Сергей Высоцкий - Праздник перепутий

Говорим о смелой женщине Анисье Викуловой, которая спасала наших солдат в 1941-м от немцев и которую повесили фашисты на Дружной горке. Сетуем, что сейчас об Анисье почти все забыли.

— Неплохо бы пионерам разыскать очевидцев...

Павел Георгиевич — учитель географии и труда в средней школе. Знакомы мы с ним давно, но встречаемся очень редко — последний раз виделись лет пять тому назад.

Мое первое знакомство с ним было заочным, по нескольким пейзажам. Я увидел их в доме хороших своих друзей и, как сейчас помню, обрадовался этой встрече. Не могу утверждать, что сделаны они были профессионально, но меня подкупала какая-то грустная ласковость... И еще — они были очень знакомы мне. Словно увидел перелески и проселки, по которым только что шел...

— Рисуешь сейчас? — спрашиваю я Павла Георгиевича.

Он смеется.

— Вспомнил забавы детства!

И уже серьезно:

— Время! У тебя его много, свободного? Вот уж, кажется, сколько лет преподаю. Иногда думаю: можно бы и не тратить столько времени на подготовку к уроку... Но не могу из года в год одно и то же долдонить — ноги в школу не идут. А уж если раскопаешь что-нибудь новенькое, интересное — утра не дождешься: скорей бы на урок. Идешь, словно кувшин с молоком несешь. Только одна мысль — не расплескать бы...

Мне все же страшно жаль, что Павел Георгиевич бросил рисовать. Трудно, конечно, судить неспециалисту, но я почему-то уверен — он мог бы добиться немалого.

Вчера весь вечер я просидел, читая его дневники — несколько толстых тетрадок в коленкоровых переплетах, — и теперь я знаю его лучше. Не просто со стороны. А словно бы посмотрел на человека его же глазами. И утвердился во многом, что знал, скорее чувствовал в Павле Георгиевиче раньше, и еще кое-что узнал, о чем и не догадывался.

...Две недели льет холодный осенний дождь. Потемнели недавно сметанные стога, в лесу запахло прелью, палым листом. Павел Георгиевич, уходя после занятий в лес, возвращается промокшим до нитки.

С трудом растопив печь, подолгу сидит за столом, готовясь с новому уроку. Листает старые конспекты, книги по географии. В лесу, за железной дорогой, кричат прилетевшие на ночлег вороны. Он любит такие ненастные осенние дни. Тихо, лишь мелкий дождь шелестит по старой крыше, убаюкивает.

Потемневший лес кажется особенно пустым и молчаливым, не аукаются грибники. Только изредка из молодого осинника с треском вырываются мокрые, растрепанные лоси, да лениво перелетают с елки на елку большие черные дятлы.

В это время года Павел Георгиевич начинает больше задумываться над тем, что достигнуто, мучается оттого, что сделано, в сущности, еще очень мало. Всегда всплывают какие-то недоделанные дела, острее, чем обычно, переживаются промахи.

В такие дни не раз начинал он писать дневники. Хотелось собрать воедино свои наблюдения, попытаться рассказать про походы, в которые он ходил вместе со своими ребятишками. И про то, как делали эти походы ребят любознательными и пытливыми, расширяли горизонты, учили любить природу, Родину, учили любить и понимать красоту, помогали стать им прямыми и честными.

Ох уж эти ребятишки! Сколько душевной теплоты тратил молодой учитель географии на своих питомцев, тратил и получал в ответ сторицей.

Даже писал про них свои первые, непритязательные стихи:

О чем думает мальчишка, когда, пройдя десятки километров с рюкзаком за плечами по лесам и пыльным дорогам, вдруг выходит к тенистым садам Михайловского, останавливается перед домиком великого поэта или слушает ночью легкий плеск волн и журавлиные крики?

«Особенно близка романтика туристского похода детям. Все их интересует, до всего есть дело: сегодня они часами наблюдают за росянкой, завтра вместе с археологами роются в могильном кургане или помогают колхозникам убирать сено... Частое общение с природой развивает дружбу, товарищество, взаимопомощь, развивает эстетичность, пробуждает чувство бережного отношения к дарам природы...» —

записал Павел Георгиевич в своем дневнике и проводил с учениками один поход за другим: 700-километровый по пушкинским местам на велосипедах, «большое» плавание по Волге, рыбалки, вечерние и утренние зори...

Некоторые учителя смеялись: «Не стоит ехать вокруг света, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре». Ходите, мол, себе рядом. Вон сколько лесов и озер вокруг Дружной горки!

— Нужно ли все это? Мальчики живут в лесу дикарями, грубеют. — Не раз приходилось слышать Павлу Георгиевичу и такие слова. Иногда сказанные прямо в лицо, иногда... за спиной.

Нужно ли? Он хорошо помнит Юрку Богданова, одного из заводил местных мальчишек, ставшего верным его помощником. Четыре года ходили они в походы вместе, а пятый для Юрки не состоялся.

Родители Богданова уезжали в Братск. Все приятели завидовали. Шутка ли! Братск. От одного этого слова загорались мальчишечьи глаза. Но Юрка был невесел.

...Поздно вечером в учительскую, где Павел Георгиевич прикидывал вопросы на очередное занятие, постучали.

На пороге стоял Богданов. В глазах слезы, лицо скривилось, вот-вот заплачет навзрыд...

— Павел Георгиевич, я к вам... проститься. И не только проститься, а сказать... Сказать вам, что вы всегда были для меня моей совестью, моим идеалом... Всегда буду помнить о вас. Обещаю, что если вы обо мне услышите, то это будет только доброе.

Сказал, и в дверь...

...Познакомила по-настоящему меня с ним поездка на озеро Вялье. Ехали мы на велосипедах километров сорок. Полдень, жара, вещевые мешки тянут плечи. Одна мысль — скорей бы доехать. А Павел Георгиевич словно забавляется. То уедет на километр вперед, то вернется. Кричит: «Эй вы, что спите на ходу? Крутите, крутите!» А перед Мшинской встретил свою ученицу — посадил на раму, отвез до дому и опять нас подстегивает. Приехали к леснику, а там до озера еще километров пять шагать мшарой. Павел отстегнул свой протез и опять впереди с одной маленькой палочкой... Палочка вязнет, уходит в мох по самую рукоятку... А ему хоть бы что! Счастливый, радостный.

Вот тогда впервые я узнал о том, что он воевал в партизанской бригаде.

Ничто так не выматывает, как ходьба по глубокому, мягкому, проклятому мху. Распластавшись, легли мы на берегу озера, глядя в бездонную, неяркую голубизну августовского неба. Молчим. Лень говорить. И вдруг Павел Георгиевич:

— Ребятишки, я вам смородинки принес!

Горсть спелой дикой смородины на пахнущей лесом ладони.

...Я смотрю на него. Нет, он совсем не изменился с тех пор. Живой, худощавый, подвижный. Нетерпеливый блеск в глазах.

Послушаешь Павла Георгиевича, так все, что есть интересного у его мальчишек, в школе делается само собой. И походы, и строительство катеров, и отличная успеваемость на уроках. А он тут вовсе ни при чем.

Скуп Павел Георгиевич на возвышенные слова. Один только раз услышал я от него красноречивое признание:

— Люблю я еще машины, эх как люблю. И знаешь, техника мне подвластна.

Я об этом знаю. Знаю, что, когда работали школьники в зверосовхозе «Гатчинский», он водил трактор. Школьная машина собрана ребятами вместе с Павлом Георгиевичем. А катера, которые строили чуть ли не каждый год и дарили потом колхозникам? А скольких мальчишек он обучил искусству водить автомобиль?

Только увлеченный может увлечь, только чуткая, широкая натура встречает ответную чуткость. А сколько внимания и такта нужно, чтобы уловить душевные движения и тревоги подростка! Понять их и помочь. Один писатель говорил, что если человек не шагает в ногу со своими спутниками, то, может быть, это оттого, что ему слышны звуки другого марша? А попробуй-ка услышь этот марш! Павел Георгиевич слышит, И помогает человеку найти себя, выбрать самостоятельную, правильную дорогу.

...Я побывал на выпускном балу в школе. В той, где работает Павел Георгиевич учителем географии. В той, где избрали его парторгом. Он был в центре внимания. Мальчишки, в строгих черных костюмах, вспоминали походы, милые, веселые выпускницы наперебой приглашали своего учителя танцевать. И говорили, говорили ему что-то во время танцев. По-моему, очень приятное.

...Все кричат и кричат над нами растревоженные чибисы. Солнце так и не пробилось сквозь затянутое тучами небо. Павел Георгиевич покусывает травинку, задумчиво смотрит на лес.

Нам пора уходить — не пошел бы дождь. А мне жаль расставаться с ним, Видно, это опять надолго...

1964—1972 гг.