Филлис Джеймс - Невинная кровь

— Видишь, я с самого начала собиралась вернуться.

Но если уж на то пошло, слова не понадобятся. Ее появление на пороге спальни скажет красноречивее всяких фраз: «Я люблю тебя. Ты мне нужна. Я вернулась домой».

Светильник у кровати действительно горел, и мать спала в лужице приглушенного сияния, повернувшись на спину. Однако в комнате находился кто-то еще. Сутулый мужчина в белой блестящей одежде сидел в ногах постели, свесив руки между коленями. Он даже не поднял глаз, когда девушка подошла ближе. Лицо Мэри Дактон дышало полным покоем, вот только с шеей творилось что-то странное. Какой-то белый зверек укусил ее, зарывшись розовым носом прямо в горло. Похожая на слизня тварь пожирала женщину заживо, вгрызалась, раздирала сухожилия, извергала остатки на белую кожу. А мать Филиппы почему-то не шевелилась.

Вошедшая повернулась к мужчине, увидела в его руках качающийся окровавленный нож — и все поняла.

Незваный гость выглядел так нелепо, что вполне мог сойти за плод ночного бреда. Но девушка твердо знала: он настоящий. Смерть матери была неизбежна, как и его появление здесь. Длинный дождевик из тонкой пленки льнул к одежде. На бледных тонких руках мужчины белели хирургические перчатки; они оказались ему велики, поэтому прозрачные «пальцы» слиплись и свисали вниз, будто бы кожа сползала с костей. Ни дать ни взять жертва Хиросимы.

— Снимите перчатки, — проговорила Филиппа. — Какая гадость. Да и вы не лучше.

Мужчина покорно стянул их.

Затем умоляюще взглянул на нее, точно ребенок, жаждущий утешения.

— Крови не было. Не было крови.

Мисс Пэлфри еще немного придвинулась. Мать лежала с плотно закрытыми глазами. Как деликатно с ее стороны — сомкнуть усталые веки перед смертью. Хотя разве это зависит от воли человека? Девушка припомнила трупы, виденные по телевизору и в газетах. Несложная задача: их было множество. Ее поколение с колыбели росло среди картинок ужасов и насилия. Эфиопские дети с ребрами, выпирающими из живота подобно лапам омерзительных пауков; обнаженные солдаты, распростертые как попало в грязи, — все они с укором взирали на живых с экранов и фотографий широко распахнутыми глазами. Говорят, многие не смежают век и во сне. А мать… Ловко у нее получилось: покинуть этот мир, не просыпаясь. Неужели уход и впрямь был таким спокойным?

Филиппа обернулась к мужчине и резко спросила:

— Вы ее трогали?

Тот не ответил. Только слабо мотнул поникшей головой. Это могло означать и «да» и «нет». На столике у кровати, возле пузырька с лекарством, белел незапечатанный конверт. Девушка вытащила записку и прочла:

«Если Бог простил ее смерть, простит и мою. Эти пять недель — уже ради них стоило вытерпеть каждый сумрачный день последних десяти лет. Ты не виновата. Ни в чем. Так будет лучше для нас обеих. Я умираю счастливой, ведь ты жива, и я люблю тебя. Никогда не бойся».

Опустив листок, Филиппа снова взглянула на чужака. Тот горбился на краешке постели. Нож выскользнул из безвольных пальцев и со стуком упал. Мисс Пэлфри подняла его, положила на столик. Какие тонкие руки у ночного гостя — почти детские, да нет же, словно лапы хомяка. Мужчину заколотило, как в лихорадке; кровать задрожала вместе с ним. Казалось, это мать мелко трясется от хохота. Вот-вот глаза откроются, и девушка увидит подлинное лицо смерти. Самое страшное в любом горе — даже не само горе, а то, что оно когда-то проходит. Странно было познать эту истину, еще не успев проникнуться скорбью.

— Отойдите от матери, — уже спокойнее приказала Филиппа. — Крови не будет. Мертвые не кровоточат. Я добралась до нее раньше вас.

Девушка подняла его за плечо и чуть ли не силой пересадила в плетеное кресло. Электрокамин остыл. Неужели отключила Мэри Дактон, из бережливости? Филиппа снова зажгла его на половину мощности.

— Я знаю, кто вы, — произнесла она. — Мы встречались и в Ридженс-парке, и до этого, где-то еще. Давно вы хотели убить ее?

— Хотела моя жена, с тех пор, как умерла наша дочь… — Мужчина помолчал и прибавил: — Мы все планировали вдвоем.

Его вдруг потянуло на объяснения.

— Вечером я, как обычно, пробрался в дом, но вы не уходили. В окне продолжал гореть свет. Я спрятался в овощной лавке и выжидал, однако не услышал шагов. Решил прокрасться наверх. Вижу: дверь нараспашку и вдобавок разбита в щепки. Я думал, она спит. Так это выглядело со стороны. Пока не воткнул нож, даже и не заметил, что у нее открыты глаза. Широко открыты. И смотрят прямо на меня.

— Уходите, — сказала девушка. — Вы сделали то, за чем пришли. Кто же виноват, что под конец она ускользнула от мести?

Ей пришлось повысить голос и потрясти мужчину за плечо.

— Я должна вызвать полицию. Лучше убирайтесь, пока сюда не приехали. Не впутывайтесь в эту историю.

Чужак не шелохнулся. Потом забормотал, неотрывно глядя в камин. Филиппа склонилась к самому рту, чтобы разобрать слова.

— Не думал, что будет вот так. Меня сейчас вырвет.

Она повела гостя в кухню, придержала его голову над раковиной, удивляясь, что не испытывает отвращения и даже способна чувствовать необычайно шелковистую текстуру каждого волоска и сквозь мягкую подвижную шевелюру — твердый череп. Девушке хотелось выпалить: «Она не собиралась убивать. Это была вспышка гнева, неподвластная разуму. Она не желала гибели вашему ребенку, а вот вы ей — желали». Но что толку? Что изменилось бы? Дочь этого мужчины мертва. Мать Филиппы — тоже. Любые слова, объяснения, оправдания — пустая трата времени. Можно ли подумать или сказать что-то новое по этому поводу? Можно ли что-то исправить?

Между тем на кухне все оставалось по-прежнему. Продолжая сжимать руками трясущуюся голову и чувствуя резкий дух рвоты, девушка разглядывала знакомые предметы, потрясенная тем, что ничего не изменилось. Вот чайник и пара чашек на круглом подносе, сделанном из папье-маше. Вот блестящие темные зерна в стеклянной банке — до чего же они эротично красивы! Мать и дочь иногда баловали себя свежемолотым кофе по утрам. В горшочках на подоконнике — разные травы; северное окно не давало много света, и все же они как-то умудрялись расти. Через пару дней хозяйки мечтали срезать первые побеги, пустить их на зеленый омлет. В кувшине стояла приправа к салату; в воздухе до сих пор витал запах уксуса. Интересно, сможет ли Филиппа когда-нибудь вдохнуть его, не вспомнив эту кошмарную ночь? Аккуратно сложенные полотенца, глиняные кружки — каждая на своем крючке, до блеска начищенные кастрюли создавали впечатление порядка и постоянства среди хрупких и ненадежных человеческих жизней.

Мужчина все еще содрогался, но теперь из него выходила одна желчь. Худшие минуты миновали. Девушка протянула ему полотенце со словами:

— Если нужно, ванная у нас на нижней площадке.

— Да, я знаю.

Чужак утерся и кротко посмотрел на нее:

— У тебя не будет неприятностей? В смысле — с полицейскими?

— Нет. Она сама покончила с собой. Ножевая рана появилась уже после смерти. Врачи легко докажут это. Ты видел: крови нет. Вряд ли закон карает за нанесение увечий трупу. Но если и так, зачем им со мной связываться? История-то грязная, с душком, и единственное, чего они захотят, — поскорее все подчистить и забыть. Ты же в курсе: ни единая душа не расстроится. Никто не будет против гибели той, кого, по их мнению, должны были казнить еще десять лет назад. «Почему ее сразу не вздернули?» — только и спросят люди.

— Да, но в полиции решат, что виновата ты.

— Предсмертная записка все объяснит.

— А если ее сочтут подделкой?

Браво! Какой изощренный ход мысли! «Ему бы триллеры сочинять», — подумала девушка, изумленно всматриваясь в мягкие, перепуганные глаза мужчины, за которыми плел коварные планы весьма острый разум. Действительно, у ночного гостя были все предпосылки для создания определенного рода книг: одержимость, неотвязное чувство вины, особое внимание к мелочам. Он слишком долго жил, раздумывая о смерти.

— Я без труда докажу, что это подлинник, — возразила Филиппа. — У меня есть образец ее почерка. Рассказ, который она написала в тюрьме, история насильника и его жены. Слушай, тебе лучше уйти, пока полиция ничего не прознала. Если, конечно, не хочешь увидеть себя в завтрашних газетах. Многим только того и надо.

Чужак покачал головой.

— Я просто хочу домой.

— Домой? — переспросила девушка.

Странно было представить, что у него есть дом — у этого ночного хищника с женоподобными руками, способными на ужасные вещи, пропахшего рвотой. Что-то он там бормотал про Касабланку… Но это уже чистый бред.