Ирина Мельникова - Лик Сатаны

— Давай! — Никита пожал ему руку. — Мы тебя вообще не видели! Но спасибо, выручил!

Шитов вылез через окно, а Никита озабоченно посмотрел на Сашу.

— А Юлька где?

— Она ушла, а я струсила и осталась, — призналась Саша.

— Куда ж она делась? — с тоской произнес Никита и вытащил пистолет из-за ремня.

В его голосе ясно послышался страх.

Они вышли на крыльцо и зажмурились от ярких лучей, бивших прямо в лицо из-под облака над головой.

— Эй, вы! Оружие на землю! — резкий окрик заставил их мгновенно открыть глаза.

Напротив них стоял еще один бандит в таких же черных джинсах и майке, но в шапочке-омонке, натянутой на лицо. Бандит передернул затвор пистолета и приказал:

— Отдайте икону, и отпущу вас живыми!

— Какую икону? — заорал Никита. — Нет никакой иконы! Совсем рехнулись, что ли, идиоты! — И, шагнув вперед, заслонил собой Сашу. — Сейчас тут будут менты! Сваливай, пока не поздно!

И тут позади бандита взвыл мотор.

Он успел оглянуться, но это было последним, что у него получилось. «Нива», до того стоявшая без движения у поваленного забора, вдруг с ревом рванулась вперед. Никита и Саша разглядели сквозь лобовое стекло Юлино лицо — злое, в грязных потеках…

Машина бампером отбросила налетчика в сторону, и он со всей дури влетел головой в поленницу, из-под которой как раз пытался выкарабкаться его незадачливый подручный. Оба завалились в кучу дров и затихли. Никита коршуном спикировал с крыльца, подхватил с земли пистолет и стянул шапку с третьего бандита. То, что открылось их взгляду, несомненно, повергло в шок и Сашу, и самого Никиту.

— Недвольская! — вскрикнула Саша.

А Никита озадаченно почесал в затылке пистолетом:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

А невдалеке уже заливались сирены. Юля, бледная до синевы, выползла из машины, глянула на оторванный бампер и, привалившись к дверце, расхохоталась, не замечая, что по щекам ручьем текут слезы, оставляя черные полосы туши на лице:

— Кажется, я все рекорды побила! Две машины за неделю!

Саша, прижавшись к Никите, рыдала взахлеб, а он гладил ее по плечу и приговаривал:

— Успокойся! Успокойся, моя хорошая! Все уже позади!

Полицейские автомобили заполонили улицу через пару минут. Миронов, красный от бешенства, велел всем троим затолкать задницы в «Ниву» и не высовываться, пока он не позволит. Сквозь стекла они наблюдали, как полицейские извлекли из кучи поленьев и затем упаковали в «уазик» с решетками Недвольскую и ее подельника. А раненого под присмотром двух сержантов с автоматами отправили в «Скорую помощь». Затем санитары вынесли на носилках труп Ордынцева, прикрытый простыней…

Полицейские сновали по двору и в доме, кинолог со спаниелем на поводке крутился возле «Тойоты». Мелькнули Дмитрич со своим чемоданчиком и, к удивлению Юли, Блинова в синей прокурорской форме. Были еще какие-то люди в гражданском, с неприметными суровыми лицами. И когда Никита увидел среди них Саблина, то охнул и сполз по сиденью вниз…

Утомительные беседы в ГУВД затянулись до вечера. С ними разговаривали жестко и нелицеприятно. Миронов был вне себя от ярости. Казалось, что майор вот-вот набросится на них с кулаками. Его сдерживало пребывание в кабинете того самого типа, который на днях присутствовал при допросе Никиты следователем Петросяном. В этот раз он представился майором Сухомлиновым и сразу взял инициативу в свои руки, расспрашивал дотошно, но вежливо, и вопросы в отличие от Петросяна задавал четкие и по делу. Миронов большей частью помалкивал, скрипел зубами и гневно сверкал очами. Но пропуска подписал безоговорочно, лишь прошипел на прощание: «До конца следствия из города ни ногой!»

На улице они остановились, как малые дети, встали в кружок, но смотрели в разные стороны и долго мялись, не зная, как начать разговор. Солнце клонилось к западу, но палило немилосердно. Не спасала даже тень под деревьями, и страшно не хотелось тащиться домой по раскаленным улицам, обливаясь потом и глотая горячий воздух пересохшим ртом.

Юля заговорила первой. Достала из сумочки темные очки, нацепила их на нос и уныло произнесла:

— Ну что, кто куда? Не знаю, как вы, а я на расправу поеду. Отец меня прибьет. Никитос, ты не забыл, что должен мне за ремонт машины?

— Не забыл! — таким же безрадостным тоном ответил Никита. — Завтра в банк пойду. Черт знает что! Какая-то убыточная получилась история! Гонорар не покроет расходов. И, если честно, я себя не чувствую героем. Что толку в геройстве, если в кармане пусто?

— Да вы растете, мон шер! — горько усмехнулась Юля. — Лично я поняла, что с журналистикой пора завязывать. Хлопотное это дело, нервное и не прибыльное. И главное, какой смысл? Кому мы сделали лучше?

На этот вопрос ей никто не ответил. Никита разглядывал голубые дали, а Саша смотрела себе под ноги и желала провалиться сквозь асфальт как можно глубже, чтобы не видеть осуждающих взглядов Никиты и Юли.

— Ладно, оставляю вас наедине, а сама иду на гильотину, — преувеличенно бодро сказала Юля. — Запомните меня молодой и прекрасной!

Она направилась к обочине и махнула рукой, останавливая такси. Спустя мгновение машина увезла ее прочь. Никита проводил такси взглядом, а затем понурил голову и поплелся к «Фольксвагену», словно тотчас забыл о Сашином существовании. Но она догнала его и схватила за руку.

— Никита, ты будешь об этом писать?

— Конечно! — зло сказал он. — После всего, что произошло, глупо не срубить хоть какие-то деньги на этой истории. Ты слышала, мне с Юлькой надо рассчитаться!

И выдернул руку из ее ладони. Она постаралась скрыть, что это ее оскорбило, но голос выдал, задрожал от обиды.

— Мне не хотелось бы, чтобы эта статья появилась! — сказала она.

Глаза Никиты потемнели. Он прищурился и потребовал:

— Объясни, что случилось?

Она могла объяснить, но что толку? Собственные мысли теперь казались ей нелепыми и несвоевременными. Интересы семьи? Память деда и бабушки? Собственная репутация? Стоило ли их защищать? Или все же попытаться остановить лавину кривотолков, которую непременно вызовет публикация?

— Эта история обнажила столько скелетов в шкафу, что я и сама не рада, — произнесла она беспомощно. — Получается, мой дед был далеко не праведником. Мне сложно относиться к нему как прежде, но я продолжаю его любить. И мне неприятно, что кто-то потопчется на его костях.

Она надеялась увидеть на лице Никиты понимание, но у него лишь заходили желваки на скулах, а губы сжались в тонкую полоску. Голос же и вовсе прозвучал неприветливо:

— Саша, если помнишь, я предлагал тебе остановиться в любой момент! Но ты захотела идти до конца. Мы едва не погибли, Юлька две машины разбила, и ради чего? Дай нам получить хотя бы моральное удовлетворение!

Ей показалось, что все вокруг мигом подернулось инеем — и трава под ногами, и листва над головой, и солнце вроде помутнело и припекало уже не столь беспощадно.

— Я возмещу Юле стоимость ремонта! — сказала она тихо и отвернулась, чтобы не видеть его лица, мигом ставшего чужим.

Сейчас решалось нечто большее, чем спасение семейной чести, а он, жестокий и ласковый, любимый и ненавистный, никак не хотел этого понять.

— Саня, у тебя нет таких денег! — произнес он презрительно. — Не молоти чушь!

— Я все отдам, только, пожалуйста, не пиши эту статью! — Она умоляюще посмотрела на него, уже не надеясь на снисхождение.

Он покачал головой — злой, взъерошенный, как воробей на зимнем ветру. И Саша опустила руки, которые невольно сложила в молитвенном жесте. Она поняла, бороться с судьбой бесполезно. И зачем она месяц назад потащилась в редакцию? Дура, какая же дура! Бестолковая и наивная! Ну почему не смогла просчитать наперед, что из этого ничего хорошего не выйдет?

— Значит, нет? — безнадежно спросила она.

— Значит, нет! — резко ответил Никита и почти бегом направился к машине.

«Даже подвезти не предложил!» — подумала она с горечью, не чувствуя, что по щекам текут слезы.

«Фольксваген» рыкнул мотором и сорвался с места. Саша проводила его взглядом и поплелась домой, в свою двушку, которую наверняка затянуло пылью за время ее отсутствия. Но в квартиру стариков ей и вовсе не хотелось возвращаться. Слишком много грустного и неприятного с ней было связано.

Она медленно брела по аллеям и предавалась мрачным размышлениям:

«Ребенка рожу! От кого угодно! Кота заведу, или собаку, или обоих сразу. Будем на прогулки ходить всей семьей, и не надо нам никого больше!»

В жизни ее, похоже, ничего не осталось, только усталая обреченность и пустота. Она была оскорблена и унижена, а гордость ее почти растоптана. Что ей дала эта борьба за правду и справедливость, кроме стыда, мук совести? А ведь поначалу все складывалось удачно! Но когда раздали карты, обнаружилось, что козыри разыграны подчистую, а на руках остались только шестерки. Что ж, она сама виновата в проигрыше! Только сама…