Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

— Лидок, — пережевав ехидно подкинутую памятью порцию "философской" жвачки, после недолгой паузы продолжил Брызгалов, — да, догадываюсь… и не просто догадываюсь — почти уверен… но… понимаешь ли…

— Не надо, Геночка, понимаю, — пришла на помощь чуткая Лидия Николаевна: — Ведь нас баб хлебом не корми, а дай только выведать чужие секреты. Чтобы было о чём посплетничать. И дураки мужики, которые нам в этом потворствуют… хочешь, открою великую женскую тайну?

— Великую, Лидочка? А разве такая есть?

— Есть, Геночка… а может — и нет… может — и не великая… но всё равно — тайна…

— Если, Лидочка, тайна, то — стоит ли?.. разве что… погоди секундочку — попробую угадать… вы, женщины, вовсе не такие болтушки и сплетницы, как кажетесь нам — мужчинам? И то, что для вас действительно важно — прекрасно умеете хранить в секрете? Вот только… сами почти никогда не знаете, что для вас важно, а что не важно?

— У-у, Геночка! У-у, язвочка! Так бы и съела!

Случившаяся сегодня утром внеочередная "интимность" и стремительно последовавшее за ней душевное сближение настолько раскрепостили Лидию Николаевну, что она позволила себе запустить пятерню в густую Брызгаловскую шевелюру и, шутливо таская майора за волосы, впиться в его губы жарким трепетным поцелуем:

— Ехидина! Язвочка! Негодный мальчишка! Съем!

Ошеломлённый столь бурной и неожиданной реакцией на его невинную остроту, Геннадий Ильич, отвечая на поцелуи, одновременно безуспешно пытался освободить свои волосы из плена их теребящих пальчиков:

— Лидка! Пусти! Отшлёпаю!

— Не пущу! Не пущу! Мой! Съем!

— Больно ведь! Правда, отшлёпаю!

— Ну и шлёпай себе на здоровье! Всё равно съем!

Для процесса "съедания" было желательно переместиться в спальню, и Геннадий Ильич, оставив тщетные попытки спасти свои волосы от Лидочкиной бесцеремонной ласки, подхватил расшалившуюся женщину на руки — и понёс…

Так и не узнавший "великой женской тайны" — в существование коей он, впрочем, не слишком верил — Брызгалов после страстных любовных соитий быстро уснул, обнимая прелестную искусительницу.

"Вершителю" Высшей Воли в эту ночь никак не удавалось избавиться от мучительных мыслей: Сазонов? Казнить музыканта ему действительно велел Надзирающий Сверху? А вдруг да вмешался тот, который Надзирает Снизу? Извечный Враг и Соперник? И тогда, застрелив Сазонова, он, получается, что же? Совершил смертный грех? Да! Ибо единственный смертный грех — это ослушаться Господина! А что не сумел верно понять Его Святую Волю — это не оправдание! В чём, например, две тысячи лет назад была Его Высшая Воля? Чтобы Христа распяли? Или — напротив — не распинали? Иудеи не поняли — и как же Он их наказал за это! И правильно! Ибо Высшая Воля — есть произвол. Свято то, чего Господину захотелось в данный момент! И горе, не угадавшему Его невысказанную Волю! Нет нечестивцу спасенья от Вечных Мук! Опять-таки — если не Его Святой Произвол. Ведь своего Извечного Врага Он помиловал давным-давно! И более: поставив его Надзирающим Снизу, поручил ему истязать всё потомство некогда согрешившей парочки! И правильно! Гладом их, мором, болячками, язвами! Чтобы от рождения и до смерти, и после смерти в Аду — ибо никакого Рая, разумеется, нет! — чувствовали карающую длань своего Господина!

(В этой связи следует заметить, что "вершитель" Высшей Воли в Священном Писании был откровенно слаб, Книгу Иова, из которой сделал кощунственный вывод о примирении Бога с Дьяволом, помнил плохо, и религиозные мотивы его шизоидного бреда вряд ли смог бы объяснить даже сам Кандинский, но… таковы факты! Каждый имеет право сходить с ума по наиболее привлекательной для него дорожке!)

Однако — Сазонов?.. Неужели всё-таки он неверно угадал Волю Надзирающего Сверху? И безвозвратно погиб? Нет! Такого не может быть! Ведь чем больше страдания в этом мире — тем радикальнее он очищен от зла! От масонской скверны! И, стало быть, умножая страдания, угождаешь Ему! Надзирающему Сверху! Всегда? Да! Ведь, послав на муки и смерть Своего единственного Сына, Он не двусмысленно дал понять, что именно Ему угодно! Смертные муки дрожащей твари! И чем они длительнее и страшней — тем Ему больше радости! Ему? Или — Надзирающему Снизу? А разве есть между Ними разница?! Разве Надзирающий Снизу не верный Его слуга? Да, однажды восставший, сурово наказанный Им за это, но ведь давно прощённый! Давно ставший полновластным Хозяином некогда соблазнённых им жалких людишек! И, значит, убив Сазонова, он в любом случае исполнил Высшую Волю! А волю Надзирающего Сверху или Снизу — не суть! Ибо Они — едины! И всякий, умножающий страдания, творит Их Волю!

И если вслед за музыкантом он на вечные муки предаст Им Брызгалова — этого давно подкупленного масонами ядовитого гада! — то, можно надеяться, будет в Аду не кипеть в котле, а подкладывать под котёл дрова? Конечно, немыслимая милость, но вдруг да своим верным служением Высшей Воле он её заслужит?.. вдруг да Надзирающий Снизу замолвит за него словечко?..

Если бы Геннадий Ильич знал, в каком состоянии находится рассудок его убийцы, он, разбуженный в семь утра резким звонком будильника, вряд ли позволил себе хотя бы минуточку понежится под одеялом в ожидании кофе, который проворно вспорхнувшая Лидочка вызвалась приготовить. Но следователь не знал. А его догадки и опасения к немедленным действиям всё-таки не подталкивали: следующий шаг убийцы Геннадий Ильич, по его мнению, разгадал, к опасности — опять-таки, по его мнению — приготовился, а звонить Гаврикову относительно "Поплавка" раньше восьми не стоило: отыскать гильзу дело хотя и спешное, однако же, не горящее.

И посему, сибаритствуя, Брызгалов нашарил пепельницу, зажигалку, курево и, затянувшись "Явой", на несколько минут позволил себе отвлечься от мыслей о преступнике и доказательствах, которые в самое ближайшее время требовалось достать хоть из-под земли, и предаться приятным грёзам о Лидочке — о совместной жизни с нею.

Собственно, до вчерашнего утра ни о какой совместной жизни с Лидией Николаевной Брызгалов не помышлял — её положение "приходящей любовницы" более чем устраивало майора. Однако случившийся в воскресенье великий тектонический сдвиг совершенно закрыл рифтовую впадину, и оба материка, соприкоснувшись краями, слились в один. Но вот вулканы… которые неизбежно должны были зафонтанировать на месте закрывшегося разлома… они Геннадия Ильича смущали! Правда, пока ни что не предвещало появления этих кошмарных огнедышащих чудовищ — Лидочка казалась прямо-таки воплощением надёжности и спокойствия — но ведь материковые плиты соединились! Сошлись два до этого розных мира. Два полюса, два начала…

Лидочка очень вовремя оторвала Геннадия Ильича от "глубокомысленных" размышлений о перипетиях семейной жизни — не то, пожалуй, доразмышлялся бы он чёрт те до чего!

— Геночка, завтрак готов. Вставай, соня, а то — ишь! Глаза не успел продрать и сразу за курево! У-у, скверный мальчишка!

"Такое обращение — это что? Шутка? Приглашение к любовной игре? Или уже первое, пока безотчётное стремление навязать свою волю? Да, из благих побуждений, будто бы заботясь: дескать, натощак курить особенно вредно… но, как известно, лиха беда — начало… и?..", - мелькнуло в голове у вылезающего из-под одеяла майора.

— Спасибо, Лидок, иду, — отозвался Геннадий Ильич и, быстренько облачившись в тренировочное трико, менее чем через минуту появился на кухне.

Как Лидия Николаевна за смехотворно короткий срок успела не только сварить кофе, но и приготовить горячий завтрак — свиную отбивную с цветной капустой — это для майора осталось тайной, ибо на его восхищённое: "Ну, Лидка, ты прямо колдунья!", - женщина лишь скромно, однако не без лукавства потупилась: мол, не смею отрицать — без малой толики колдовства, конечно, не обошлось.

Соблазнённый видом и запахом дивного блюда, Геннадий Ильич достал из холодильника початую бутылку кристалловской "Столичной", налил рюмку, поднёс горлышко ко второй — и…

— Геночка, водку с утра? Ни в коем случае! За кого ты меня принимаешь? Я ведь не алкоголичка! — брезгливо сморщив носик, воскликнула женщина. Нет, прямо майора она не упрекнула, однако её "я ведь не алкоголичка", несомненно, прозвучало скрытым упрёком.

Для Брызгалова, привыкшего по утрам выпивать рюмку, другую водки, столь решительно декларированная Лидией Николаевной приверженность к "трезвому образу жизни" явилась ещё одним не совсем приятным сюрпризом: опять, стало быть, "волевая" нотка?

Отбивная с капустой утратила для Геннадия Ильича большую половину своей привлекательности.

— Как хочешь, Лидочка. А я, знаешь, выпью.

— Конечно, Геночка! И, — почувствовав, что своей нарочитой брезгливостью она, кажется, основательно перегнула палку, чуткая женщина поспешила исправить промах, — мне, Геночка, тоже? Рюмочка, думаю, не повредит?.. Правда, ведь?..