Лиана Мориарти - Тайна моего мужа

– Что ж, а я вот страдаю социофобией, – непринужденно сообщила она.

– Что ты сказала? – Уилл нахмурился, как будто ему подсунули заковыристую загадку.

– Я испытываю тревогу, чрезмерную тревогу в связи с определенной социальной деятельностью. Не всякой. Только в некоторых вопросах. Это не слишком важно. Но порой бывает.

Ее муж прижал пальцы ко лбу. Он выглядел озадаченным и почти испуганным.

– В смысле, я в курсе, что ты не слишком-то любишь вечеринки, но ты же знаешь, меня и самого не особо тянет болтаться в толпе и вести светские беседы.

– У меня учащается сердцебиение при мысли о школьных викторинах, – пояснила Тесс.

Она смотрела прямо ему в глаза. И чувствовала себя голой. Более голой, чем когда-либо.

– Но мы же не ходим на школьные викторины.

– Поэтому и не ходим.

– Мы и не обязаны ходить! – Уилл вскинул руки. – Мне неважно, ходим мы или нет.

– Но мне вроде как важно. – Тесс улыбнулась. – Кто знает? Может, это было бы забавно. Или скучно. Я не знаю. Вот почему я тебе это говорю. Мне хочется стать чуть более… открытой для собственной жизни.

– Я не понимаю, – вздохнул Уилл. – Я знаю, что ты не экстраверт, но ты же находишь для нас новые заказы! Не знаю, как я сам бы с этим справлялся!

– Да, я это делаю, – подтвердила Тесс. – Мне бывает страшно до полусмерти, но я одолеваю страх. Я это дело ненавижу, но и люблю. Жаль только, что так много времени уходит на борьбу с тошнотой.

– Но…

– Недавно я прочла одну статью. Нас таких тысячи бродит вокруг с этим невротическим секретиком. Люди, которых ни за что не заподозришь: исполнительные директора, способные провести большую презентацию для акционеров, но не справляющиеся с беседами на рождественской вечеринке, актеры, изнемогающие от робости, врачи, опасающиеся встречаться с людьми взглядом. Мне казалось, что я должна от всех скрывать этот страх, но чем усердней я его прятала, тем сильнее он становился. Я вчера рассказала Фелисити, а она попросту отмахнулась. Она сказала: «Хорош себе потакать». Честно говоря, эти ее слова даже принесли мне какое-то непонятное облегчение. Как будто я наконец-то вытащила из коробки огромного волосатого паука, а кто-то взглянул на него и заявил: «Да это не паук вовсе».

– Я не хочу от этого отмахиваться, – заявил Уилл. – Я хочу раздавить твоего паука. Убить мерзкую тварь.

К глазам Тесс снова подступили слезы.

– А я не хочу отмахиваться от твоего плоского ощущения.

Уилл протянул ей через стол руку ладонью вверх. Тесс еще мгновение ее разглядывала, а затем вложила в нее свою. Внезапное тепло его руки, ее одновременные привычность и чуждость, то, как она охватывала ее пальцы, – все это напомнило Тесс их первую встречу. Их представили друг другу в приемной компании, где она работала, и ее обычную тревогу из-за знакомства с новым человеком заглушило мощное влечение к этому невысокому улыбчивому мужчине со смеющимися золотистыми глазами, удерживающими ее взгляд.

Они сидели молча, держась за руки, не глядя друг на друга. Тесс вспомнила, как блеснули глаза Фелисити, когда она спросила, держались ли они с Уиллом за руки в самолете из Мельбурна, и едва не отдернула свою. Но потом подумала о том, как стояла у выхода из бара с Коннором и его палец ласкал ее ладонь, и почему-то о Сесилии Фицпатрик, которая сейчас сидит в больничной палате с несчастной прелестной малышкой Полли, и о Лиаме, благополучно спящем наверху в синей фланелевой пижаме и видящем во сне шоколадные яйца. Она подняла взгляд на ясное звездное небо и вообразила Фелисити в самолете, где-то высоко над ними, улетающую в другой день, другое время года, другую жизнь и гадающую, как же все-таки так вышло.

Нужно было принять множество решений. Как им распорядиться своими жизнями дальше? Остаться в Сиднее? Оставить Лиама в школе Святой Анджелы? Невозможно. Ей придется каждый день видеться с Коннором. А как насчет их фирмы? Найти замену Фелисити? Это тоже казалось невозможным. Собственно, все это казалось невозможным. Непреодолимым.

Что, если Уиллу и Фелисити и впрямь суждено быть вместе? А ей самой – с Коннором? Возможно, подобные вопросы не имеют ответов. Да и существует ли эта самая «судьба»? Это просто жизнь, она происходит прямо сейчас, и надо стараться изо всех сил. Быть чуточку гибче.

Огонек светочувствительного датчика на мамином заднем крыльце замерцал, и внезапно они погрузились во мрак. Никто не шевелился.

– Подождем до Рождества, – предложила Тесс мгновение спустя. – Если к Рождеству ты по-прежнему будешь по ней тосковать, если все еще будешь ее хотеть, тебе стоит уйти к ней.

– Не говори так. Я ведь уже сказал. Я не…

– Тсс. – Она крепче сжала его руку, так они и сидели под луной, цепляясь за обломки своего брака.

Свершилось.

Джон Пол с Сесилией сидели бок о бок и смотрели, как опущенные веки Полли трепещут и замирают, трепещут и замирают, словно отслеживали ее сны.

Сесилия держала дочь за левую руку; по ее лицу катились слезы и капали с подбородка, но она не обращала на них внимания. Она вспомнила, как сидела с Джоном Полом в другой больнице, на заре другого осеннего дня, после двух часов изнурительных схваток (роды у Сесилии проходили быстро, а на третий раз – даже скоротечно). Они с Джоном Полом пересчитывали пальчики на руках и ногах Полли, как было и с Изабелью, и с Эстер. Этот ритуал напоминал то, как разворачивают и разглядывают чудесный, волшебный подарок.

Теперь их взгляды то и дело возвращались туда, где должна была лежать правая рука Полли. Это была аномалия, странность, оптическое отклонение. Отныне вовсе не ее красота станет притягивать взгляды в торговых центрах.

Сесилия даже не пыталась сдерживать слезы. Ей нужно было выплакаться до конца, поскольку она решила, что не позволит ни слезинке пролиться на виду у Полли. Она готовилась вступить в новую жизнь – как мать ребенка с ампутированной конечностью. Еще даже не покончив с рыданиями, она ощущала, как ее мышцы напрягаются в готовности, словно у спортсмена, собирающегося бежать марафон. Вскоре она бегло заговорит на новом языке культей, протезов и бог знает чего еще. Она перевернет небо и землю, будет печь кексы и расточать лживые похвалы, только бы добиться для дочери всего самого-самого. Никто не подходил на эту роль лучше Сесилии.

Но подходит ли Полли? Вот в чем вопрос. Подходит ли любой шестилетний ребенок? Достанет ли ей силы духа жить с подобной травмой в мире, где для женщины так важна внешность?

«Она по-прежнему красива», – гневно подумала Сесилия, как будто кто-то это отрицал.

– Она сильная, – произнесла она вслух, обращаясь к Джону Полу. – Помнишь, как тогда, в бассейне, она захотела доказать, что может заплыть так же далеко, как Эстер?

Перед ее мысленным взором встали руки Полли, рассекающие просвеченную солнцем хлорированную голубую воду.

– Боже. Плавание.

Джон Пол вздрогнул всем телом и прижал ладонь к середине груди, как будто его поразил сердечный приступ.

– Не вздумай мне тут рухнуть замертво, – резко потребовала Сесилия.

Она надавила основаниями ладоней себе на прикрытые глаза и потерла их круговыми движениями. От всех этих слез у нее во рту было так солоно, будто она наглоталась морской воды.

– Почему ты рассказала Рейчел? – спросил Джон Пол. – Почему теперь?

Сесилия отняла руки от лица и посмотрела на него.

– Она считала, что это Коннор Уитби убил Джейни, – пояснила она, понизив голос до шепота. – И пыталась задавить Коннора.

Она наблюдала за лицом Джона Пола, пока его мысль переходила от «А» к «Б», а затем и к пункту «В», где ждало чудовищное осознание своей ответственности.

Он прижал ко рту кулак.

– Черт, – тихонько выдохнул он в костяшки пальцев и принялся раскачиваться взад и вперед, словно аутичный ребенок. – Это я виноват, – пробормотал он туда же. – Все произошло из-за меня. О боже, Сесилия. Я должен был сознаться. Должен был рассказать Рейчел Кроули.

– Прекрати, – прошипела Сесилия. – Полли может услышать.

Джон Пол встал и отошел к двери палаты. Обернулся, с искаженным отчаянием лицом глянул на Полли. Отвел глаза, беспомощно потеребил ткань рубашки. А затем внезапно опустился на корточки, склонив голову и сцепив руки на затылке.

Сесилия бесстрастно наблюдала за ним. Ей вспомнилось, как он плакал утром в Страстную пятницу. Боль и сожаление, терзавшие его из-за того, как он обошелся с дочерью другого человека, не шли ни в какое сравнение с его горем из-за собственного ребенка.

Она вновь перевела взгляд с него на Полли. Можно сколько угодно воображать себе чужие несчастья: как кто-то тонет в ледяной воде или живет в городе, рассеченном стеной, – но ничто не причиняет настоящей боли, пока не случится с тобой. Или, в большей степени, с твоим ребенком.

– Джон Пол, вставай, – велела она, не глядя на него.

Ее взгляд был прикован к Полли.