Станислав Родионов - Преступник

— Сорок девять. — Петельников оттолкнулся от кафельной стенки, и они пошли последний отрезок.

Туда и обратно, пятьдесят раз, два с половиной километра — их обычный урок. Народу сегодня пришло меньше, поэтому в рот не чмокали встречные нагонные волны, сбивавшие дыхание. И вроде бы прозрачнее была зеленая вода и слабее пахло хлоркой.

Они вылезли из бассейна, сделали несколько спокойных упражнений и пошли в душ. Их тела, бывшие полтора часа назад сонными и вроде бы чужими, теперь неузнаваемо полегчали. Растертые полотенцами, розовые, они без велений разума хотели куда-то бежать и что-то делать. Впрочем, разум знал куда и что.

Без шляп, с мокрыми головами, вышли они на октябрьское утро. Если в бассейне их нормой были два с половиной километра, то на суше — вдвое больше. Они шли.

— В конце концов, есть люди с нелогичным мышлением, — сказал Петельников так, будто они только что говорили об этих людях.

— Больные?

— Нет. У них свободно уживаются десятки противоположных суждений.

— Дураки, товарищ капитан.

— Возможно. В сознании этих людей нет чего-то связующего все их мысли.

— Интеграции, — умно вставил Леденцов.

— Ее. А коли есть нелогичность мыслей, то почему не быть нелогичности поведения, а? Не в том ли наша ошибка, что мы ищем логику в его поступках?

Были утренние часы «пик». Но прохожих текло меньше, чем днем: на работу люди спешили в метро, в автобусах, в трамваях, в своих машинах… Поэтому оперативники шли ходко и широко.

— Я, товарищ капитан, не знаю ни одного преступления, где бы все сходилось тютелька в тютельку.

— Ну уж…

— Помните магазинную кражу, где мы нашли кусок надкушенного хозяйственного мыла? Жевать мыло — логично?

— Я позабыл: зачем он кусал-то?

— Вор с халвой перепутал. А мы версии строили.

Полчаса, как встало солнце. Его лучи запутались где-то в крышах, этажах и шпилях. Но легли октябрьские тени — мрачные, жутковатые, какие-то неземные; открытые двери и проемы смотрелись темными дырами, дворы — пещерами, а выходившие на проспект улочки — черными расщелинами. И хотя эти тени не холодили, оперативники старались их переступить или обойти.

— Товарищ капитан, а что дала экспертиза клочка газеты?

— «Советский спорт» от двадцатого октября. Видимо, он вытирал об нее ноги.

— Тогда знаем немало… Молодой мужчина, среднего роста, узкоплечий, читавший «Советский спорт», живущий в этом микрорайоне, не пьяница…

— Почему не пьяница?

— Женьшень у геолога был на спирту, алкаш бы высосал.

— Логично, — усмехнулся Петельников. — Но тогда добавь, что и не вор. Деньги под женьшенем не взял.

Ходьба разогрела их уже не привнесенным теплом душевой воды, а внутренним, жарким. Прохожие, особенно девушки, задерживались на них еще сонными взглядами. Холодно, а эти двое в легких куртках, без шапок, да еще с мокрыми волосами; вроде бы не торопятся, а всех обгоняют; лица веселые, а слова бросают неуютные — о ворах да преступниках; один высокий и постарше, второй помоложе и пониже, оба разные, а чем-то неуловимо схожие… Мокрыми волосами? Или уверенными лицами?

— Может, он все-таки ищет, товарищ капитан?

— Эту версию мы обсудили…

— Не вещи, не деньги, не ценности, а что-то такое, о чем мы не можем догадаться. Например, рукопись. Или фамильную реликвию.

— Нет.

— Почему, товарищ капитан?

— Тогда все квартиры были бы чем-то связаны. А между Смагиными, геологом и этим вахтером нет ничего общего.

В компьютерный век все преступления были криминалистами просчитаны до столь необычных вариантов, замыслить которые под силу очень редкому злоумышленнику. Имелись схемы, диаграммы и рекомендации, вычислявшие преступника с арифметической точностью. Но любой компьютер рассмеется, коли задать ему путаную программу. Да что там компьютер. Надежных версий у них не было. Зато была одна романтическая, предложенная геологом.

— Не псих ли? — осторожно предположил капитан.

— Вы же отмели!

— А теперь вот склоняюсь.

— Из-за пластикового мешка?

— Зачем он его напялил?

— Чтобы потом не опознали.

— Кому опознавать? Ходит только по пустым квартирам. Может быть, знал, что хозяин спит? Тогда зачем мешок — напугать?

Они вышли на перекресток, от которого до райотдела оставался квартал. Петельников вдруг замер вкопанно и посмотрел на лейтенанта, будто обдал изумленной радостью. Леденцов стал, решив, что капитан о чем-то догадался.

— Кофе хочу! — сообщил Петельников, странно поводя глазами.

— С бутербродами, — успокоился Леденцов, проследив его взгляд.

К перекрестку их стороной подъезжала милицейская машина.

— Я тут знаю одну кофушку, — сказал Петельников, опадая голосом.

— До моего дома десять минут ходьбы, товарищ капитан.

— А мама?

— Она всегда вам рада.

— Она еще не знает, что кофе я выпиваю чайник.

Машина прижалась к поребрику так притерто, что они могли бы опереться о капот.

— Не дадут помечтать, — вздохнул Петельников.

— Они хотят пожелать нам доброго утра, — заверил Леденцов чуть не плаксивым голосом.

Передняя дверца открылась. Сержант Бычко поставил ногу на поребрик и вежливо сказал:

— Доброе утро!

Оперативники глянули друг на друга победоносно. Из недалекой булочной-кондитерской призывно потянуло сваренным кофе. Они улыбнулись — уже вежливому сержанту. Но Бычко убрал ногу с поребрика и добавил:

— Товарищ капитан, на Запрудной улице квартирная кража…

Почерк краж не изменился: следов и отпечатков пальцев нет, ящики и столы открыты. Но оперативники ходили по уже осмотренной квартире и ждали каверзы, или, говоря правильнее, нарушения этого самого почерка, ждали обычной нелогичности, без которой еще не обходилась ни одна кража.

— Четвертая, — многозначительно бросил следователь.

— Третья и одна попытка, — не согласился Леденцов.

— Может, сегодня еще раз обсудим версии? — Следователь спрашивал, не отрывая ручки от протокола.

— Обсудим, — буркнул Петельников.

Следователь ведет следствие, уголовный розыск ищет преступника. Каждый делает свое дело. Следователь вел следствие, но уголовный розыск преступника не находил.

Этот следователь любил версии — придумывал их много, большей частью малоперспективных, и непременно парочку абсурдных. Петельников не отрицал значения нескольких версий, но работу всегда начинал с одной, с самой достоверной. Как-то он прочел повесть «Мегрэ в Нью-Йорке» и запомнил поразившие его слова комиссара: «…я никогда не пытаюсь построить версию, прежде чем дело будет закончено». Как же он работает, этот прославленный комиссар? Инстинктивно, как пчела? По версиям живет все человечество, только зовутся они планами, замыслами, программами, мечтами…

— Ничем новеньким не осенило? — спросил он Леденцова.

— Тунеядец, товарищ капитан, если ворует днем.

— Притом трудолюбивый. Сюда проник с самого утра.

Худая темноликая женщина деловито рылась в шкафах. Петельников намеревался задать ей обычные, набившие ему оскомину вопросы: не заметила ли она в последние дни чего-нибудь странного, не встретила ли человека на лестнице, долго ли отсутствовала, что у нее за соседи, не подозревает ли кого? Но Леденцов так смотрел на кухонную плиту, будто увидел отпечатки пальцев.

— Что? — насторожился Петельников.

— Кофейник, — потеплевшим голосом шепнул лейтенант.

— Попроси хозяйку сварить по чашечке, — тоже вполголоса пошутил Петельников.

Ничего кощунственного в этой просьбе Леденцов не видел. Ведь не на убийство приехали. В зарубежных детективах инспектора запросто угощались на виллах чашечками кофе с бисквитами, а бесподобная хозяйка сидела в кресле, а в мраморном камине горели поленья, а пятнистый дог лежал на ковре; правда, иногда на ковре лежал и труп.

— По-моему, в этом доме кофе не водится, — тихонько добавил Петельников.

— А зачем кофейник?

— Суп варят.

— У нас и взять-то нечего. Двое детей, муж-инвалид, — сказала хозяйка следователю, будто подслушала их разговор.

Леденцов огляделся: старенькая мебель, блеклые обои, облысевший коврик… Вот Петельников говорит, что и суп варят в кофейнике. И Леденцов уязвленно нахмурился: капитан почему-то всегда видел чуточку больше его. Впрочем, материальное положение потерпевшего значения не имеет.

— Разобрались, Клавдия Сергеевна? — спросил Петельников, доставая блокнот.

— Пропала кофта…

— Что за кофта?

— Шерстяная, синяя, неновая…

— Во сколько оцениваете?

— Наполовину изношена, рублей в двадцать пять.

— Еще что?

— Туфли тридцать шестого размера, бежевые, новые, но один каблук треснул…