Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть

Подростки бросили игру в софтбол и на всю громкость включили музыку. Клерков, отдыхающих в обеденный перерыв, сменили матери с детьми трех — пяти лет. Малышня пищит тонкими, едва сформировавшимися голосами, радостные визги моментально сменяются обиженным ревом и наоборот.

Пусть дети кричат сильнее и смеются звонче, пусть гремит музыка, а в парке соберется как можно больше народу, чтобы на скамейках не осталось ни одного свободного места. Пусть солнце светит ярко-ярко.

Он закрыл дверь туалета и примотал ручку цепью от велосипеда. Кстати, никакого велосипеда и не было. Солнечные лучи едва просачивались через узкие окошки в верхней части полуобвалившейся постройки. Грязные стекла делали свет мутным, больным, превращая его в полумрак кошмарного видения. Толстые кирпичи, пропитанные сыростью, заглушали звуки, доносящиеся извне, — детский смех и плач, музыку из динамиков проигрывателя. Поразительно, насколько тот день был схож с сегодняшним, который мы проводим на лужайке с мистером Райтом, хотя, может быть, в парке каждый день слышатся примерно одни и те же звуки. Запертая в холодном, безжалостном помещении, я, как и сейчас, страстно желала, чтобы дети шумели громче, а музыка играла на всю мощь. На что я рассчитывала? На то, что они услышат мои крики, раз я слышу их смех? Увы, нет. Если бы я только открыла рот, убийца заставил бы меня замолчать при помощи ножа. Значит, на пороге смерти я всего лишь искала утешения в звуках жизни.

— Это ты убил ее, да? — спросила я.

Веди я себя похитрее, можно было бы дать ему лазейку — например, притвориться, будто я испугалась изнасилования в какой-нибудь особо жестокой, садистской форме, — но как только с моих уст слетело обвинение, призрачные шансы выйти отсюда рассеялись окончательно. Впрочем, Уильям не собирался оставлять меня в живых, что бы я ни говорила. В моей голове вихрем проносились популярные советы насчет того, как поладить с похитителем. (Откуда, скажи на милость, они взялись? И с какой стати кто-то решил, что подобные советы пригодятся широкому кругу населения?) Как ни странно, я их запомнила, но принести пользу мне они не могли, так как похитителем оказался мой любовник, и все пути к отступлению были отрезаны.

— Я не виноват, что Тесс умерла.

На миг мне показалось, что это правда, что я неправильно поняла Уильяма и все обернется именно так, как я полагала, — мы пойдем в полицию и доктора Николса арестуют. Однако самообман — слабая штука, когда на другой чаше весов нож и дверная ручка, примотанная цепью.

— Я не хотел, чтобы так вышло, не планировал убийства. В конце концов, я врач. Ты хоть представляешь, каково мне? Я живу точно в аду.

— Так отпусти меня, прошу тебя.

Он молчал. От страха моя кожа покрылась сотнями тысяч мурашек; сотни тысяч крохотных волосков приподнялись, встав на бесполезную защиту.

— Лечащим врачом Тесс был ты?

Я отчаянно пыталась разговорить Уильяма, не надеясь, что кто-то придет и спасет меня, но ради того, чтобы хоть ненадолго продлить собственную жизнь, пускай даже в этом омерзительном туалете, даже рядом с убийцей. А еще я должна была знать правду.

— Да. Наблюдал ее во время беременности.

Ты никогда не упоминала фамилии врача, говорила просто «доктор», а я, поглощенная своими многочисленными заботами, не интересовалась.

— У нас сложились хорошие отношения, мы даже подружились. Я всегда относился к Тесс по-доброму.

— И роды принимал тоже ты?

— Да.

Я вспомнила человека в маске на твоих полотнах-кошмарах — зловещую черную тень, нависшую над тобой.

— В тот день в парке она обрадовалась, увидев меня, — продолжал Уильям. — Улыбнулась. Я…

— Постой, но ведь Тесс боялась тебя, — перебила я.

— Не меня, а того, кто принимал роды.

— Как же она тебя не узнала? Даже если ты был в маске, тебя выдал бы голос. Если ты общался с ней всю беременность…

Уильям не ответил. Я не подозревала, что могу испытывать перед ним еще больший ужас.

— Ты не разговаривал с ней во время родов! Молчал, когда она тужилась и когда умер Ксавье!

— Минут через двадцать я вернулся в палату, чтобы ее успокоить. Говорю же, я всегда хорошо относился к твоей сестре.

Значит, он снял маску и сменил личину, вновь превратившись в заботливого доктора, которым ты его считала. И я тоже.

— Я предложил позвонить кому-нибудь из родственников, — сказал Уильям, — и она дала твой номер.

Ты думала, я знаю. Все это время ты верила, что я приду…

Мистер Райт с тревогой смотрит на меня.

— Беатрис, вы бледны.

Да, и внешне, и внутренне. Есть такое выражение: «побледнеть и растаять», оно как раз про меня. Блеклый образ на фоне яркого мира, для которого я невидима.

Снаружи, под теплыми лучами солнца, сидят, лежат, двигаются люди, но я, запертая в грязном туалете, для них невидимка. Уильям снял галстук и с его помощью связал мне руки за спиной.

— При первой же нашей встрече ты назвал Тесс по имени.

Говорить, говорить — единственный способ выиграть несколько драгоценных минут жизни и узнать правду.

— Да, дурацкий промах, — ответил он. — Видишь, я не профессионал. Не умею лгать и изворачиваться.

Умел, и еще как. Он манипулировал мной с самого начала, направляя разговор в нужную сторону и уходя от вопросов. Все эти два месяца — и когда я разыскивала твою медицинскую карту, и когда пыталась выяснить, кто руководил экспериментальным лечением в больнице Святой Анны — Уильям делал так, чтобы у меня не появилось какой-либо информации, и даже придумал себе отговорку, на случай если его поведение покажется мне неубедительным. «Господи, я говорю совсем как телерепортер». Именно этот стиль он и старался воспроизвести.

— Клянусь, я не собирался ее убивать! Камень в окно швырнул какой-то хулиган, а не я. Тесс просто подумала, что целились в нее.

Теперь он связывал мои ноги бечевкой.

— А колыбельная? — спросила я.

— Я запаниковал, сделал первое, что пришло мне в голову. Взял диск в послеродовой палате, зачем-то принес домой. Я ничего не продумывал специально, понимаешь? Откуда мне было знать, что она запишет колыбельную на пленку? У кого сейчас остались древние телефоны с пленочными кассетами? Все давно пользуются голосовой почтой.

Уильям разрывался между мелочами обыденной жизни и тяжким ужасом совершенного убийства. Чудовищность его преступления увязла в сетях незначительных деталей, повседневных пустяков.

— Ты знал, что анализы Митча не доказательство, потому что Касе все равно не поверят.

— В худшем случае ты бы отнесла бумаги ее дружка в полицию и выставила себя дурой.

— Но ты вел себя так, чтобы я тебе доверяла.

— Ты сама затеяла эту игру. Не оставила мне выбора.

Уильям завоевал мое доверие еще до того, как принес анализы Митча, задолго до того. Ему помогла моя неуверенность в себе. Глядя на Уильяма, я испытывала тревогу, обычную для меня в обществе красивого мужчины, и не задумывалась всерьез, что его тоже можно подозревать в убийстве, а потому не придала значения своему беспокойству. Во всей этой истории Уильям был единственным, чьи поступки я связывала с собой, а не с тобой.

Однако я слишком надолго замолчала; нельзя допускать, чтобы пауза затягивалась.

— И это ты, а не доктор Николс обнаружил тот самый ген?

— Да. Хьюго — отличный малый, хоть и посредственность.

Рассказы про доктора Николса оказались одновременно ложью и хвастовством. Уильям с самого начала оговаривал коллегу, умело отводя подозрения от себя. Коварный план был просчитан до мелочей.

— Идиоты из комитета по этике в Имперском колледже запретили мне проводить испытания на людях, — продолжал Уильям. — Трусливые глупцы, они не видели будущего, как видел его я. Только представь: ген, отвечающий за скачок интеллекта. Понимаешь, что это значит? А потом на меня вышло руководство «Хром-Мед». Я поставил лишь одно условие: тесты на людях.

— И они согласились?

— Меня обманули. Я…

— И ты им поверил? В совете директоров «Хром-Мед» сидят не дураки, я читала их биографии. Им просто выгодно, чтобы кто-то делал за них черную работу, а если что-то пойдет не так, взял вину на себя.

Уильям покачал головой, но я видела, что задела его. Передо мной открылся проход, и я сломя голову помчалась по нему.

— Генетическое улучшение свойств организма — вот где зарыты деньги! Как только правительство даст разрешение, генная инженерия начнет приносить космические прибыли. «Хром-Мед» просто хочет опередить остальных и встретить этот день во всеоружии.

— Этого нельзя знать наверняка.

— Уильям, тебя использовали.

Слишком напуганная, я допустила ошибку. Моим словам не хватило нужной убедительности. Я лишь уколола самолюбие Уильяма и раздразнила его гнев. Если раньше он держал нож почти небрежно, то теперь стиснул рукоятку так, что побелели костяшки пальцев.