Галина Романова - Неплохо для покойника!

— Уезжаете? — повторил свой вопрос Алейников, усаживаясь рядом. — Куда, если не секрет? В такую жару лучше к морю или…

— Это не ваше дело! — не совсем любезно прозвучал мой ответ, перебив навязчивого собеседника.

— Возможно, возможно…

Он закинул ногу на ногу. При этом брючина на левой ноге задралась, обнажив резинку светлых шелковых носков.

«Пижон! — подумалось мне. — Кто же в такую жару в таких носках ходит?»

— Да, вы правы, — улыбнулся Алейников, перехватив мой взгляд. — Жарко, но сами понимаете — положение обязывает…

— Мне плевать! — рявкнула я и отхлебнула из баночки. — Что вам нужно?

— Мне?! — его брови поползли вверх. — Это я вам, по-моему, был нужен! Вы так старательно накручивали диск телефона, пытаясь со мной связаться, что я счел своим долгом явиться на ваш зов. Хотя и не слышал вашего голоса.

— Ага, понятно! — Пустая баночка из-под колы была пущена мною в ближайшую урну, а на Алейникова обрушилось не совсем любезное объяснение:

— Я действительно звонила вам. Мне очень хотелось узнать, какого черта этот, обтянувший себя до неприличия мальчик следит за мной?

— Он не следит, а наблюдает.

— А кто его об этом просил?

— Я…

— Зачем?

— В целях безопасности.

— Чьей?! — мои нервы потихоньку сдавали.

— И вашей тоже…

— Что, как вы считаете, может мне угрожать?

— Никогда не знаешь, откуда ждать опасности, — туманно пояснил Алейников, повернувшийся в процессе этого своеобразного диалога ко мне вполоборота.

— Да, не могу с вами не согласиться.

Тимур, видно, вам очень доверял, раз поддерживал с вами деловые контакты, за что и был жестоко наказан…

— Я его не убивал, — насупился Алейников.

— Он ехал на встречу с вами — это первое!

Никто, кроме вас, не знал, где она должна состояться, потому что позвонили вы ему буквально за двадцать минут до того, как условиться об этой самой встрече. Это второе!

И третье — вы попросили его приехать одного!

Он все сделал, о Чем вы его просили. И в результате, через десять минут после того, как он тронул машину с места, она взлетела на воздух!

Кого еще можно назвать подозреваемым?

Хотела я того или нет, но на последних словах голос мой дрогнул, а в области сердца опять ворохнулась старая печаль. Словно почувствовав мое состояние, Алейников тяжело вздохнул и несколько минут пристально меня разглядывал.

— Я ему не звонил, — выдохнул он какое-то время спустя. — В это время я спал! Я знаю, что повторяюсь. Но прошу вас мне поверить.

Точно такое же покушение было совершено и на меня…

— Я вам не верю! — почти выкрикнула я и вскочила со своего места, увидев в этот момент выбежавшую из здания вокзала подругу. — Да, я не засадила вас за решетку! Да, я сочла улики, имеющиеся в деле, недостаточными для этого!

Но это ничего не меняет, вы — убийца!

С этими словами я подхватила свою поклажу и устремилась навстречу Антонине, которая, завидев меня, расплылась в широчайшей улыбке.

— Анна Михайловна! — окликнул меня Алейников, поднимаясь следом за мной. — Видит бог — вы заблуждаетесь! И было бы очень хорошо, если бы это самое заблуждение не сыграло с вами злую шутку.

Мне некогда было пускаться в объяснения — из-за поворота показалась стремительно приближающаяся длинная вереница вагонов.

— Тонька! — укоризненно склонила я набок голову. — Это как называется?

— Свинство! — опередила меня она. — Анюта, милая, прости! Попала в пробку, затем к тебе заехала. В итоге потеряла целых полчаса!

Давай прощаться, а то стоянка поезда всего три минуты.

Но и этих трех минут хватило на то, чтобы во всех подробностях расспросить меня о необычной встрече, свидетелем которой она случайно оказалась.

— Что-то подсказывает мне, что этот типчик здесь замешан… — подвела черту под моим повествованием Тонька. — Все гораздо сложнее, чем обычный дележ в криминальном мире. Ну, да ладно! Поезжай с богом и отдохни как следует. Прости меня, если что не так…

Тонька облобызала мои щеки, вымазав их ярко-алой помадой, швырнула мои вещи в тамбур и, махнув на прощание рукой, пошла прочь. При этом она ухитрялась выглядеть настолько роскошно в своем видавшем виды хлопковом платье и поношенных сандалиях, что толпившаяся на посадочной платформе мужская половина провожающих едва не выкручивала головы, глядя ей вслед. У вокзальных дверей она на мгновение задержалась, оглянулась, выискивая меня среди множества лиц, прильнувших к окнам, и, так и не сумев найти, скрылась из вида.

Электровоз пронзительно свистнул и, плавно дернув вагонами, медленно покатил. Провожающие сбились в галдящую толпу, толкая и наскакивая друг на друга. И лишь один человек стоял далеко, в стороне от всех. В своем светлом дорогом костюме, он резко выделялся на фоне безликой толпы, облаченной в большинстве своем в шорты, майки и сарафаны. Во все то, чего настоятельно требовала июльская жара. Но не его презентабельный вид привлекал к себе внимание, а то, с каким напряжением он вглядывался в проплывающие мимо вагоны.

Приказав себе не забивать голову разрешением неразрешимых головоломок, я открыла дверь купе и, к радости своей, не обнаружив в ней других пассажиров, вошла внутрь.

Поезд, между тем, набирал скорость, мелькая в окнах кадрами изумрудно-зеленых лесов и похожих друг на друга серых полустанков.

Я переоделась в легкий спортивный костюм, уложила вещи под нижнюю полку, которая была означена в билете моей, и совсем было собралась задремать, когда дверь поползла в сторону и на пороге возник проводник. Вернее, не проводник, а проводница — молоденькая девчушка лет восемнадцати.

— Чаю хотите? — приветливо улыбнулась она мне.

— Пока нет, спасибо, — улыбнулась я в ответ.

— Вам долго ехать… — пробормотала она и, склонив белокурую головку, спросила:

— Отдыхать или к родственникам?

— Отдыхать, — изменяя своей привычке не заводить разговоров с незнакомыми, коротко ответила я.

— Понятно, — продолжала она улыбаться. — Там, куда вы едете, очень хорошо восстанавливать душевные силы.

— Именно за этим я туда и еду… — задумчиво пробормотала я, устало прикрывая глаза. — Именно за этим.

Шла вторая неделя моего добровольного заточения. Погода стояла изумительная. В меру тепло, в меру прохладно. Даже надоедливый гнус куда-то исчез, словно желал дать мне давно ожидаемое ощущение безмятежности.

Но как ни старалась природа, покой в душе так и не был обретен. Ловила ли я рыбу, прибирала ли в домике, меня свербило ощущение неловкости и недовольства собой. Слова Алейникова точили меня изнутри, словно жук-точильщик, постепенно стирая в труху уверенность в его виновности. И если поначалу глаза мои были завешены пеленой страдания и ненависти, то теперь эта пелена потихоньку начала спадать, возвращая миру светлые краски.

К удивлению своему, я без содрогания вкушала приготовленную еду, совершенно не задумываясь над тем, что она способствует продолжению жизни. Я улыбалась своему отражению в воде, не испытывая при этом отвращения к себе за то, что чему-то радуюсь. Скажи мне кто-нибудь пару месяцев назад, что я вновь научусь радоваться жизни, я сочла бы это кощунством. Но факт оставался фактом — я постепенно оживала. Антонина не так уж была не права, настояв на моем отъезде. Ее жизненная мудрость одержала верх и на этот раз.

Но стоило мне вспомнить об Алейникове, как мое ликование сразу тускнело. Мысль о том, что я изводила себя ненавистью и вынашивала планы мести по отношению к человеку, который, возможно, был невиновен, не давала мне покоя.

Надув губы, я усаживалась на малюсенькую скамеечку на крылечке и, глядя невидящими глазами на полыхающий закат, принималась изводить, себя угрызениями совести. Ни один из доводов, которые я приводила в свою защиту, не был мною сочтен объективным. Я была прежде всего человеком, наделенным властью судить, а не женщиной и не женой погибшего.

Неизвестно, сколько времени продолжалось бы мое самобичевание, если бы однажды я не приняла единственно верное решение: я решила начать самостоятельное расследование. Разумеется, ни Антонине, ни кому бы то ни было знать об этом было совершенно не обязательно. Поскольку я в отпуске, мое времяпровождение не должно никого волновать. А вездесущей подруге я решила не сообщать о дне своего приезда.

— Да будет так! — сразу воспряла я душой и принялась готовиться к о съезду.

Сборы мои были недолгими. Рано поутру я плотно поела, убрала остатки провизии в недосягаемые для мелкого зверья места и, накинув щеколду на дверь, двинулась к сторожке лесника, откуда он обещал меня доставить в ближайший городок.

Первый час путешествия прошел без приключений. Я вышагивала едва заметной тропинкой, совершенно не ощущая тяжести своей поклажи, и вполголоса повторяла снова и снова полюбившуюся мне с детства считалочку. И вот когда я повторила ее раз, наверное, в сотый и дошла до того места, где «все равно кому водить», чуть левее от меня в густых зарослях неведомого мне кустарника раздался хруст валежника. Мне он показался оглушительным. Я опасливо заозиралась и прибавила шагу в надежде, что это случайно напуганный мною зайчишка или олененок. Но треск стал более ощутимым, и сквозь зелень листвы мне почудилось мелькание чего-то серого.