и подсчитывал что-то на карманном калькуляторе.

Всем известно, что некоторые цифры и суммы лучше держать в голове, потому что бумага, хоть и стерпит все, однако с появлением на ней различных надписей становится документом. А документ такая подлая штука, что хоть и весит всего несколько граммов, может опрокинуть целую человеческую жизнь. А то и не одну.

Лев Наумович подсчитывал прибыли за неделю. Прибыли эти были весьма темными, состояли из взяток, подношений и участия в многочисленных чужих делах, поэтому он держал все в голове. Борис Тимофеевич, попивая слабый сладкий чай, нетерпеливо косился на него, но молчал, зная, что в такие ответственные моменты Льва Наумовича лучше не беспокоить.

Наконец Лев Наумович откинулся на спинку стула, снял дорогие дымчатые очки и сказал:

— Четыреста двадцать две тысячи американских тугриков.

Борис Тимофеевич удовлетворенно кивнул и ответил:

— Удовлетворительно, вполне удовлетворительно. Теперь посчитай, Лев Наумович, сколько нужно отдать нашим кровопийцам.

— А что тут считать, — хмыкнул Лев Наумович, — тут и считать нечего. Все уже посчитано — сто тридцать тысяч.

— Кто повезет?

— Как обычно, Федорук из управы. С ним его люди.

— Когда поедут?

— Сегодня вечером.

— Добро, — Борис Тимофеевич поднялся из кресла, — а что у нас на сегодняшний вечер?

Лев Наумович сладко усмехнулся и сказал:

— Тут из Москвы певички приехали, молоденькие такие, лет по двадцать, не больше. «Бикини» называются. Я уже договорился, сегодня после концерта их привезут в вашу загородную резиденцию.

Борис Тимофеевич кивнул и вышел из кабинета.

Молоденькие девочки — это, конечно, хорошо, но, будучи мужчиной опытным, он знал, что его сорокалетняя секретарша Элла Арнольдовна даст фору любой молоденькой мокрощелке.