Екатерина Лесина - Проклятие двух Мадонн

– Я виноват, я должен был предусмотреть, и вообще… – Петр передвинул кресло так, чтобы не видеть картин. – Выхода другого не видел… черт. Налей, что ли?

Игорь налил. Жидкий янтарь, плотное стекло стакана, полосы света на темных досках стола, пыль… мелочи, много разных мелочей, чтобы отвлечься.

– Скорее всего, меня уволят, а может, и посадят… хотя она ведь сама прыгнула.

– Она убивала? – этот вопрос не то чтобы мучил Игоря, он просто требовал ответа. Деталь сюжета, часть картины… как роза или кинжал в руке Девы.

Святая Дева и с оружием, парадоксально.

– Татьяна говорит, что да, убивала, но честно говоря, я сомневаюсь. – Петр поскреб ухо. – Я ведь сначала думал, что все из-за наследства, искал, кому выгодно, выходило, что тебе. Ну остальным тоже, но тебе все равно выгоднее… или братцу твоему, если тебя убрать, он же близкий родственник. И супруга близкий родственник, вот только сумасшедшая.

Слово резануло болью, пробив анестезию и кору отвлеченного внимания.

– Извини, не хотел. – Петр как-то поник. – Врач утверждал, что она не в себе, что планировать не в состоянии, что если сразу, по наитию…

– В состоянии аффекта, – умное слово вынырнуло из подсознания.

– Ну да, аффекта… а я еще подумал, что если она не в себе, если не понимает, что делает, то, может быть, кто-то другой этим воспользовался? Это как пистолет в руку вложить и на спусковой крючок нажать, вроде и убил, и в то же время ни при чем.

Петр снова обернулся на портреты, на этот раз смотрел долго, пристально, с каким-то нездоровым вниманием, а отвернувшись, спросил.

– Почему их две?

– Не знаю. Было так. Всегда.

– Нехорошие картины. Красивые, но нехорошие… это как чужую судьбу из прошлого вытащить. Я не суеверный, но… по-другому не объяснишь.

– А ты не объясняй, ты рассказывай. – Игорю не хотелось ни объяснений, ни извинений. Завтра похороны, и придется вновь увидеть ее лицо и выдержать слезы, и ненависть, и новые обвинения, на которые невозможно ответить, но и не отвечать нельзя.

– Татьяна дает показания, по-моему, она тоже слегка… – Петр коснулся пальцем виска, жестом обходя неудобное слово. – Заключение психиатра еще будет, и, скорее всего, признают вменяемой, но мотивы… ну не станет нормальный человек убивать дружбы ради… или это уже любовь такая, патологическая?

Игорь не ответил.

– В общем, если по порядку, то началось все с Марты, с ее появления в доме. Или еще раньше, с того, что жили-были две сестры, росли вместе, вроде бы дружно… до того дружно, что все вокруг умилялись, особенно тому, до чего они непохожи друг на друга, одна светленькая, другая темненькая, одна спокойна, другая наоборот… я не знаю, как оно на самом деле, я просто разбираюсь.

Бехтерин кивнул. Пускай разбирается, пускай объясняет, быть может, удастся понять, что же произошло со всеми, и с Татьяной, и с Марией, и с Любашей… да и с ним тоже.

– Только на самом деле все было не так благостно, как казалось. Мать Ольги приемную дочь недолюбливала и Ольгу заразила этой нелюбовью. А Марта Ольге завидовала, иначе зачем так цеплялась за нее? Переехать сюда, жить рядом, пытаться отнять чужую жизнь – еще одна патология. И добавьте к этому картины. А за картинами история, страшная, кровавая, но романтичная… две Джульетты и один Ромео.

– Который оказался скотиной.

– Не знаю, как тогда, но сейчас ты прав. – Петр отхлебнул коньяку, сморщился, кашлянул, поперхнувшись, и продолжил: – Татьяна называет твоего братца Питером Пеном, говорит, не наигрался, забавно ему показалось, а в результате Марта и Ольга сцепились друг с другом. Насмерть сцепились. Это Марта испортила управление Ольгиной машины и сбежала, испугавшись последствий, тем более что победила…

– А письмо?

– Последний укус, из злости, из мести, и чтобы не искали. Твой брат утверждает, что Мартина зависть в конечном итоге переродилась в ненависть, глубокую, искреннюю.

Игорь не представлял в Марте ненависти. Смех, ехидство, иногда острое, злое, на грани пристойности, и тут же извинения. Быстрые взгляды, взмахи ресниц, случайные прикосновения… и стремление быть похожей на Ольгу. Лучше Ольги, ярче, заметнее… исчезновение, яд слов на бумаге, собственная обида и попытки объяснить. Оказывается, никому-то его объяснения и не нужны были…

– Василий утверждает, что Марта написала еще одно письмо, специально для сестры, и что якобы назначила встречу, чтобы выяснить, кому из них остаться с… – Петр замолчал на полуслове, поежился будто от холода. – Он говорит, что узнал потом, уже когда исправить что-либо было невозможно, ну и побоялся признаться.

Да, Васька всегда больше всего боялся ответственности. Вечный мальчик, запертый в бесшабашной уверенности, что все по плечу. Или все-таки расчетливый, хладнокровный скот, скрывающийся за этой празднично-развеселой маской?

– Марта объявила о беременности, ваш брат поверил, женился, и даже когда стало понятно, что никакой беременности нет, все равно некоторое время они жили вместе. Здесь, потом за границей, вернее, это он жил за счет жены, поскольку…

– Сам работать не умеет, – закончил фразу Игорь. – Значит, вот с кем он уезжал… а Дед проворонил, за всеми следил, а Ваську проворонил. И Марту тоже. Спрятались.

– А может, просто не стремились найти? Извини, но она не пряталась. Жила открыто, под своей фамилией, сначала Германия, потом Нидерланды, потом Швейцария. А потом возникли проблемы с полицией, проблемы серьезные, завязанные на наркотиках, и пришлось вернуться на родину.

Петр перевел дух и продолжил:

– Вот тут одновременно закончились деньги и начались проблемы. Твой брат сказал, что гнева в ней было больше, чем разума… что сама начала потреблять, потом Татьяну подсадила.

– А он?

– Вроде бы чист. – Петр протянул пустой бокал, то ли для того, чтобы на стол поставить, то ли за добавкой. Игорь плеснул еще, снова янтарь в стекле, и солнце ярче прежнего, а в кабинете полумрак или просто кажется, что полумрак? Сплошные тени вокруг людей, картин, воспоминаний. Так и заблудиться недолго.

– Некоторое время Марта и Татьяна работали, вроде бы как первая поставляла товар, вторая занималась распространением, прибыль делили. Ну и как обычно в подобных делах, постепенно сотрудничество перестало приносить партнерам радость, да и денег на двоих не хватало. Марта решила вернуться… все бы ничего, но вот ее ненависть к сестре была патологична и нерациональна, хотя слышать о рационализме от наркоманки, конечно, несколько странно, но все-таки… принимая во внимание тот факт, что других свидетелей нет, а твой братец подтверждает слова задержанной, то вырисовывается примерно следующая картина. Марта, вернувшись, жаждала получить свой кусок рукотворного рая, но для этого нужно оправдаться в глазах семьи и, главное, Ивана Степановича Бехтерина. Или хотя бы доказать, что другие – еще хуже.

Сквозь приоткрытую форточку предгрозовой прохладой проник ветер, шевельнул бумаги на столе, прокатил ручку и, столкнув с деревянного обрыва, успокоился, улегся на полу свежей пылью.

– Она приезжала сюда, наблюдала, ждала случайной встречи… в конечном итоге она и произошла, только не с Иваном Степановичем или твоей теткой, а с Ольгой. И вот о том, что происходило дальше, я могу лишь догадываться.

Темно… Боже, с чего так темно, и день – не день, а мятая сплошная чернота, чуть сдобренная блеклым лунным светом. Выцвели звезды, повыжгли небо, оставляя после себя грязные следы, чуть прикрытые разодранной периной облаков.

И дождь, вроде за окошком, капли текут, скользят по стеклу, а все одно кажется, будто в доме кто плачет. Не плачет, нету никого, она же проверяла, и каждый день проверяет, ходит из комнаты в комнату, открывает дверь и, не решаясь переступить порог, стоит, вслушивается в гнетущую пустоту. Слуги давно шепчутся, будто бы Лизонька с ума сошла, а она – нормальная… просто в доме кто-то плачет.

Вот снова, звук тихий, на самой грани тишины. И рядом, совсем рядом, шепотком, шелестом осенних листьев, легким скрипом половиц… нет, это другое, совсем другое.

Настенька…

Настенька умерла в прошлом году, и Лизонька, получив письмо с известием, признаться, вздохнула с облегчением, потому как боялась. Все это время, каждый день, каждый час ждала, что поймут, догадаются, проберутся сквозь смутные тени сестрина безумия и потребуют суда. А письмо пришло, и хорошо стало. Спокойно.

Вот только плачет кто-то… и темно… все время темно. Лизонька честно пыталась запомнить день, ведь не могло ж такого случиться, чтобы дни и вовсе исчезли… прежде она любила гулять, и чтобы солнышко, яркое, живое, и небо, и уютная зелень сада…

Темнота. Плач, все громче и громче… подушка мокра от слез. И Лизонька, накинув на плечи шаль, вышла из комнаты… пускай считают безумицей, как Настасью, Лизоньке все равно. Лишь бы не было выматывающего душу безутешного безнадежного плача… сегодня она поняла, кто рыдает.