Лео Мале - Французский детектив

Тощие акации выбивались из-под чугунной ограды и гнули свои ветви под порывами ветра со снегом, неровный тротуар во всю длину был покрыт скользкой грязью. Это был печальный, удручающий пейзаж, но подросток рассматривал его с какой-то жадностью. Мужчина в одной рубашке подошел к нему, тоже посмотрел в глазок на улицу, почти прижавшись темноволосой курчавой головой к его щеке, и проворчал:

— Плохой погода.

Он выругался и снова лег. Вот уже три дня Испанец не вылезал из постели: его одолела тоска. Краем глаза подросток покосился на будильник, который висел на бечевке над грудой одеял. Три часа дня, вторник, 15 декабря 1927 года. Через десять дней Рождество. Его сердце слегка сжалось.

Сидя на табурете возле горящей печки, держа в руке брошюру, Альбер Ленанте не сводил глаз с широкого окна. Потом встал, подошел к мальчугану.

— Что сказал Кастилец?

— Плохая погода.

— Да, плохая. — Ленанте почти уткнулся носом в стекло. — Наверно, на юге лучше, а? — Он ободряюще улыбался, открывая в улыбке удивительно белые крепкие зубы.

— Лучше, — ответил мальчик.

— Тебе не надоел Париж?

— Он мне никогда не надоест. Пока мне здесь не очень везло, но… как бы это сказать…

— Понимаю, что ты чувствуешь. — Ленанте погладил свой кривой нос. — Это странный город. «О Париж, мой Париж, город славы и бесчестья», — пропел он. — Но некоторым он осточертел.

— Когда мне осточертеет, я вернусь к своим старикам.

— Конечно. В твоем возрасте это выход. Деньги на билет отложил?

— Так проедусь.

Ленанте пожал плечами:

— Вольному воля.

И вернулся на свой табурет.

Немного погодя мальчик прилег на постель. Положив руки под голову, он мог видеть со своего места будильник. В четыре надо идти на работу. Проклятый снег! Если пойдет такой же густой, как вчера, продавать газеты будет совсем не большим удовольствием, но есть-то надо. Только не поддаваться унынию, как Испанец! Нет, ни за что. Альбер Ленанте, похоже, осудил меня, когда я сказал, что поеду зайцем. А между тем… если то, что рассказывают, правда, Чинила отсидел два года в тюрьме за соучастие в изготовлении фальшивых денег. Мальчуган спохватился, что слишком занялся Чинилой (он же Ленанте), и упрекнул себя за это. У анархистов не принято совать нос в чужие дела. Он отвел взгляд от стрелок будильника, повернулся на бок и оказался лицом к веренице скромных постелей. В глубине спальни, почти касаясь друг друга своими пышными шевелюрами, трое мужчин ожесточенно спорили по какому-то каверзному социально-биологическому вопросу. Ближе к нему, лежа с мечтательным видом, далекий от всего, молодой человек блаженствовал с длинной трубкой. Его называли Поэтом, хотя написанных им стихов никто не видел. Испанец ворочался под одеялом. Его сосед храпел под афишей, извещавшей о том, что этим вечером в Доме профсоюзов на бульваре Огюста Бланки состоится заседание «Клуба инсургентов». Обсуждаемая тема — «Кто виноват, общество или бандит?». Докладчик — Андре Коломер. Храпящий целую ночь расклеивал афиши по всему кварталу при минус десяти, подкрепившись перед этим всего лишь стаканом молока. В изголовье кровати находились пустой мешок и ящик, набитый газетами, а также весь набор подпольного расклейщика: афиша с оторванным уголком, чтобы обмануть полицию, сказав, будто зловредные мальчишки оторвали то самое место, где были разрешающие печати, и ведро из-под клея с торчащей кистью.

В глубине открылась дверь, и в спальню проник запах овощей, которые чистили внизу на кухне молодые люди с горящими глазами и аскетическими лицами, а вместе с запахом появилась личность лет двадцати с внушительной повязкой на правой руке. Вновь прибывший мрачно сказал: «Привет!» — и повалился на свою постель недалеко от подростка. Он размотал повязку и пошевелил онемевшими от неподвижности пальцами. Ни малейшего следа раны или ссадины на руке не было.

— Придется что-нибудь подрисовать, — проворчал он себе под нос. (У него были неприятные глаза, тускло-зеленоватые, как будто с ядовитым бельмом. На верхней губе пробивались черные усики, а от волос разило помадой.) — Пошли они к черту в бюро страхования с их переосвидетельствованием!

Он вытащил из кармана блокнот и стал его листать. Мальчуган посмотрел на будильник, зевнул, встал, достал из-под матраса пачку газет и пересчитал нераспроданные экземпляры, расположив их по названиям — «Пари-Суар» в одну сторону, «Энтрансижан»— в другую. Человек с повязкой наблюдал за ним с фальшивой улыбкой и под конец зло усмехнулся:

— Похоже, дела никак не поправятся? Все распространяешь буржуазную прессу?

— Ты меня уже в третий раз спрашиваешь, — сказал мальчик, выпрямляясь. — В первый раз я подумал, что ты шутишь, и посмеялся. Во второй раз — сказал, что есть-то надо. А теперь я хочу послать тебя к черту!

— А я тебе скажу: голоден — ешь! Горе, да и только! Зовешься анархистом, а сам продаешь буржуазные газеты. Какой ты анархист?

— Брось, Лакор, — вмешался со своего места Ленанте, не отрываясь от брошюры. — Брось, что ты к нему пристал? Ты, может, думаешь, что это ты — настоящий анархист?

Голос звучал очень холодно и резко. Ленанте не любил Лакора. Он инстинктивно угадывал за его многословием эгоизм и лицемерие.

— Конечно, — ответил Лакор.

Ленанте отшвырнул брошюру.

— Хотел бы я знать, известно ли тебе вообще, что такое анархист? Очень мило ввалиться сюда в один прекрасный день и заявить: «Я ваш товарищ». Мило, просто и легко. К нам любой может прийти и уйти, как только пожелает. Мы ни о ком не наводим справки.

— Этого только не хватало!

— При всем том анархист, как я понимаю, это все же кое-что другое. И точка.

— Объясни мне, что же это такое.

— Не стоит терять время.

— Во всяком случае, — сказал Лакор, — анархист с чувством собственного достоинства не может быть пассивным, как этот юнец. Он не может опуститься до торговли буржуазным хламом. Он должен уметь постоять за себя, выкрутиться, спереть…

— Вот-вот!

— Да, спереть!

— Чушь все это! Каждый волен жить, как ему вздумается, если только он ни в чем не ущемляет свободу другого. Тот продает газеты, ты — симулянт. Каждый вправе выбирать.

— Если экстремисты…

Ленанте встал.

— Оставьте меня в покое с вашими экстремистами. Это запретная тема для бездельников, симулирующих производственную травму, которых понос пробирает, когда требуют повторного медицинского осмотра в страховой конторе. Тебе не доводилось нападать на инкассатора, поэтому заткнись. Разговоры! Разговоры! Знавал я этих теоретиков-краснобаев, которые сидели себе тихо в своем углу, пока другие бедолаги осуществляли их теории на практике и давали себя сцапать.

— Суди, Кальмен, Гарнье… — начал было Лакор.

— Они поплатились, — прервал Ленанте. — Поплатились вдвойне, и за это я их уважаю. А тебе надо бы понять, насколько они выше жалкого симулянта вроде тебя, и не соваться с выражением почтения — на это у тебя нет права.

Лакор зарделся.

— А у тебя что, есть это право?

— Я тоже поплатился: отхватил два года тюряги за подделку денег, все товарищи подтвердят. Я этим вовсе не горжусь, но считаю, что тут все-таки существует некоторое отличие от симуляции несчастного случая на работе.

— Ну, я на этом не остановлюсь, — проворчал Лакор. — Однажды я закушу удила, и вы увидите, на что я способен. Ухлопаю инкассатора!

— О, на это ты способен, — сказал Ленанте с издевкой. — Для этого большого ума не надо, дело как раз по тебе. А когда ты угробишь одного из этих дурачков, которые перевозят огромные деньги за жалкий кусок хлеба, то отправишься в тюрьму или на гильотину, даже не успев купить себе шляпу на украденное. Я считаю, что дело того не стоит. Я ценю жизнь. Мне вовсе не улыбается гармоничное развитие моей личности в гробу или на каторге. Идеально было бы другое — я всерьез об этом подумываю, — идеально было бы напасть на инкассатора без пролития крови и так, чтобы все это не раскрылось, а потом жить в полной безнаказанности на эти нечестно приобретенные деньги, — впрочем, еще вопрос, бывают ли они когда-нибудь честно приобретенными. Но такое осуществить трудновато.

Лакор с жалостью посмотрел на него и пожал плечами.

— Трудновато. Потому что это абсолютная чушь. И вообще от всех вас у меня живот схватило.

Он встал, пошел к выходу и со злостью захлопнул за собой дверь. Его противник в споре тихонько засмеялся, тоже встал и пошел к выключателю. От слабых лампочек, висящих под самым потолком, в комнате разлился желтоватый свет. Ленанте снова уселся у печки. Длинноволосые спорщики все еще убеждали друг друга вполголоса, слишком поглощенные своей дискуссией, чтобы прореагировать на новую стычку Ленанте и Лакора. Поэт задумчиво курил трубку. Мальчуган прикидывал возможные расходы и доходы. Испанец и расклейщик афиш спали.