Аркадий Адамов - Злым ветром (Инспектор Лосев - 1)

Все ближе, ближе бар с его освещенными окнами и рвущейся на площадь музыкой. Мы минуем ворота, куда прошлый раз свернули с Левой, впереди уже ступеньки, ведущие вниз.

В этот момент за нашей спиной раздается короткий окрик:

- Эй, Галка! А ну подойди, что скажу.

Мы оглядываемся. Около ворот стоит какой-то парень, в темноте мне трудно его разглядеть.

- Ах, это ты, Сенечка, - весело отзывается Галя. - Сейчас.

И я поддаюсь беззаботности ее тона. Мы подходим. Парень отступает в ворота, как бы не желая мешать прохожим, и мы невольно следуем за ним. И тут оглушительный удар обрушивается на меня.

Я падаю навзничь как подкошенный. Острая боль в ушах, на секунду пропадает зрение, я ничего не вижу. Из открытого рта у меня несется какой-то приглушенный хрип. Я действительно словно провалился куда-то.

Когда я открываю глаза, то вижу склонившееся надо мной лицо, оно плывет, двоится, скачет... Морщась, я с огромным усилием провожу ладонью себе по глазам, я хочу остановить эту сумасшедшую пляску. Лицо знакомое, очень знакомое...

- Жив, падла, - говорит нагнувшийся надо мной парень.

Он замахивается огромным, фантастически огромным кулаком, и я только в последний момент догадываюсь, что в нем зажат кастет. Это смерть!..

- Стой, Толясь, - говорит кто-то другой. - Оттянем его подальше.

Толик, вот это кто! Старый знакомый. Он теперь берет реванш. Но уже другой человек наклоняется надо мной. Круглые очки. Усики. Длинный голый череп. Тот самый, из бара!

- Быстро, Петух, быстро, - торопит его еще кто-то. - Оттащим его подальше.

Они подхватывают меня за руки и волокут в глубь двора. Боли я не чувствую, куртка предохраняет меня. Я продолжаю хрипеть. Но уже все вижу. Что-то липкое ползет по лицу, затекает в рот. Кровь! Очень соленая. Моя кровь... Голова снова начинает кружиться. И боль в ней, режущая, колющая, пульсирующая, черт ее знает какая. Нет сил ее терпеть... И слабость...

Но вот я опять вижу. Вижу! Их трое. Гали нет. Она исчезла, убежала. И конечно, никого не позовет на помощь, гадина...

Кто-то из троих с размаху бьет меня сапогом по ребрам, я со стоном перекатываюсь на бок, стон рвется какими-то всхлипами вместе с последними клочьями воздуха из отбитых легких, нового я не могу набрать, я не могу вздохнуть...

Чьи-то руки уже лезут в карманы куртки. А я стараюсь протиснуть свою к груди, к подмышке. Трещит ворот рубашки, сыплются пуговицы.

- Пустой, гад... - хрипит Толик.

Это он шарит у меня по карманам.

Я пытаюсь увернуться, медленно, тяжело, неуклюже. Мне больно сделать любое движение. Толик наотмашь бьет меня по лицу, но небрежно, скользящим ударом, сдирающим кожу. Я мешаю ему лезть в карманы брюк.

А я упрямо тянусь дрожащей рукой к себе под мышку и, добравшись наконец, совсем уже слабыми, непослушными пальцами пытаюсь расстегнуть кобуру. Толик выворачивает карманы моих брюк. На землю выпадают кошелек, расческа, платок.

- Делай его! - кричит человек в очках. - Живей!

- Ага...

Взмах... Но я успеваю перекатиться на бок, и кастет в руках Толика свистит мимо моего уха.

Тогда третий парень хватает меня за ноги и прижимает их к земле. Петр, он в очках, всем телом наваливается мне на живот.

- Все, мусор. Отжил... - сипит он и командует Толику: - А ну! Вдарь его теперь!

И тут я стреляю.

Раз, другой, третий! Как бич, хлещут выстрелы в пустом темном дворе. Толик рушится на землю как колонна. Мне даже кажется, что земля подо мной вздрагивает.

Теперь в Петра... чуть ниже ствол... Выстрел!

Он не успевает вскочить. Он только сваливается с меня и, как-то странно икая, кричит:

- А-а!.. А!.. А-а!.. А!..

И отползает от меня. И ползет еще дальше в темноту. Я вижу его скрюченную фигуру, искаженное болью лицо без очков.

Третьего парня уже нет. Он исчез. Ноги мои свободны. И я пытаюсь подняться. Не могу... Нет, я поднимусь... И поднимаюсь на дрожащих, ослабевших ногах.

Пистолет прыгает у меня в руке. Я прислоняюсь спиной к стене. Теперь ногам легче. Но снова кружится голова и раскалывается от боли. Все плывет перед глазами, кружится черный двор.

- Сенечка... - кричу я. - Сенечка...

Но это только шепот. Я вдруг вспомнил, как назвала Галя того, третьего.

Дыхание у меня хриплое, судорожное и короткое, как всхлипы. Неужели я плачу? Но почему же так щиплет глаза? Почему я ничего не вижу?! Нет, я вижу, начинаю видеть!

Ко мне из темноты крадется Петр. Ближе, ближе... Обходит лежащего на земле Толика, пригибается, как для прыжка. У него в руке нож. Он без очков, скалит зубы... Он думает, я его не вижу.

Я с усилием поднимаю тяжелый пистолет и прерывисто шепчу:

- Стой... Стре... ляю...

И Петр застывает на месте.

Но я стреляю! В воздух, в воздух...

И слышу шаги людей, многих людей. Они бегут ко мне...

Я падаю на чьи-то руки.

Снова темно...

За окном чистое, палево-голубое небо. Утро. Косые лучи солнца пронизывают комнату. Незнакомую комнату. Пустую и белую, как в больнице. Кажется, это и в самом деле больница.

Приподнявшись на локте, я оглядываюсь. Белая тумбочка, белая табуретка рядом, белая пустая кровать напротив. На мне незнакомая рубашка из плотной бязи с завязками на вороте. В квадрате пододеяльника видно рыжее байковое одеяло. Дальше металлическая спинка кровати.

Голову мне сжимает повязка. Я провожу по ней рукой. Бинт. И в теле легкая слабость. Но голова ясная и совсем не болит. И вообще ничего не болит. Я глубоко и свободно вздыхаю. Нет, все-таки глубоко вздыхать больно. Да, значит, я угодил-таки в больницу.

На тумбочке возле кровати лежат мои часы. Они еле слышно тикают. Тоже, значит, целы. На них шесть часов и пятнадцать минут. Утра, конечно.

Я откидываюсь на подушку и начинаю припоминать все, что случилось вчера вечером около этого проклятого пивного бара. Оказывается, я прекрасно все помню.

Да, я угодил в засаду. Все было подготовлено. И этот ход мы не учли. Ребята ждали меня внутри, в баре. Меня и всех других. Но ведь у Гали план был совсем другой. Она собиралась меня с кем-то познакомить, и мы оба должны были затем попасть в милицию. Да, вот этот план мы и взяли в расчет. Но в самый последний момент, видимо, все изменилось. Вмешался Зурих. Они сговорились с Галей. И тогда она отдала меня им. Я же слышал все сам. Ну и потом меня узнали, это теперь ясно. И узнал меня Толик.

Толик... Какой опасный и страшный путь он прошел. И погиб. Я вынужден был в него стрелять. Зачем я с ним тогда поссорился, у Варвары, я же мог и не ссориться. Кузьмич сказал: "Аукнется тебе еще эта драка". Аукнулась. И мне, и Толику. Не бывает пустоты в человеческой душе. Вот я ничего не сделал, чтобы ее заполнить, и никто другой тоже. Сделал это Зурих. Ему было даже проще. Но это нас всех нисколько не оправдывает. И меня, в частности. На моей совести этот непутевый парень. Как он меня вчера... С лютой злостью. И все-таки... все-таки первым совершил ошибку я. А там, во дворе, он упал как подкошенный. Я выстрелил три раза... Господи, неужели я его убил?..

От этой мысли я даже застонал сквозь зубы.

Там был еще один парень - Петр. Я тоже в него выстрелил. Но он жив. Я держал его на мушке потом. Он ведь крался ко мне с ножом. И был без очков. Почему он мне знаком, этот парень? Где я его видел?.. Нет, я его нигде не видел. Это точно. Почему же тогда... Без очков, кстати, он был еще больше мне знаком. Может быть... Да, да, я где-то читал его приметы. Петр, Петр... Постой! Петр Горохов! Вот он кто! Из Пунежа! Ну конечно!..

В этот момент дверь моей палаты открывается и заходит пожилая сестра.

- Глазки смотрят? - говорит она. - Розовенький лежишь. Давай, сынок, температуру померим.

Она стряхивает и сует мне под мышку холодный градусник.

- Да нет у меня никакой температуры, - бодро говорю я.

- Есть, нет, а мерить надо. Порядок такой установлен. Не нами. В больнице ты или где?

- Практически я здоров. Вот и отпустите с миром.

- Лежи, лежи, - улыбается она, сложив руки на животе. - Доктор посмотрит, отпустит. А тогда сестренка и заберет.

- Она была здесь?

- Или нет? Во втором часу ночи еле выпроводили ее. Уж убивалась не знаю как. Хорошая у тебя сестренка. Чтоб у всех такие были. И с виду хороша, ничего не скажешь.

- Да, с сестренкой мне повезло.

Честное слово, я скоро поверю, что Лена и в самом деле моя сестра. Они меня в конце концов уговорят.

- И еще товарищи твои тут толпились. Милиция, значит. Одного-то я знаю. В нашем доме живет. Станислав Григорич. Жена у него тоже врач. Сидела около тебя.

Так мы и болтаем все десять минут, пока я держу градусник.

Температура у меня оказывается нормальной, и я чуть искательно говорю:

- Штаны бы хоть вернули. Встать хочется.

- Велено лежать, - отрезала сестра. - И ни, ни. Понял? А уточку я тебе сейчас принесу, не бойся.

- Да какая там уточка. Я плясать могу, не то что...

- И даже не говори, - начинает сердиться она. - Через час обход будет, вот тогда и проси свои штаны.

Она уходит, а через минуту действительно возвращается с уткой. Несет ее нежно, как сокровище Вот, черт, положение.