Каникулы - Николай Иванович Хрипков

Капитан был в гражданке. Низкорослый, коренастый. Кого-то он Пахому напомнил.

— Капитан Филипенко! Я буду вести твое дело. Давай по порядку и очень подробно! — сказал капитан, глядя как-то сквозь Пахома.

— Я уже два раза по порядку и очень подробно рассказал.

Пахом невероятно устал. И сейчас ему хотелось одного, чтобы все его оставили в покое. Глаза закрывались.

— Я что неясно выражаюсь? Повторить?

Капитан начал сердиться. Застучал пальцами по столу.

— Хорошо! Хорошо! Только потом я должен отдохнуть! Я хочу спать.

— Отдохнешь! За этим у нас не заржавеет.

Пахом снова всё рассказал. Капитан на некоторое время задумался. Потом долго и пристально смотрел в глаза Пахому. Лицо капитана было неподвижно.

— Значит, слушай сюда внимательно! Предлагаю тебе два варианта на выбор. Первый. Сейчас тебя отправят в камеру, где сидят уголовники. Ты сам представляешь, что они с тобой сделают. Разорвут твою задницу в клочья. Второй вариант. Я тебе даю одежду, денег, покупаю билет, сажу на поезд, ты уезжаешь к себе домой и забываешь навсегда об этой истории. Ничего не было.

Пахом усмехнулся. До него стало доходить.

— Можно вам вопрос, товарищ капитан?

— Валяй! Спрашивай!

— Вы отец Филиппа? Я угадал?

— С чего ты взял? А?

— Внешнее сходство. Хотя вы сильно отличаетесь.

— Хорошо, что хоть только внешнее. Я его старший брат. Так что ты решил? А?

— У меня нет выбора. Мой вариант, как я понял, не пройдет.

— Гребнев! Зайди! Эй!

Зашел сержант. Посмотрел с презреньем на Пахома.

— Отведи его в душ! Пусть помоется!

— Под ледок, товарищ капитан?

— В наш! В нормальный!

Пахом вышел из душа почти обновленным. Хотелось поскорей забыть об этом ужасе. На скамейке лежала одежда. Джинсы, футболка, ветровка. Рядом кроссовки. Всё подошло. А впрочем, он с Филипповым-старшим был одинаковой комплекции.

— Готов? А?

Он повернулся. На пороге стоял капитан, накручивая на пальце связку ключей. Пахом пошел следом за ним. Приехали на вокзал. Капитан отдал Пахому билет, паспорт и студенческий. Документы лежали в мультифорке.

— Так вы нашли? — не поверил Пахом. И тут же замолчал, поняв, что лучше об этом не надо было бы спрашивать. Что тут непонятного?

— Вон твой поезд. Значит, слушай сюда внимательно. Ты сидел в вагоне, Стас побежал за пивом. Поезд тронулся. И ты решил, что Стас опоздал. Приедет на следующем поезде. Мобильник — вот он — Стас оставил в вагоне. Всё!

— А что же… ну, с телом? С ним?

— Отправим. Это не твоя забота. Дело по убийству завели. Но, скорей всего, висяк. Не надо ночью выходить на пустынный перрон, еще и пиво пить в заброшенном глухом парке, где всякая гопота шарится. Так ты меня понял? А?

— Да! Понял.

— Если попробуешь дернуться, я тебе такое устрою. И убийство Стаса на тебя свалю и изнасилование. Так что будешь чалиться по полной программе в качестве петуха. Вот так!

— Я должен вам сказать «спасибо»? В ножки не надо кланяться?

— Пошел на хрен! Чтобы я больше о тебе никогда не слышал! Студент!

10. С ЭТИМ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ

Вот живет себе человек, поживает, свой у него мир, прочный, устоявшийся, где ничего не происходит неожиданного и неприятного, всё катится по заведенному порядку. Конечно он знает, что в мире есть зло, насилие, людей убивают, издеваются над ними, калечат, грабят. Кто-то гибнет в автокатастрофах, кто-то умирает от инфаркта. День за днем об этом трандычат из ящика. Но это как-то далеко, это там, с совершенно не знакомыми и нисколько не дорогими ему людьми. В художественных фильмах кровь тоже льется потоками…

Он потягивает пивко, кушает. Ему показывают убитых, искалеченных, обворованных, обманутых, оставшихся без жилья людей. Но совершенно для него далеких. И это его нисколько не взволнует, не заставит подпрыгнуть на месте, побледнеть, застыть от ужаса, убрать в сторону бокал с пивом и тарелку с едой. Он спокойно продолжает трапезу. С ним-то этого не происходит и не произойдет. Нет, конечно, разумом он понимает, что и с ним может случиться что угодно, даже самое страшное. Головой понимает. Но каждая частица его души и тела не принимают такого исхода, вопиют против такого. С ним и с близкими ему людьми уж точно этого не будет. Ни за что! Но вот происходит. Но не с кем-то далеким, незнакомым, другим, а с ним. Как гром среди ясного неба! Это же всемирная катастрофия. Он отказывается принять это. И первое ощущение: да этого не может быть. Ну, никак не может быть! Потому что не может быть! Не должно! Ведь это же он! А никто-то далекий! Да это всего лишь сон! Кошмарный сон. А вот он проснется и убедится, что ничего не произошло. Что всё, как было, так и есть. Так что испуг его от этого сна, глупого и кошмарного! Потом чувствует, понимает, до него доходит, что ни какой это ни сон, что это случилось и случилось именно с ним, а ни с кем-то иным. Что судьба выбрала именно его!

Разве можно жить с этим? Нет, нельзя. А если нет уже прежней жизни, а нынешняя стала невыносимой, то и вообще жизнь не нужна. Не всякий способен выдержать испытания. Многих они ломают и толкают к роковой черте. А у тех, кто выстояли, выдержали, пережили, у тех начинается другая жизнь. Это уже другой человек. Человек, переживший ужас и устоявший перед ним.

Теперь вся прежняя жизнь Пахома была перечеркнута этим кошмарным, диким, скотским насилием. Значит, с ним можно вот так! Ну, зарезали бы, искалечили! Но чтобы вот так!

Даже если никто не будет знать, что с ним произошло, разве это меняет его положения. Он-то знает об ЭТОМ. И ЭТО теперь в нем навсегда. От ЭТОГО не избавишься! Он отныне изгой. Его взяли, как паршивого щенка, и швырнули туда, где падаль и отбросы. Теперь там его место на помойке жизни среди самых презираемых. И сделали ЭТО с ним отбросы и падаль. А значит, он хуже их. Они оказались сильнее, те, кого можно только презирать. А как бы он относился к такому человеку?

Родоки сразу обратили внимание, что Пахом какой-то не такой. Он был грустен, лежал в своей комнатке на диванчике и на все вопросы отвечал предельно кратко: «Всё нормально! Ничего не произошло!» Вечером он позвонил родителям Стаса. Заметно волновался. Какое-то время не мог заговорить.

— Это я, Пахом. Понимаете, Вера Сергеевна,