Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть

Тело Уильяма напряглось, как сталь, он крепко стиснул мои ладони.

— Хьюго одурачил не только тебя, но и меня. Я считал его своим другом.

Несмотря на солнце и теплый шерстяной плед, меня бьет озноб.

— Я поняла, что у доктора Николса все это время было очень удобное положение, — говорю я. — Кто лучше психиатра знает, как довести человека до безумия или самоубийства? О подробностях врачебного приема моей сестры я знала только с его слов.

— Вы сделали вывод, что доктор Николс в самом деле пытался довести Тесс до суицида?

— Да, а когда ничего не вышло, несмотря на садистские пытки, доктор Николс ее убил.

Неудивительно, что он так казнил себя за то, что проглядел послеродовой психоз, и упорно декларировал свою профессиональную непригодность; потеря репутации — сущие пустяки по сравнению с обвинением в убийстве.

Мистер Райт бросает взгляд на одну из пометок, сделанных раньше.

— Вы сказали, доктор Николс не входил в число тех, кого вы подозревали в записи колыбельной, верно?

— Да. Я полагала, что у него нет мотива преступления и… — я делаю короткую паузу, — считала его плохим врачом, но глубоко порядочным человеком, который признал свою серьезную ошибку.

Я по-прежнему дрожу от холода. Мистер Райт снимает пиджак и накидывает его мне на плечи.

— Я поняла, что Тесс догадалась о фальшивом эксперименте, и за это он ее убил. Все сошлось.

«Все сошлось». Эта фраза звучит так гладко, словно вставлен последний кусочек пазла, и получилась законченная картинка, словно металл не вспорол нежную кожу и на землю не пролилась алая кровь.

Мы молча стояли посреди твоего крошечного садика. Я заметила, что зеленые побеги на некогда мертвых ветках вытянулись еще на несколько сантиметров, что они полны жизни, а в миниатюрных тугих бутонах до поры заключены пышные летние цветы.

— Думаю, надо позвонить в полицию, — сказал Уильям. — Хочешь, я сам?

— Пожалуй, к тебе отнесутся с бо́льшим доверием. Ты не поднимал ложную тревогу и не впадал в истерику.

— Хорошо. С кем я должен говорить?

— С инспектором Хейнзом. Если его не будет, попроси соединить тебя с сержантом Финборо.

Уильям взял свой мобильник, набрал номер, который я ему продиктовала, и спросил инспектора Хейнза.

Пока он излагал полицейскому все, чем только что поделился со мной, я испытывала непреодолимое желание наорать на доктора Николса, жестоко избить его, даже прикончить, и от этого мне почему-то становилось легче. Наконец-то мой гнев и ярость обрели мишень; теперь я могла метнуть гранату, которую так долго сжимала в руке, нацелив на источник угрозы, и после броска ощутить свободу и облегчение.

Уильям нажал кнопку отбоя.

— Инспектор попросил нас приехать в участок, только ему нужен еще час, чтобы собрать руководство.

— Ты имеешь в виду, он просил подъехать тебя.

— Прости, Би, но герой появился в последний момент. Почти как американцы во Второй мировой.

— Ну если по справедливости, то все-таки мы победили благодаря им.

— Поедем вместе. А пока я рад, что у нас есть немножко времени побыть наедине.

Уильям протянул руку и осторожно убрал с моего лица прядь волос. А потом поцеловал в губы.

Меня охватили сомнения. Могу ли я хоть ненадолго сойти со своего крутого горного склона или преодолеть жесткие моральные рамки, установленные тобой? Я пошла обратно в квартиру, Уильям последовал за мной. Обернувшись, я поцеловала его. Я ловила момент, проживала от первой до последней секунды, ведь он мог оказаться совсем недолгим. Если твоя смерть чему-то и научила меня, то именно этому — минуты счастья слишком дороги, чтобы их терять. Я поняла ценность настоящего, ведь это все, что у нас есть.

Уильям раздел меня, и я сбросила свою старую оболочку, обнажила всю себя. Цепочка с обручальным кольцом уже не висела на его шее. И когда я прохладной кожей ощутила жар тела Уильяма, все мои страховочные тросы оборвались.

Мистер Райт достает из бумажного пакета бутылку вина и два пластиковых стаканчика — их он взял в офисе, в автомате для воды. Как это похоже на него — всегда проявлять заботу и предусмотрительность. Он наливает мне вина, я залпом осушаю стаканчик. Наверное, не слишком благоразумный поступок, однако мистер Райт никак его не комментирует, как не комментировал и мое признание о том, что я переспала с Уильямом. Мистер Райт не выносит оценок, не судит, и за это я ему крайне признательна.

Мы лежали в твоей кровати. Из окна падали косые лучи утреннего солнца. Прислонившись к плечу Уильяма, я пила чай, который он для меня приготовил, и старалась растянуть удовольствие. Кожа еще хранила нежность его прикосновений, и, понимая, что скоро придется покинуть постель и вернуться в обычный мир, я вспомнила Джона Донна, укоряющего Солнце, «старого дурачину», за то, что светило велит ему оставить возлюбленную. Просто удивительно, насколько это стихотворение сейчас подходило мне.

Вино на короткое время оживляет кровь, мне становится теплее.

— Уильям пошел в ванную и заглянул в туалетный шкафчик, где нашел пузырек с таблетками и больничной этикеткой. Это был фенциклидин. Пузырек стоял там все время. Уильям сказал, что некоторые наркотические препараты запрещено продавать на улице, однако закон разрешает врачам выписывать их пациентам в лечебных целях.

— На этикетке значилось имя врача, выписавшего рецепт?

— Нет, но Уильям сказал, что полиция без труда вычислит доктора Николса по больничному реестру лекарств. Мне стало стыдно. Идиотка, я даже не подумала, что наркотик может находиться на виду, преспокойно стоять на полке. Он ведь был там все это время.

Извини, я начинаю повторяться. Мне все труднее соображать.

— А потом? — спрашивает мистер Райт.

Мой рассказ почти закончен. Собрав последние силы, я продолжаю:

— Мы вышли из квартиры вместе. Накануне Уильям пристегнул свой велосипед цепью к ограде на другой стороне улицы, однако теперь не обнаружил его на прежнем месте. Велосипед украли, оставили только цепь. Уильям взял ее с собой и еще пошутил, что раз мы идем в полицию, то заодно можем заявить и о краже велосипеда.

Мы решили не ползти через пробки на такси, а пройти пешком через Гайд-парк. Завидев перед воротами парка цветочный киоск, Уильям предложил принести цветы к месту твоей гибели и направился к цветочнице.

Пока он выбирал букет, я отправила сообщение для Каси, всего два слова: odcisk palca. Она поймет, что я наконец оставила свой «отпечаток пальца», знак любви.

Вернулся Уильям с двумя букетиками нарциссов.

— Ты говорила, это любимые цветы Тесс. Желтый пигмент в нарциссах помогает спасать зрение детишкам.

Я была удивлена и растрогана, тем что он запомнил эти слова.

Уильям обнял меня, мы вошли в парк. Я словно бы слышала, как ты поддразниваешь меня. Ну да, я страшная лицемерка. Понимаешь, я знала, что отношения с Уильямом не продлятся долго, что он не уйдет от жены. В то же время я сознавала, что это не сломает мне жизнь. Я испытывала не гордость, но облегчение. Наконец-то я освободилась от прежней себя — от той, которой уже не была и не хотела быть. В душе у меня пробились тоненькие ростки надежды, и я дала себе слово, что позволю им расти дальше. Выяснив обстоятельства твоей смерти, я получила право посмотреть вперед и даже осмелилась представить свое будущее — будущее без тебя. Два месяца назад в этом самом парке я сидела на снегу и оплакивала гибель младшей сестры среди голых, безжизненных деревьев, а сегодня здесь царят смех, веселье, пикники, шумные игры и буйство зелени. То же место, но пейзаж совершенно иной.

Возле туалета я сняла с нарциссов целлофановую обертку, чтобы они выглядели как с домашней клумбы, и положила цветы у двери. Внезапно у меня в голове что-то щелкнуло, и память непрошено подала мне знак — точнее, указала на пробел.

— Я ведь не говорила тебе о нарциссах и о том, почему Тесс любила желтый цвет.

— Разумеется, говорила. Поэтому я их и выбрал.

— Нет. Я рассказывала об этом только Эмиасу и маме.

По большому счету я вообще почти ничего не рассказывала Уильяму о тебе, да и о себе тоже.

— Должно быть, ты узнал это от самой Тесс.

Зажав букет в руке, Уильям шагнул ко мне.

— Послушай, Би…

Я попятилась.

— Не смей называть меня Би!

Он приблизился и грубо втолкнул меня внутрь туалета.

— Он закрыл дверь и приставил мне к горлу нож.

Мой голос срывается от прилива адреналина. Да, Уильям разыграл звонок инспектору Хейнзу. Наверное, насмотрелся «мыльных опер» — в больничных палатах их крутят с утра до вечера, я помню это еще со времен болезни Лео. Возможно, Уильям почувствовал себя загнанным в угол, а может быть, я просто слишком увлеклась и ничего вокруг не замечала. Мистер Райт, как всегда, воздерживается от комментариев по поводу моей вопиющей легковерности.