Наталия Левитина - Неумышленное ограбление

Но Антрекот, видимо, загулял окончательно: под дверью он не сидел, завтрака не требовал.

Короткая борьба за право первым пойти в душ окончилась победой Сергея. Он выставил меня за дверь ванной, мотивируя свое бессовестное поведение нехваткой времени.

В дверь весело постучали. Эванжелина, подумала я. На пороге стояла маленькая девочка с большой белой коробкой, перевязанной красным бантом. Я удивленно оглядела этого утреннего ангела, не понимая, что ее принесло к нам — день рождения уже прошел, Новый год еще не наступил.

— А журналист дядя Сережа здесь живет? — серьезно осведомилась дары приносящая малютка.

И журналист, и дядя, и Сережа вполне соответствовали характеристикам моего пока еще не мужа, выкрикивавшего в данный момент в ванной чудесную итальянскую песню «Вернись в Сорренто», и я кивнула.

— Тогда это ему, — сказала девочка, протягивая нарядную коробку. — Его друзья на машине просили передать!

И убежала вниз по лестнице, оставив меня стоять с коробкой в руках и мыслью в голове: что это — торт или бомба с часовым механизмом?

— Многочисленные поклонники тебя не забывают? — спросил он, увидев коробку.

— Нет, это тебе. Девочка со двора принесла. Сергей удивился, подошел ко мне и потянул бант. Конечно, если внутри находится бомба, которая разорвется, как только он снимет крышку, то подставкой для коробки обязательно должна служить я!

Но лучше бы там оказалась бомба.

В коробке лежал мертвый, окоченевший Антрекот. Сбоку виднелась записка:

«Уймись, пока не поздно!»

Я стояла на скале, а внизу подо мной колыхался черными волнами бездонный океан отчаяния. Я приблизилась к краю, собираясь броситься вниз, отдаться своему горю, достигнуть самого дна этого черного океана. Сергей попытался меня удержать.

— Подожди! Послушай… Я видел ребенка, которому осколком оторвало руку и из плеча торчала белая кость и свисали лохмотья платья и кожи, я видел беременную чеченскую женщину с огнестрельным ранением в брюшную полость… Люди и сейчас там умирают…

Конечно, разумом я могла понять, как ничтожно мое горе по сравнению с мучениями других людей. Но мертвый Антрекот лежал в коробке, которую я прижимала к груди, и я ничего не могла поделать со своим сердцем, оно рвалось на части.

— Я пойду к себе, — с трудом прошептала я, так как слезы были совсем близко.

Сергей опустил руки:

— Прости меня. Все по моей вине. Потому что я ввязался в это дело…

Я вошла в спальню, поставила коробку на кровать, села рядом и приготовилась начать долгое, безутешное рыдание.

Антрекот, мой любимый, дорогой Антрекот!

Он был маленьким пушистым клубком шерсти, когда появился у нас в доме, и его голубые глаза не выражали почти ничего. Но прошло время, и в полной красе раскрылись многочисленные таланты незаурядной личности. Он умел висеть на гардине два часа кряду, мог съесть за раз банку шпрот и целого цыпленка, он поддерживал меня в трудную минуту своими скептическими замечаниями, он щекотал мне ухо по утрам и с готовностью позволял споткнуться о свое прекрасное, пушистое тело. Антрекот так же относился к жизни, как и я, он впитывал ее всеми органами чувств и наслаждался. Он всегда был со мной последние шесть лет, он знал все наши семейные тайны, но никогда никому их не выдавал. Он любил американские сосиски без оболочки. И теперь его не будет! Я уткнулась в подушку и зарыдала в голос.

Сергей неприкаянно бродил по квартире, заглядывал в спальню, смотрел на мои вздрагивающие плечи, вздыхал, чувствовал себя причиной моих страданий и не знал, как успокоить. В конце концов он вызвал по телефону Эванжелину.

Эванжелина осмотрела коробку с Антрекотом, вздохнула: «Боже, как он изменился», упала рядом и зарыдала еще громче, чем я. Сергей схватился за голову.

Антрекота похоронили ночью во дворе под березой.

Наступил новый день, взошло солнце. Первое утро из множества других, когда, проснувшись, я не обнаружу рядом с собой вопрошающей мохнатой физиономии Антрекота: «Уже бежишь готовить завтрак, да?»

Но ведь надо жить дальше. В премерзком настроении я сидела на кухне, ковыряла вилкой в консервной банке сардин и запивала газировкой из холодильника. Эванжелина меланхолически поедала бананы. Серж с утра ушел подбадривать хакера Сашу. Мой взгляд случайно падал вниз, туда, откуда обычно выглядывала морда Антрекота, но его там не было.

— Знаешь, поехали на Кипр, — предложила Эванжелина, заканчивая седьмой банан. — Обчистим Андрюшку, путь финансирует поездку. Вероника Львовна, ненаглядная свекровь, знаешь куда отправилась? Не поверишь! На Амазонку, ловить аллигаторов. Поедем? Ты развеешься.

Никуда, никуда не хочу. В Лондон на писательский симпозиум не хочу, на Кипр не хочу, на Амазонку тоже. Тяжело было на сердце. А потом прибавились неприятные ощущения в животе, появление которых я сначала приписала своему плохому настроению.

— Конечно, как же можно есть рыбу с газированной водой, — удивилась Эванжелина, когда я первый раз стремительно побежала в туалет. — Звонят, я возьму трубку.

Мой желудок всегда отличался повышенной стойкостью к необычным гастрономическим сочетаниям, но нервы, нервы. Слегка позеленевшая, я устало выползла из туалета. Эванжелина стояла с телефоном в руках и пристально смотрела на меня каким-то отстраненным взглядом.

— Таня… — выдохнула она, — Максим звонил. Ты только не смейся, но сегодня ночью кто-то слегка почистил сейф «Инвестприватбанка»!

Мне было так тошно, что эта новость не произвела на меня должного впечатления.

— Таня, банк же ограбили! Ты что, не поняла? Надо сообщить Светке пусть повеселится!

— Значит, не только мы такие умные…

— Максим рассказал. У его фирмы счет, как и у отца, в этом банке. Вчера туда доставили какие-то левые деньги — доллары, расфасованные стодолларовыми купюрами по пятьдесят тысяч. Ты видела когда-нибудь такую упаковку, нет, наверное? Я знаю: кирпичик, герметично затянутый в прозрачную пленку. Пропало десять кирпичей, директор Олег Леонидович в предынфарктном состоянии… Да что с тобой?

Я снова отправилась в туалет. Было ощущение, будто рука, закованная в железную перчатку, туго сжимает мои несчастные внутренности.

— Я вызываю «скорую», — решительно заявила Эванжелина, бросив на меня тревожный взгляд. — Ты совсем зеленая…

Но претворить в жизнь это намерение она, наверное, не успела, так как телефон сам снова зазвонил. Я доползла до кровати и легла, скорчившись и обхватив живот руками. Через пару минут Эванжелина села рядом и взяла меня за руку:

— Что же делать? Только что звонил Сергей, просил срочно привезти две чистые видеокассеты. Будет ждать около станции метро «Фили». Я уже вызвала тебе «скорую».

Чистые видеокассеты? Зачем они ему нужны? Я плохо соображала. Эванжелина глядела на меня с сочувствием и нерешительностью.

— Возьми ключи от «семерки», она в гараже… — простонала я. — Отвези ему кассеты.

Раз необходимо выполнить просьбу Сергея, придется нарушить запрет и воспользоваться новым автомобилем. С «шестеркой» Эванжелина не справилась бы. Мало того что там отказала вторая передача, стерлись тормозные колодки, я к тому же забыла залить бензин.

— Нет, я не могу тебя бросить в таком состоянии, — возмутилась Эванжелина.

Но когда дело касается просьб Сергея, разговор может идти о жизни и смерти. Раз ему нужны кассеты, я не могу его подвести.

— Прошу, отвези… Оставь дверь открытой, сейчас приедет «скорая».

Эванжелина с сомнением оглядела мою скорчившуюся фигуру, но привычка слушаться взяла верх, поэтому она нашла ключи от гаража, заверила, что вернется мигом, и вышла из квартиры.

Медленно тянулись минуты, перед глазами плыли черные круги. Я уже не понимала, сколько прошло времени. За окном что-то грохнуло. Боль терзала меня. Как мало мы ценим здоровье, когда оно есть. И как моментально меркнут все краски жизни, едва подступит недомогание. Но сейчас боль была кстати, она отвлекала меня от мыслей о погибшем Антрекоте.

Наконец-то кто-то вошел в квартиру. Я подала едва различимый звуковой сигнал. Три человека в белых халатах смотрели на меня, как бы взвешивая, а стоит ли вообще возиться с таким жалким созданием цвета мякоти спелого киви. Боль продолжала разрастаться, она выросла до огромных размеров, и мое тело уже было легким и ненужным приложением к этой самоподпитывающейся субстанции.

Врачи заглядывали мне в рот, тянули веки и давили пальцами живот, не переставая переговариваться между собой. Даже в моем плачевном состоянии нельзя было не заметить, что они сильно чем-то встревожены. Но отнюдь не состоянием пациентки.

— Скоро просто по улице пройти будет нельзя… — говорила маленькая очкастая брюнетка, издевательски протыкая пальцем мою печень. — Вы представляете, на наших глазах! Я до сих пор не могу прийти в себя…