Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного

– Взаимно, – натянуто улыбнулся Эдуард Оболенский. Шутит или всерьез?

– А с нами ты не хочешь поздороваться? – строго спросила Олимпиада Серафимовна.

– А ты, бабуля, кто?

– Да, мало нам не покажется, – пробормотала Наталья Александровна, с первого взгляда оценив девушку. – Но ведь если Маруся не является дочерью Эдуарда Листова, как же тогда быть с завещанием?

– Что-что? – фыркнула Маруся. – Не дочь? Мать, о чем это она?

– Это правда, – потупилась Алевтина Васильевна. – Я, дочка, соврала.

– Теперь понятно, в кого я такая! – рассмеялась Маруся. – Да тут еще веселее, чем я думала!

– Насколько я в курсе, это уже не имеет никакого значения, дочь или не дочь, – сказал капитан Платошин.

– Как это не имеет? – заволновалась Олимпиада Серафимовна.

– Он признал ее таковой. И точка. Вы, конечно, можете судиться…

– И будем! – выкрикнула Наталья Александровна.

– Но вряд ли у вас что-нибудь выйдет. Поскольку в семье нет инвалидов и несовершеннолетних детей, все вы взрослые и вполне самостоятельные люди, то даже на часть наследства никто из вас претендовать не может. И согласно завещанию теперь все, что заработал Эдуард Листов, принадлежит Марии Эдуардовне Кирсановой, как единственной наследнице, – официально подвел итог Платошин. – Таков закон.

– А вообще это справедливо, – заметила Вероника Юрьевна. – Правда, Майя?

Та лишь виновато улыбнулась.

– О, и эти здесь! – прищурилась Маруся. – Какими судьбами?

– Родственные отношения выясняем, – усмехнулся Эдик.

– И я хочу поучаствовать! Значит, мой отец не художника? А кто? Мать?

– Марусенька, я тебе все объясню…

– Уж постарайся. А вообще это не имеет никакого значения. Все равно у меня реально никогда не было папы, – усмехнулась Маруся. – Я есть хочу. Нагулялась, проголодалась. Кто вообще в этом доме готовит еду?

И тут вскочила Настя:

– Я пойду, поставлю электрический самовар, он большой. Алевтина Васильевна, вы ведь тоже хотите чаю? С дороги-то?

– Не откажусь.

Отъезд

Через неделю к воротам особняка Листовых лихо подкатило такси, и развалившаяся в гамаке Маруся Кирсанова, услышав шум работающего мотора, пальчиком с алым ноготком поманила к себе Егорушку:

– Парень, отнеси-ка в машину чемоданы. Быстро.

Тот метнулся в дом, а Маруся повернулась к Веронике Юрьевне, облюбовавшей резную скамейку:

– Зря такси вызвали. Мишка бы вас подвез.

– Нам ничего не надо, – тихо сказала та. – Сами как-нибудь. Спасибо за гостеприимство, за неделю Майечка немного окрепла, почти поправилась.

– Да не за что! – махнула рукой Маруся. – Подумаешь, еще недельку в папашином доме погостила! А Листов был не промах. Сколько же у него было любовниц? Уважаю. – Вероника Юрьевна покраснела. – Слушайте, я убей, не знаю, что теперь со всем этим делать. С этим, как его? С наследством. Вы учитель, так научите меня!

– Не мне тебе давать советы, – вздохнула Вероника Юрьевна.

– Может, возьмете хоть половину? – прищурилась Маруся.

– Ни за что! Разбирайся с ними сама!

У окна на втором этаже при этих словах замерла Олимпиада Серафимовна. Она давно уже подслушивала, пытаясь узнать свою судьбу. Честно сказать, уезжать из удобной комнаты, из особняка, где она жила на всем готовом, ей не хотелось.

– Да, задачка, – зевнула Маруся Кирсанова. – А вообще – весело с ними. Хотите – и вы оставайтесь. Навсегда. Места всем хватит. Дочка художника уж точно могла бы остаться.

– Ну уж нет, – отрезала Вероника Юрьевна. – У меня работа, а Майя будет жить со мной. Я никуда ее больше от себя не отпущу.

– А как же театральное училище? – хитро посмотрела на нее Маруся.

– Нет. Никогда!

– А у нее вы спросили?

Егорушка вышел на крыльцо, нагруженный чемоданами, следом за ним – Майя.

– Что стоим? – крикнула парню Маруся. – Мужчина несет чемоданы в машину, дамы прощаются. Финальная сцена.

Осчастливленный обращением «мужчина», Егорушка рысью понесся к такси.

– Постойте-ка, я сумочку в доме забыла! – спохватилась Вероника Юрьевна. – Майя, иди в машину, я сейчас!

Она убежала в дом, и девушки остались вдвоем. Маруся миролюбиво сказала:

– Слушай, приезжай сюда в следующем году летом. Не будешь же ты всю свою жизнь киснуть в провинции?

– Но я все равно не поступлю в театральное училище, – пожаловалась Майя. – Никогда. Там же огромный конкурс! А у меня таланта нет.

– Кто тебе сказал?

– Эдик, – призналась Майя.

– Ах, корнет сказал, что у нас нет таланта! А я ему дозволяла? Вот он-то все и устроит. Ты, главное, не нервничай так. Побольше уверенности в себе, и…

– Майя? Ты почему еще не в машине? – Вероника Юрьевна вышла на крыльцо и нервно поправила ремень висящей на плече сумки.

– Да, мама, я иду.

– Смотри осторожнее, не споткнись, не упади…

Маруся вдруг вскочила:

– Да! Чуть не забыла! А прощальный подарок?

– Подарок? – напряглась Вероника Юрьевна.

– Секундочку, – она метнулась в дом.

Вероника Юрьевна с дочерью переглянулись. В доме Маруся пробыла недолго, видимо, она все уже подготовила. Когда вернулась, в руках у нее была тщательно упакованная в оберточную бумагу картина.

– Это ваше.

– Мое? – удивилась Вероника Юрьевна.

– Портрет. В розовых тонах.

– Нет, я не возьму! Это же огромная ценность!

– Это ваше, – твердо сказала Маруся. – И не спорьте. Мне чужого не надо. С деньгами прижмет – продадите. А нет, так пусть в доме висит. Майка детям своим в наследство оставит.

– Мама, давай возьмем, – попросила та. – Должно же и у меня что-то остаться на память о… папе? – с трудом выговорила она.

– Хорошо, – кивнула Вероника Юрьевна. – Пусть будет память.

– Ну, все. Целоваться-обниматься не станем, пока-пока, – махнула рукой Маруся. – Родному городу пламенный привет. Егорушка проводит вас до вокзала, у него инструкции. Посадить в поезд, загрузить чемоданы.

– Зачем же его так напрягать? – всполошилась Вероника Юрьевна.

– Его давно уже надо напрячь, – отрезала Маруся. – Это еще цветочки. Через год я сделаю из него человека. Все, пока!

Женщины направились к воротам, где их ждало такси, а Маруся опять развалилась в гамаке. Через минуту на крыльцо выскочила Алевтина Васильевна:

– Уезжают уже? Ой! А я с Оленькой заболталась! Как же? А котлетки-то домашние забыли? А пироги в дорогу?

– Все у них есть, остынь, – отмахнулась от нее дочь. – Ну что ты суетишься? Все уже взрослые, сами о себе в состоянии позаботиться. Что-нибудь на вокзале купят.

– И не посидели на дорожку! Вероника Юрьевна, постойте! Я вам сейчас пирогов с собой дам!

Алевтина Васильевна понеслась вслед за женщинами к воротам.

– Финита ля комедия, – зевнула Маруся. – Ну-с, сечас займемся дрессировкой остального населения. Раз я теперь здесь хозяйка.

Мария Кирсанова «Весна, яблоневый сад», холст, масло

– Эдик, ту ти, ту, ту, ту.

– Что? У нас наконец перерыв?

Эдуард Оболенский захлопнул толстенную книгу и с облегчением вздохнул. Все, хватит на сегодня. Вот уже три часа он сидит в саду, изучая историю искусств чуть ли не со времен Она. Пока Маруся работала, уходить ему было не велено.

– Красота меня вдохновляет, – сказала она. – А ты – прекрасный экземпляр гомо сапиенс. Я хочу все время видеть твое лицо. Оно прекрасно! Особенно, когда ты молчишь. Вот и сиди, рта не открывай, читай книжку. И не пренебрегай спортзалом, я собираюсь заняться еще и скульптурой. Мне вскоре понадобится твое тело, и я хочу, чтобы оно было совершенным!

– Ты меня уморишь! – пытался сопротивляться он.

– Это ты уморишь себя голодом, если будешь мне сопротивляться. Не забывай, кто за все платит.

Ему приходилось ей подчиняться. Вот и сегодня Эдик терпеливо читал книгу, пока Маруся писала новую картину. Стоял удивительный, теплый май, заневестившиеся яблони стыдливо прикрывали корявые тела пока еще голых сучьев розово-белыми вуалями, на изумрудные газоны словно вылили яичный желток. Сколько ни боролся садовник с одуванчиками, они все равно лезли изо всех щелей и, как он выражался, «мать их, портили весь вид». Но бойкая кисть Марии Кирсановой легко расправлялась с сорняками. Новая картина получалась сладкой, словно карамелька, как она с досадой сказала Эдику.

Маруся отошла наконец от мольберта полюбоваться издалека своей работой и кивнула:

– Да, Эдик, прервемся. Что-то не то. Мне надо подумать… Ну как, интересно?

– Ни черта!

– А ты напрягись, корнет. Тебя ждет встреча с искусством.

– Почему это именно я должен пропихнуть в театральное училище какую-то провинциалку? Объяснять ей систему Станиславского, натаскивать по предметам?

– Во-первых, не какую-то, а свою тетю. Во-вторых, председатель приемной комиссии – женщина. Я узнавала. Это предмет, по которому у тебя пять с плюсом. Так что напрягись.

– Что ты со мной делаешь? – простонал Эдик. – Ты же меня эксплуатируешь!