Михаил Петров - Гончаров и криминальная милиция

Жить можно было бы сносно, если бы не отец. Он здорово сдал, а вскоре вообще ушел на пенсию по инвалидности. Вот тут-то мы и поняли, почем фунт лиха. Если раньше в нашем доме денег никто не считал, то теперь их строго контролировала Нина Петровна. Выдавала мизерные суммы, а после требовала отчетности. Мы начали продавать вещи, те никому не нужные предметы роскоши, которые при пустом холодильнике были просто смешны. И покатилось все как снежный ком с горы.

И тогда я подумала: а за каким чертом мне все это надо? Зачем мне кормить мачеху, которая два десятка лет смотрела на меня волчицей? Зачем кормить братца, который прогуливает те жалкие крохи, что я приношу домой? Так что в один прекрасный день я собрала все свои жалкие пожитки и отправилась в Ярославль к родной матери, которая давно звала меня к себе.

Здесь мне следует немного вернуться назад и рассказать о смерти отца. В начале лета семьдесят девятого года его сильно избили на улице. Избили так, что он все лето пролежал в постели, а второго сентября, в воскресенье, умер. В конце дня он попросил меня посидеть возле него. Я присела на стул возле его изголовья, и он, превозмогая боль, с одышкой начал говорить, периодически вытирая кровь полотенцем.

"Вот, Аленка, видать, пришла пора помирать".

"Да ладно тебе, папаня, ты еще нас переживешь", - бодренько ответила я, прекрасно понимая, что дни, да что там дни, часы его сочтены.

"Не утешай меня, Аленка, не надо. И так всем все ясно и понятно. Карачун пришел. Избили меня на старости лет. Так оно и должно быть. Удивляюсь только, почему не раньше. Сколь веревочка ни вейся... Мне за все мои грехи давно бы пора к чертям на сковородку. Аленка, я только теперь понял простую истину. За все надо платить. За плохое платишь ты, а за хорошее платят тебе. Вся беда моя, Алена, что хорошего-то у меня ничего нет. Может быть, ты одна. Наверное, сегодняшней ночью я умру. Ты возьми мои награды и отдай в какой-нибудь музей, а документы на них порви и выброси. Стыдно мне. Нигде я не воевал, а ордена и медали эти выменивал во время войны за кусок хлеба. Голодных обманывал и на голодных наживался. Сколько я добра всякого награбил - и подумать страшно. Меня бы не то что избить, а убить давно надо. Не могу я больше, скорее бы... Слушай меня, Аленушка, ты у меня чистое дитя, я для тебя берег... тебе можно. Этим шакалам я ничего не хочу оставлять... Они меня не любят... В стенах дома твое счастье... Стой. Посмотри, никто нас за дверью не подслушивает?"

Ровным счетом ничего не понимая, я встала и отворила дверь. За нею стояла Нина Петровна и гневно на меня смотрела. Она спросила, что мне сказал отец, я ей ответила, что это ее не касается, и вышла из комнаты. Помню, я вымыла тогда посуду и пошла в магазин за молоком, а когда вернулась, отец был уже мертв.

Дня через три после похорон я уволилась с работы и уехала, как вам уже говорила, к матери в Ярославль. Я и раньше у нее бывала. После того как начала работать, ездила к ней каждое лето, и всегда она меня встречала так, как встречает настоящая мать, но теперь, когда она узнала, что я приехала насовсем, ее радости просто не было границ. Мой старший брат к тому времени перебрался в Углич и тревожил нас крайне редко. Мне была предоставлена отдельная комната, и после тольяттинского ада мне показалось, что я попала в рай.

На работу я устроилась буквально в течение недели, и зажили мы спокойно и счастливо. Про те отцовские последние слова я не вспоминала, да и вспоминать-то было нечего. Всякому умирающему присуще покаяние. Но однажды, наверное через год после моего приезда, мы с мамой как-то неожиданно вспомнили об отце, и тогда-то я от нее узнала всю подноготную. Узнала и поняла, что все рассказанное им было не вымыслом умирающего, но чистой правдой. А еще мама очень удивлялась тому обстоятельству, что у нас в доме было не так-то много золотых украшений и драгоценностей. По ее представлению, мы должны были купаться в роскоши.

После нашего разговора, однажды ночью, я об этом задумалась. Задумалась и невольно вспомнила его последние слова, а именно: "В стенах дома твое счастье". Не сразу, но постепенно я пришла к выводу, что отец хотел доверить мне свою тайну, указать то место, где он хранил для меня, именно для меня, свои сокровища, хотел, но так и не успел сказать. Догадка постепенно крепла и переросла в уверенность, я с ней сжилась и, естественно, захотела получить свое. На зимние каникулы я отправилась в Тольятти, но заходить к Нине Петровне не стала, опасаясь вызвать ненужные подозрения. Не вводя его в курс своих дел, я отправила к ней Рихарда, якобы затем, чтобы узнать от нее мой адрес, а на самом деле просто хотела разведать обстановку в доме.

Известия он принес малоутешительные. Нина Петровна находится в полном здравии и рассудке. Живут они получше, потому что Виктор хоть и попивает, но сразу после института устроился на хорошую работу. Это мало меня обрадовало, потому как я рассчитывала застать совсем другую картинку. Но делать нечего, нужно было запасаться терпением и ждать. Лезть же на рожон и действовать внаглую мне не хотелось. Мало ли что может получиться. Рихарда я попросила ставить меня в известность при любых переменах, происходящих в этом доме. Так, несолоно хлебавши, я вернулась из своей поездки.

Шли годы, и постепенно мои сокровенные желания отходили на задний план и потихоньку выветривались из памяти. Жизнь текла и утекала, и то, что раньше казалось мне главным, с годами мельчало и превращалось в труху. С Рихардом я по-прежнему поддерживала связь, но теперь в наших телефонных разговорах основная тема проходила как-то вскользь, между прочим.

Подобно разорвавшейся бомбе была его телеграмма, которую я получила в начале этого месяца. Всего два слова: "Время пришло", они заставили меня встрепенуться. Прошлое кулаком молотобойца ударило по моей памяти, и я необыкновенно отчетливо увидела эпизоды прожитой мной жизни. Не за богатством, а больше за своим прошлым отправилась я в Тольятти.

Нина Петровна еще жива и лежит полностью парализованная, сказал мне Рихард на вокзале, но, судя по всему, в ближайшие дни она отдаст Богу душу. Он еще не знал об истинных причинах моего приезда, думал, что я просто претендую на квартиру. В тот день, по случаю моего приезда, мы устроили праздник и, неожиданно вспомнив былое, переспали. Утром я подумала - а что, собственно говоря, человеку надо? Немного счастья и близкого человека рядом. Однако не в моем характере бросать начатое, не доведя его до конца.

Поздним вечером, так, чтобы не попадаться на глаза дежурившим возле нее соседкам, я купила две бутылки водки и отправилась навестить Нину Петровну. Нужна она мне была как прошлогодний ветер. Шла я с единственной целью прозондировать обстановку и поговорить с Виктором, водкой же намеревалась залить ему зенки и основательно обыскать квартиру.

Я знала, что он уже вконец спился. Однако то, что я увидела, превзошло все мои самые смелые ожидания. Дверь мне открыло существо, отдаленно напоминающее человека, а больше похожее на смердящий, извините, мешок дерьма. Заплывшими, мутными и совершенно бессмысленными глазами этот урод смотрел на меня.

"Ну здравствуй, Витя!" - улыбнувшись, приветливо поздоровалась я.

"Здравствуй", - тупо глядя куда-то вбок, хрипло ответил он.

"Ты что же, совсем меня не узнаешь?" - засмеялась я и звякнула водочными бутылками, отчего его физиономия мигом просветлела улыбкой, а глаза прояснились и блеснули тревожной надеждой алкоголика.

"Не узнаю, да какая разница, заходи! - Чуть ли не насильно он затащил меня в коридор, где воняло просто нетерпимо. - Извини, матушка у меня парализованная, - заметив мою реакцию, рассыпался он в извинениях. - Скоро крякнуть должна. Ты в комнату ко мне проходи, там меньше воняет", гостеприимно открыл он загаженную комнату, меблированную только собачьей подстилкой да заваленным объедками столом.

"Ты и впрямь меня так и не узнал?" - спросила я, внутренне радуясь такому убожеству, поскольку это означало, что он пропил всю мебель, а о тайнике даже и не догадывался.

"Не узнаю, - сбрасывая прямо на пол мусор, находящийся на столе, ответил он. - Давай познакомимся по новой. Тебя как зовут?"

"Да Алена же я, твоя сестра. Пришла вот в гости, а у тебя такое творится. Что случилось? Почему в доме хуже, чем в свинарнике?"

"А это не твое собачье дело, - обозлился было он, но вовремя спохватился, ведь водка все еще находилась у меня в сумке. - А ты что же думаешь, наша жизнь сахар? Мать уже год как не работает, парализовало ее. А тут и питание ей надо калорийное, и лекарства дорогие, вот и обнищали на нет. Ты присаживайся, или брезгуешь?"

"Брезгую, - правдиво ответила я, потому как садиться на его вонючую подстилку было выше моих сил. - Неужели у вас не осталось ни единого стула?"

"Есть один, возле матери стоит, сейчас я его принесу".

"Не надо, - остановила я его. - Я сама принесу, а заодно погляжу на мачеху".