Галина Романова - Ночь с роскошной изменницей

– Ничего! – расхохотался Никита в полный голос, когда она ему об этом сказала, передергиваясь в очередной раз от отвращения. – Он силы копит для того, чтобы тебя убить. Он у нас санитаром числится. Все зачищает, буквально все и всех!..

А потом вдруг однажды Хорин с ней заговорил. То все молчал, молчал, а тут вдруг заговорил и даже по имени ее назвал, что было особенно странным.

– Дерьмо жизнь, Софья, – пожаловался он, отпихивая ее от себя пинком. – Полное дерьмо! Ты вот влипла, я вот влип.

– А ты чего влип? – Соня отползла, свернулась в клубок. – Мне кажется, что у вас с Никитой…

– Да пошел он на хрен, твой Никита!!! – разозлился Хорин, саданув пинком по панцирной койке, которую установили в подвале специально для нее. – Этот козел останется в шоколаде! Надька, сука, тоже! А я… А меня, между прочим, в розыск объявили! Из-за твоего похищения, между прочим. Эти двое вроде как не у дел, а меня… Получается, на хрен, я один виноватый!!! Этой курве захотелось мужика своего завалить, потому как тот с ней разводиться собрался…

– А почему? – Ей вдруг стало интересно, тема-то пошла, из-за которой они с Олегом столько времени ломали голову.

– Что-то там в Германии Надюша с твоей Танюшей нафоршмачили. Где-то засветились, шалавы! Блудная девка – она ведь всегда блудной останется, сколь высоко бы ни взлетела, поскольку блуд у той в душе, в печенках сидит и еще между ногами, черт!!! – Хорин обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. – Ведь была у меня жена. Пускай не красавица и не особо умница, но ведь любила! И верная опять же… Нет, втрескался, как последний дурак, в эту красотку! И пошло-поехало…

– Да ладно тебе, все еще, может, утрясется, – пообещала Соня, проявляя нарочитое сочувствие с одной лишь целью: разговорить мерзавца.

– Да все и так утряслось, прикинь! – тут же подхватил он, обрадовавшись неожиданной сочувствующей ему собеседнице. – Я! Я убил ее мужика, и менты в лоханку сели! Никто и никогда бы не догадался, что это я его завалил!

– А кто же догадался?

– Не догадался, а увидел, – сразу сник Хорин, пометался немного по подполу и неожиданно сел у нее в ногах. – Танька твоя, когда жила в Германии, сильно сблизилась с Надькой. Говорю, похождения у них были общими. Кто-то кому-то когда-то поплакался в жилетку. Чем-то поделился. Немного, но друг о друге они знали кое-что. Надька, к примеру, знала, что Танька живет по поддельному паспорту, но под каким именем, не знала. Танька знала, что Надька мужика своего спит и видит в покойниках. Короче, обнажали друг перед другом души, хотя и не совсем…

– А что же потом с их дружбой случилось?

– А ничего! Надька уехала. Танька осталась. А потом… А потом каким-то образом заявилась в наш город, залегла на дно и стала за Надькой следить, сука! Будто чуяла что-то… Но мы-то не чуяли ничего, мы просто взяли и подстрелили Баулина, а Танька следила, гнида, оказывается, за нами все время. Момент убийства, когда мы с Надюхой валили ее мужика, ручки-ножки его правильно раскладывали на земле, – все засняла на камеру. И позвонила потом Надьке и встречу той назначила.

– Татьяна была у нее на даче? – снова вспомнила курившую у окна женщину Соня.

– А где же еще! Была! Сотню раз была! Но тот, самый первый раз… Приехала, поставила диск, мы посмотрели и охренели, если честно. Она стоит себе и посмеивается. Говорит, обо всем забуду, все отдам, если заплатите мне. И назвала такую цифру… Короче, ровно столько запросила, сколько она у матери сдернула перед бегством. Вернуть, говорит, хочу. Вернуть и покаяться. Запросила и исчезла, представляешь! Когда нужно ей денег, приедет, возьмет немного и снова исчезает. Мы ее искать, а все без толку. Имени и фамилии не знали. Тогда Надька вспомнила, что Танька ей рассказывала про свои документы. Кинулась на поиски того мужика, нашла. Он ей все за деньги рассказал. Прилично, кстати, выложила. Узнали, начали искать эту Лиценкову Веру Ивановну. Ее не нашли, но вот мобильник вычислили. Купила, дура, симку в нашем городе. Это ее прокол. Есть у меня завязки везде, поверь. Короче, позвонили ей и назначили встречу на дачах у озера. Назначили на четыре утра, но она, сука осторожная, приперлась много позже и давай орать, что сегодня, типа, последний день. Завтра она идет в прокуратуру со своим диском. Ну, и пришлось ее того…

– А Анну Васильевну за что?!

Соня лежала, все так же скорчившись клубком, лежала, слушая откровения убийцы, и почти не испытывала страха за собственную жизнь. Ее сейчас больше ужасала судьба двух близких ей женщин, которая была оборвана этим человеком, который если и сожалел, то совсем не о содеянном, а о том, что за все содеянное ему, видимо, придется отвечать.

– Тетку? Тетку убивал опять под принудом. – Хорин матерно выругался, задрал голову к потолку, к самому шнуру, который обрывался тусклой крохотной лампочкой, и заговорил: – Никита-то твой ушлый малый. Как Танюху мертвой нашли, мигом на нас вышел. Тут же поставил условие. Вы, говорит, убираете тетку, а я, говорит, отдаю вам диск. Денег, мол, типа, мне не нужно. Рассчитывал на то, что ты замуж за него поскачешь. Идиот!.. Хотя, может, и поскакала бы, не влезь тут какой-то придурок.

И Хорин не торопясь, а куда ему было торопиться, во всех деталях осветил подробности той самой ночи, когда ее, Соню, похитили.

– Нам до его планов было, как, знаешь… – снова брань. – Нам надо было себя обезопасить. Тут некстати совершенно эта авария. Так бы привезли тебя в укромное место, спрятали бы где-нибудь, в какой-нибудь яме, там бы ты и сдохла со временем. И никто бы тебя не нашел, включая Никиту. Тут эта авария, так некстати! А я ведь мог и погибнуть, прикинь. Выжил! И ты, сука, живучая оказалась. Надька, когда за мной приехала, говорит, давай проверим, вдруг она жива. Тут глядь, а ты наверх ползешь… Проблема! И ей, шалаве, снова в голову пришла мысль вызванивать Никитоса и просить о помощи. Глаз, наверное, на него положила, шалава! Так-то зачем он нам был нужен? Мы бы тебя и без него уложили бы… Ох, как он разозлился! Ох, как его планы вразрез с нашими полезли. Ему-то что, он не убивал! Он даже алиби себе сделал, переспав с тобой! А мне теперь вышак наверняка…

И Хорин замолчал надолго, все так же неотрывно глядя на электрический извилистый шнур, свисающий с потолка в подполе. Потом ушел наверх, в дом, и долго там ходил, громыхая тяжелой поступью над ее головой. А потом все стихло, и тишина эта, давящая на уши хуже их гневной брани, просто измучила ее.

К ней никто не шел. Ее никто не трогал, но ей не давали ни есть, ни пить. Поначалу она ломилась в узкую дверь, стучала по ней кулаками, орала, звала, потом обессилела и, снова упав на кровать, надолго забылась. Очнулась внезапно от какого-то невнятного шума. И даже немного обрадовалась. Не могут они ее тут бросить просто так. Убить хотя бы должны прийти и…

И когда дверь подпола с треском распахнулась и в подпол влетел, не вошел, Олег, она заорала. Заорала так страшно и так дико, что сама оглохла от собственного воя. Наверное, от него она и провалилась в беспамятство. Просто оглохла от самой себя и отключилась…

– Ты и правда хочешь каждый день таскаться по этому грязному вонючему подъезду, слушать грохот старого мусоропровода, стук чужих дверей, скандалы и…

Олег выдохся, устал ее убеждать и замолчал, глядя с мольбой и укоризной.

Уперлась просто рогом, не хочется ей, видите ли, продавать эту старую странную квартиру. А хочется переделать тут все, хочется заставить жильцов содержать подъезд в чистоте и еще хочется засадить их старый пыльный двор розовыми кустами и жасмином.

– А почему жасмином? – снова кипятился Олег, собираясь на службу и нервно дергая обшлага рукавов, пытаясь в одиночку справиться с запонками. – Всю жизнь росла акация, и пущай себе дальше растет!

– Потому что вкусно пахнет. – Соня гладила себя по заметно округлившемуся животу и безмятежно улыбалась.

Снимщиков в гневе был неподражаем. Глаза сверкали, губы капризно надувались, словно у ребенка. На скулах расцветали два маковых пятна. Симпатично до ужаса. И она готова была его злить и злить, лишь бы наблюдать его капризно набухающий рот, целовать который было вторым ее удовольствием в этот момент.

– Дай помогу, – смилостивилась она, выхватывая из его рук запонки и успев, конечно же, поцеловать его. – А двор мы все равно засадим жасмином и розами. Кстати, есть единомышленники.

– И кто же?

– Саня, его жена, собака… Кое-кто еще… Думаю, народ осознает, созреет и подтянется. Не парься, Олежа!

Снимщиков растаял моментально. Стоило ей подойти, упереться в его живот кругленьким своим животиком, где рос и нетерпеливо копошился теперь его ребенок, стоило ей его поцеловать, как он тут же таял и растекался поплывшим под солнцем мороженым.

Да пускай хоть баобабы сажает, если ей так хочется. Пускай устраивает революцию в закостеневших сознаниях его старых соседей. Выгоняет их на субботники, заставляет драить лестничные марши и высаживать в кадки финиковые пальмы. Пускай весь асфальт перепашет вдоль и поперек и овес посеет. Ему на ее капризы и блажь наплевать, лишь бы рядом была все время. Лишь бы встречала у порога и сопела ночью едва слышно у его плеча. И не вспоминала никогда о том ужасе, через который ей пришлось пройти, частично и по его вине тоже.